Лежащее у берега тело не шевелилось, лишь слегка покачиваясь на плещущей в берег мелкой речной волне. Оно лежало ничком, голова была почти полностью погружена в воду, выставив наружу только облепленный мокрыми седыми волосами затылок. Привалившись лопатками к краю обрыва, Белый закурил, засек по наручным часам время и застыл в ожидании.

Он неторопливо выкурил подряд две сигареты и, глянув на часы, убедился в том, что прошло целых двенадцать минут. За это время Ерошкин так ни разу и не шевельнулся, из чего следовало, что не шевельнется и впредь: задержать дыхание на такой срок невозможно, как невозможно, не имея жабр, дышать речной водой. Выбросив окурок в реку, Белый полез наверх.

Вскарабкавшись на обрыв, он оглянулся. Труп отставного подполковника все так же лежал лицом вниз на мелководье, как якорями, уцепившись за берег увязшими в сыром песке носками ботинок. Рядом на песке валялся спиннинг, в наполненном водой жестяном ведре вяло плескался, пытаясь выбраться из тесной тюрьмы, обреченный на бесславную гибель щуренок. Присев на корточки над открытым рюкзаком, Белый вынул оттуда еще одну чекушку, открыл, из осторожности, чтобы не оставлять на стекле своих отпечатков, придерживая полой куртки, хлебнул из горлышка, вылил три четверти того, что осталось, на землю и поставил почти пустую бутылку на жестяное крыло самодельного танка.

Теперь все выглядело именно так, как надо, создавая простую, непротиворечивую картину несчастного, но, увы, далеко не редкого случая на рыбалке: выпил, чтобы согреться, потерял осторожность, оступился, упал в воду и захлебнулся. И при чем тут его показания, при чем тут данное корреспонденту местной газетенки интервью? То-то, что ни при чем. Как и расположенный в двухстах километрах отсюда старый танковый полигон.

В эту простую, не требующую комментариев картину не вписывался только ярко-желтый мотоцикл, но данное упущение было очень легко исправить. Белый застегнул и пристроил на спину рюкзак, оседлал мотоцикл и снял его с подножки. Пнув стартер, он в последний раз оглянулся в сторону обрыва. Лежащий на мелководье труп отсюда не просматривался, и, выжимая сцепление, Белый поймал себя на мысли о том, что охранник там, на полигоне, был прав, когда утверждал, что убивать страшно и муторно только по первому разу.

Водитель Жора был опытным профессионалом с солидным стажем управления автомобилем и, получив конкретное задание, проделал все, как было заказано, без сучка и задоринки. Въезжая на стоянку перед рестораном, тяжелый бронированный «майбах» задел крылом припаркованный сбоку мотоцикл, и черный, сверкающий многочисленными хромированными деталями чоппер с грохотом и лязгом завалился набок. Правое боковое зеркало разлетелось вдребезги, длинный хромированный кронштейн погнулся, а на крыле роскошной иномарки президентского класса осталась длинная, заметная издалека царапина. Висевший на рукоятке рогатого мотоциклетного руля немецкий танковый шлем, хлопая кожаными крыльями клапанов, откатился в сторону, опрокинулся и лег, сделавшись похожим на перевернутую шляпу в руке просящего подаяние нищего.

– Молодец, – похвалил водителя расположившийся на заднем сидении «майбаха» Кулешов. – Если по уму, за такую езду тебя надо бы уволить без выходного пособия.

– Задолбали эти байкеры, – откликнулся водитель тоном человека, произносящего заведомую чушь и знающего, что собеседник отлично понимает истинный смысл его слов. – Бросают свои драндулеты, где бог на душу положит, нормальным людям припарковаться негде! Сейчас я с ним разберусь.

– Разберись, разберись, – сказал Сергей Аркадьевич и демократично, без посторонней помощи, выбрался из машины.

Не удостоив перевернутый мотоцикл и царапину на крыле своего автомобиля даже беглого взгляда, он неторопливо поднялся на крыльцо и мимо согнувшегося в подобострастном поклоне швейцара проследовал в ресторан.

