Почему у всех нас нет с собой такого письма?

Декабрь 2002

Жанна несчастна в браке, но предпочитает не говорить об этом с мужем — лучше делать вид, что все в порядке. Эдуард знает, что отходы завода, которым он руководит, отравляют воду; он изо всех сил старается, чтобы правда не вышла наружу, но сам переживает. Таня уже тридцать лет скрывает ото всех, что ее отец когда-то приехал в страну нелегально. Она боится, что ее друзья и коллеги станут к ней хуже относиться. Александра сама врач и часто выступает в прессе в качестве эксперта; два года назад у нее обнаружили рак, но она не хочет, чтобы об этом стало известно, поэтому лечится втайне ото всех. Один из самых тяжелых стрессов для лабораторных обезьян — перемещение в другую клетку: животное оказывается в новой группе, где социальный статус надо завоевывать заново.

Человек в этом смысле, как обезьяна: он тоже держится за свое место в стае и не хочет рисковать. Нам трудно не подстраиваться под ожидания окружающих. Даже когда мы страдаем от того, что наша роль в обществе не соответствует — или перестала соответствовать — нашим жизненным ценностям и устремлениям, освободиться от социального давления все равно тяжело.

Еще Аристотель говорил о процессе «самоосуществления» человека. Для него каждое живое существо — как зерно, которое должно стать неповторимым растением. Поэтому каждый человек должен дойти до конца пути собственного развития и реализовать все то, что в нем заложено. Спустя две с половиной тысячи лет Абрахам Маслоу, замечательный психолог-гуманист, стоявший в 1960-е годы у истоков психологии личностного развития, занялся изучением людей, которые чувствуют себя счастливее других. Как и Аристотель, он пришел к выводу, что они лучше «актуализованы», то есть дальше продвинулись в осуществлении своего «Я». Главное, они приняли себя такими, какие есть, а потом обратили этот свой дар на других[34].

Профессор Стив Коул из университета Сан-Франциско (США) показал: наше тело хочет, чтобы мы принимали себя. В течение пяти лет он наблюдал более двухсот гомосексуалистов. К последней фазе исследования выяснилось, что у тех, кто скрывает свою ориентацию, втрое чаще встречаются онкологические заболевания и серьезные инфекции. Многие авторы приходят к заключению, что нашей иммунной системе для оптимального функционирования нужно ощущать, что мы живем в согласии с собой, что мы «настоящие», даже если рискуем не угодить той группе, к которой принадлежим[35].

Мы все живем в масках, чуть-чуть притворяясь или полностью скрывая свое лицо. Но смелость быть собой, похоже, является частью самой жизни и встроена даже в наши клетки. И каждому предстоит ответить на вызов, который бросает нам природа.

Анна рожала, и боль была невыносимой. Анестезиолог посмотрел на нее и с раздражением произнес: «Но вам же сделана эпидуральная анестезия, вам не может быть больно!» Для этого врача то, что говорила Анна, было не так важно, как то, что он мог объективно измерить. Интересно, что бы он подумал про такие заявления, если бы сам находился на акушерском кресле?.. Я вспоминаю, как меня однажды вызвали к постели больного с терминальной стадией рака. Жить ему оставалось несколько месяцев. Меня попросили его посмотреть, потому что он говорил, что хочет выброситься из окна, чтобы покончить со всем этим поскорее. Ему автоматически поставили диагноз «депрессия». Когда я пришел к нему, первое, что мне сказали, что он совсем не спит, потому что всю ночь мучается от боли. Тех доз морфия, которые он получал последние несколько недель, уже не хватало, чтобы снять боль. Он так боялся, что дальше будет еще хуже, что не видел иного выхода, кроме самоубийства.

К моему большому удивлению, оказалось непросто убедить интернов, работавших в отделении, увеличить пациенту дозу морфия. «Но ведь с такими дозами, — говорили они мне с некоторым испугом, — он может умереть!» Так что же, лучше было продлевать его страдания, чтобы продержать в живых лишние несколько недель, даже если в этой ситуации он предпочтет самоубийство?

Когда эту альтернативу представили больному и его родственникам, никто из них не колебался. Он сам предпочел прожить свои последние недели и встретить смерть, не испытывая боли. Вопрос самоубийства больше не вставал.

Сегодня половина тех пациентов, которые умирают в больнице, испытывают боль «от умеренной до сильной» — такие результаты показало обширное американское исследование[36]. Как такое возможно, когда у нас есть терапевтические средства, способные облегчить боль? Просто врачи пока еще зачастую опасаются обезболивающих препаратов. Им страшно, что пациент сделается токсикоманом, что бывает менее чем в одном проценте случаев, а иногда они еще и боятся ускорить смерть и так уже умирающего пациента. И наконец, они гораздо больше верят «объективным» показателям (температуре и т. д.), чем таким субъективным симптомам, как боль.

Где же решение? Доверять пациентам и позволять им направлять себя. В больнице они должны иметь возможность получать такие дозы обезболивающих, которые представляются им необходимыми. Исследования показывают, что когда пациенты получают контроль над своими обезболивающими, они используют их не в большем количестве, чем когда им приходится просить их у своего врача. И при этом пациенты определенно довольны![37] Да, это правда, существует риск — очень небольшой, — что пациенты откроют для себя искусственное наслаждение, даруемое наркотиком, и после окончания лечения им снова этого захочется. Но я, со своей стороны, всегда предпочитал этот риск другому: оставить страдать того, кто доверился мне, своему лечащему врачу.

Март 2003

Александр уже минут пять разговаривает со своей сестрой по телефону. На столе перед ним, как обычно, стоит включенный компьютер, и когда в разговоре возникает небольшая пауза, он (как обычно) не может удержаться от соблазна просмотреть свою электронную почту.

В конце концов они прощаются, брат кладет трубку… и тут начинает ощущать некоторое беспокойство: он осознает, что на самом деле из рассказа сестры почти ничего не запомнил, да и почту так толком и не прочитал.

Почему так произошло?

В 1990 году американский психолог Михай Чиксентмихайи описал состояние человека, связанное с переживанием так называемого «потока» (феномен поглощенности деятельностью; по-английски — flow)[38]. Он провел в Чикаго исследование, которое принесло ему мировую известность: в течение нескольких лет ученый связывался с сотнями выбранных случайным образом людей, занятых своими текущими делами, и спрашивал их, что они делают в настоящий момент, о чем думают и как себя ощущают.

Что же он обнаружил? Оказалось, что если мы не заняты какой-либо «внешней» деятельностью (то есть погружены исключительно в собственные чувства и размышления), то почти всегда сами собой к нам приходят мрачные мысли! Вот почему мы, оказывается, всегда стремимся чем-то «занять мозги». Мы просматриваем почту и при этом болтаем по телефону, ужинаем и при этом смотрим телевизор, слушаем новости, одновременно купая детей…

Но было и другое открытие, сделанное по результатам того же исследования. Оказалось, что удовольствие несомненное, настоящее мы получаем лишь тогда, когда наше внимание полностью поглощено чем-то одним: увлекательным разговором, приготовлением любимого блюда, фильмом, который нас захватил целиком. То есть жизнь для нас приобретает вкус лишь тогда, когда наше внимание не рассеивается, не разбрасывается между несколькими делами.