Почти стершаяся, но еще вполне читаемая надпись мелом на покосившейся, чертящей нижним краем по земле, трухлявой калитке говорила о многом; более того, она рождала вдохновение, которое грех было не приспособить к делу.

На придвинутом к крошечному подслеповатому окошку старом обеденном столе, игравшем роль письменного, горела настольная лампа. Лампочка была яркая, галогенная, но змеиную головку офисной лампы опустили так, что она освещала только клавиатуру, и в помещении царил уютный желтоватый сумрак. Убедившись, что занавески на окне плотно задернуты, Анатолий Степанович Мордвинов присел на вертящийся офисный стул – деталь меблировки, приобрести которую считает своим долгом едва ли не каждый, кто впервые покупает себе компьютер.

На мониторе застыла статичная картинка – изрытое воронками, утыканное покосившимися столбами смятого проволочного заграждения, затянутое черным дымом неровное поле, а в центре экрана – перечеркнутая паутинными линиями прицела «тридцатьчетверка». Очертания танка едва просматривались сквозь дым и пламя разрыва; снаряд угодил под основание башни, и та уже начала отделяться от корпуса, когда пользователь остановил игру.

Справившись с искушением посмотреть, как далеко она отлетит, Анатолий Степанович отыскал на интерфейсе нужную кнопку и вышел из игры. Бегло просмотрев содержимое жесткого диска, он без труда отыскал папку, озаглавленную «Poetry» – «Поэзия». Три или четыре невнимательно, наискосок прочитанных стихотворения не только убедили его в том, что автор – законченный и вдобавок бездарный графоман, но и дали общее представление о стиле. Откинувшись на спинку стула, Мордвинов на минуту задумался. Потом щелкнул кнопкой мыши, войдя в текстовый редактор; руки в медицинских латексных перчатках легли на клавиатуру, и ничего не забывшие пальцы бойко забегали по клавишам, заставляя их негромко, мягко стрекотать.

Я дверь кошмару в явь открыл.

О, вы, живущие без веры!

Во сне пугают вас химеры,

А я химеру породил!

Перечитав написанное, Анатолий Степанович остался доволен. Это был стопроцентный бред – то есть именно то, что надо.

Снова подавшись вперед, он нажатием клавиши ввода открыл абзац и продолжил писать уже в прозе. «С Павлом Трофимовичем Ерошкиным я познакомился в конце прошлой весны, когда привозил своих учеников на экскурсию в самостоятельно организованный им музей военной техники. Все экспонаты этого музея Ерошкин изготовил собственноручно из подобранного везде, где только можно, металлического лома. Затея глупая, бессмысленная, с какой стороны ни глянь, а манера Павла Трофимовича разъезжать по деревне на самодельной и, спора нет, довольно убедительно выполненной копии немецкого танка и вовсе заставляла усомниться в его вменяемости. Однако собеседником он оказался интересным; мы разговорились, и почти сразу выяснилось, что наши взгляды на историю государства российского и его нынешние реалии во многом совпадают».

Негромко скрипнула ведущая в сени дверь. Обернувшись через плечо, Анатолий Степанович увидел, как в комнату, пригнув голову в низком дверном проеме, вошел Белый. В руке у Белого был старый, вылинявший почти добела солдатский вещмешок, в народе именуемый «сидором». Мешок был полупустой, но даже с виду казался тяжелым. Мордвинов кивнул, и Белый, присев на корточки и откинув край свисающего с кровати покрывала, стал возиться там, передвигая какие-то сумки и чемоданы.

«Мы стали довольно часто встречаться, стараясь не особенно это афишировать, – почти не задумываясь, продолжал строчить Анатолий Степанович. – Ответ на вопрос «почему?» мне представляется очевидным. Здесь, в российской глубинке, чудак всегда воспринимается как чужак – или, как тут выражаются с легкой руки Василия Шукшина, «чудак на букву "м"». Когда два таких чудака начинают встречаться, всякий раз покрывая для этого по 50 км в один конец, их могут заподозрить в чем угодно, от гомосексуальной связи до заговора. Подхваченные местечковыми сплетницами, подозрения мгновенно превращаются в уверенность, воображаемые злодеяния множатся, день ото дня делаясь все страшнее, и исполнение вынесенного без суда и следствия приговора становится делом времени».