Закрыв за ним зеркальную дверь, швейцар занял пост на крылечке и стал с любопытством ждать развития событий. Ресторан, где он имел честь служить привратником, был очень дорогим даже по столичным меркам; посетителей здесь бывало немного, особенно в дневное время, новых впечатлений, соответственно, тоже недоставало, и швейцар был рад представившейся возможности бесплатно утолить сенсорный голод. Да не просто бесплатно, а еще и с солидной прибылью, размеры которой будут зависеть от степени стремления каждой из задействованных в назревающем конфликте сторон во что бы то ни стало отстоять свою правоту.

Вина водителя «майбаха» очевидна, это да, но Москва есть Москва. Многие из тех, кого в этом городе принято считать сливками общества, нажили состояния именно на отрицании очевидных фактов, и вряд ли они поступятся своими привычками и принципами даже в таком пустяковом деле, как мелкое, рядовое ДТП. Им почти наверняка понадобится свидетель, а свидетель – вот он, тут как тут. А в чью пользу он станет свидетельствовать, зависит, как водится, от того, кто больше предложит. И, если кошелек мотоциклиста окажется не таким толстым, как у хозяина «майбаха», картинка, как по волшебству, изменится на противоположную: «майбах» без водителя спокойно стоял на парковке, а подлетевший мотоциклист задел его, оцарапал, бросил свой байк на мостовую и пошел обедать. И кто его знает, почему он так поступил? Может, пьяный, может, обкуренный или под кокаином… А что вы хотите – Москва!

Водитель Жора обошел «майбах» кругом, попутно перешагнув через поваленный мотоцикл, присел на корточки, с озабоченным и недовольным видом разглядывая царапину на крыле, зачем-то потрогал ее пальцем, а потом, просунув руку в салон, длинно, раздраженно посигналил.

Как и следовало ожидать, этот современный эквивалент вызова на бой остался без ответа. Хозяин задетого мотоцикла обедал в этом ресторане, а среди здешних посетителей не было людей, которые оборачиваются на свист. Осознав это, водитель раздраженным жестом поправил узел галстука, запер машину и, набычившись, как перед дракой, стал подниматься на крыльцо.

Швейцар, умевший, как и все лакеи, с первого взгляда безошибочно отличать своих коллег от тех, кто заказывает музыку, посторонился, с индифферентным видом считая галок. Не лишенный актерских способностей Жора одарил его тяжелым, неприязненным взглядом, с избыточной силой рванул на себя зеркальную дверь и, внутренне потешаясь, тяжелой, грозной поступью Каменного Гостя протопал в вестибюль.

Когда дверь за ним закрылась, швейцар выкопал из-под форменной ливреи с гербом заведения мобильный телефон, ткнул пальцем в клавишу быстрого набора и, без промедления получив ответ, негромко сказал в трубку:

– Саня, это я. На парковке – видал? Запись быстренько сотри, о'кей?

– Бабки пополам, – сразу же откликнулся охранник, следивший за мониторами камер наружного наблюдения.

– Как обычно, хапуга, – с ухмылкой сказал швейцар и дал отбой.

Водитель Жора решительно вступил в обеденный зал ресторана. Тут было чертовски много мраморных колонн, белой с золотом лепнины, воздушных драпировок и фресок. Мраморный пол под ногами сверкал, как зеркало, хрусталь дробил дневной свет на острые, переливающиеся спектральными цветами искры, белизна скатертей и салфеток резала глаз. Сдержанно позвякивало о фарфор столовое серебро, примостившийся на подиуме в уголке струнный квартет изливал на головы немногочисленной обедающей публики негромкую, способствующую улучшению пищеварения классическую музыку. Добывающему хлеб свой в поте лица Жоре немедленно пришла на ум аналогия с коровами, у которых, по слухам, от классической музыки повышаются надои.

Небрежно отодвинув набежавшего метрдотеля, Жора воинственно вздернул подбородок и громко, на весь зал, воззвал:

– Эй! Чей мотоцикл на парковке?

Этот боевой клич вломился в плавную гармонию ресторанных звуков, как потерявший управление мусоровоз в витрину ювелирной лавки. Лица присутствующих, как по команде, повернулись в сторону входа – все, кроме одного. Некий подтянутый, дочерна загорелый, дорого и со вкусом одетый гражданин с подбритыми в ниточку усиками а-ля Антонио Бандерас, расположившийся за угловым столиком у окна, продолжал невозмутимо потягивать кофе, глядя в газету.