Белый кончил возиться под кроватью, опустил угол покрывала и, пятясь, отошел на середину комнаты. Он откровенно трусил и, видимо, затем, чтобы скрыть это не делающее ему чести обстоятельство, вынул сигареты и с независимым видом закурил.

– Бах! – негромко, но резко, отрывисто сказал ему в спину Анатолий Степанович.

Белый испуганно подпрыгнул, поперхнувшись дымом.

– Шутки шутками, – сказал Мордвинов, – а открытый огонь и самодельная взрывчатка не очень хорошо монтируются друг с другом. Держись оттуда подальше и не вздумай разбрасывать окурки.

Белый молча отошел к печке и, присев на низкую скамеечку, стряхнул пепел в поддувало.

«А заговор и в самом деле был, – пробежав глазами уже написанное, бойко настучал на клавиатуре Мордвинов. – Он возник как-то незаметно, сам собой, родившись из горьких шуток наподобие: «А жалко, что твой «тигр» ненастоящий! Здорово было бы кое в кого пальнуть!» Так, слово за слово, за каких-нибудь три месяца сложился план, к началу сентября обретший стройность и четкость очертаний.

Не буду надолго останавливаться на наших мотивах. Мотивов для того, что мы совершили, предостаточно у любого рядового россиянина. Спрятавшись за непрошибаемой броней щедро финансируемых силовых структур, власть имущие давно перестали принимать собственный народ в расчет, живя по принципу: «А что вы нам сделаете?» Что сумеем, то и сделаем, решили мы. И сделали, что могли, не замарав рук ни каплей человеческой крови».

– Пепельницу подай, – не оборачиваясь, потребовал Мордвинов. – А то хорошо устроился: я, понимаешь, работаю, а он в печку покуривает!

Пошарив по углам, Белый поставил у его левого локтя сто лет не мытую, покрытую серым налетом пепла и черными следами затушенных окурков керамическую пепельницу с изображением старинного автомобиля на донышке. Из отгороженного грязной ситцевой занавеской угла за печкой послышалось нечленораздельное мычание и какой-то деревянный стук.

– Проверь, как он там, – отрывисто распорядился Мордвинов. – Свалится раньше времени – я тебя рядышком пристрою!

Белый, который только-только нацелился поглядеть, что он там печатает, с недовольным сопением скрылся за занавеской.

– Стой спокойно, козел! – послышался оттуда его полный агрессивного уличного напора голос. – Тебе жить надоело, что ли? Если да, кивни, я это мигом оформлю!

За занавеской стало тихо – видимо, утвердительного кивка Белый не дождался. Анатолий Степанович закурил, сделал пару-тройку глубоких, жадных затяжек и, положив дымящуюся сигарету на край пепельницы, вернулся к работе.

«Это оказалось совсем не сложно. Ерошкин изготовил взрывчатку по найденному мной в интернете рецепту. Он же сконструировал и собрал управляемые по мобильному телефону взрыватели и доставил все это сюда, в Верхние Болотники. После этого мне оставалось только заложить заряды, активировать детонаторы и ждать. Трудным оказалось только ожидание, остальное прошло как по маслу – отъевшиеся на копеечных взятках отцы нашего городишки чувствовали себя в полной безопасности, как жирные бройлеры в клетке на птицефабрике.

Мы рассчитали время с точностью до секунды, и самодельные взрыватели Ерошкина не подвели. Игрушечный «тигр» дважды «выстрелил» – на закупку петард целиком ушла моя месячная зарплата и пенсия Ерошкина, – и на площади один за другим, каждый точно в свой черед, прогремели два мощных взрыва. Я сделал фотографию – вы ее видели, она подлинная, хотя изображенный на ней танк настоящим не был никогда, – и спокойно пошел посмотреть, как там себя чувствуют наши бравые блюстители порядка».