Так что возможны разные пути к исцелению. И когда мы видим, как они вырисовываются на экране томографа, это очень радует. Будь то утверждение новой перспективы или обретение энергии, в любом случае мы возвращаем что-то себе, усиливаем какую-то часть самих себя. Часть себя, которая всегда была здесь, с нами. Так что это действительно встреча с собой. И, как при любой новой встрече, надо уметь это знакомство поддерживать, культивировать. Как в любви, надо научиться жить вместе, уважать друг друга, заботиться друг о друге. Редко бывает достаточно одного лишь внезапного озарения (insight) или курса медикаментозного лечения, чтобы раз и навсегда обрести себя. Мы все должны научиться сначала распознавать, а затем поддерживать ту знакомую силу внутри нас, которая позволяет нам исцелиться.

Существуют простые средства, помогающие поддержать те зоны мозга, от которых зависит наше исцеление. Почувствовав себя немного увереннее, полезно поискать вокруг позитивные сигналы (друг, который говорит нам что-то хорошее о нас самих, какая-нибудь история, подтверждающая, что мы принимаем правильные решения), а не зацикливаться на том, что может и дальше погружать нас в пучину сомнений. Удовольствие, как любая позитивная эмоция, может поддерживаться осознанно. Во многих духовных практиках предлагается концентрироваться на позитивных эмоциях, уделять время поддержанию их внутри себя да и просто задерживаться на них мыслью. Можно, например, выбрать какое-нибудь приятное воспоминание и концентрироваться на нем, когда чувствуешь, что начинаешь сползать в стресс. Далай-лама прямо говорит: «Просто попробуйте каждый день испытывать больше позитивных эмоций, чем негативных, и вы станете лучше как человек». Похоже, это в первую очередь вопрос тренировки…

Март 2003

Полина незаменима на работе. Она ежедневно решает десятки мелких и крупных проблем. Еще у нее трое детей, а родственники считают, что она тащит на себе и не слишком расторопного супруга. Полина не жалуется, ей даже нравится такая жизнь. Деловые встречи, тренировки по теннису, «горящие» контракты, проверка домашних заданий, строительство дачи, вечеринки с друзьями мужа — весь этот ежедневный калейдоскоп складывается в ее голове будто сам собой.

Но порой она просыпается часа в четыре утра… почти в панике. Перебирает в голове все срочное, «горящее», несделанное. Как она могла столько на себя взвалить? Она не успеет, не справится просто потому, что физически это не-воз-мож-но! Она вздыхает, пытаясь заснуть, ей кажется, что все ее бесчисленные дела наваливаются на нее в сумраке спальни, давят на грудь… А потом наступает обычное утро. Стоя под душем, Полина уже не понимает того, что с ней было ночью. Не первый же год она живет в экстремальном режиме! Она снова становится собой, «настоящей» — неунывающей, деловой.

На консультации Филипп рассказывает о том, что у него прогрессирующий рак. Он зрелый, уравновешенный человек, реалист и смотрит на жизнь философски. Он знает, что время его истекает, а потому решил пользоваться каждым оставшимся ему мгновением так, как он не часто делал это до болезни. Филипп ощущает любовь и поддержку близких — жены, детей, друзей, он прожил хорошую жизнь и ни о чем не жалеет. Его иногда посещает бессонница, обычно между двумя и четырьмя часами утра. В полусне он чувствует, как в нем нарастают растерянность и страх. Его одолевают сомнения: «А что, если врачи, которым я так доверяю, не сумеют мне помочь, когда начнутся боли?» И он просыпается окончательно… А утром все меняется — как и Полина, Филипп тоже недоумевает: им занимаются надежные специалисты, лечение продумано прекрасно, жизнь его идет именно так, как он сам ее организовал. Отчего он мог потерять присутствие духа?

Меня всегда завораживали эти темные часы души. Куда исчезает чувство самоконтроля, которое обычно поддерживает нас днем? Почему оно покидает нас в самую глухую ночную пору?

По данным когнитивных психологов, в среднем каждому из нас в голову приходит примерно вдвое больше позитивных мыслей («я хороший»; «я могу положиться на своих друзей»; «у меня все получится»), чем негативных («я неудачник»; «мне никто не помогает»; «я ни на что не годен»)[56]. Нормальное соотношение — это два к одному, а если сильно от него отклониться, то человек рискует впасть либо в гипертрофированный оптимизм, свойственный маниакальным состояниям, либо, наоборот, в пессимизм, характерный для депрессии. Почему же сдвиг в сторону негативных мыслей так часто происходит посреди ночи, даже если человек в дневную пору не испытывает депрессии?

Традиционная китайская медицина называет эту фазу сна «часом легкого». А область легких, согласно поэтичному представлению китайцев о человеческом теле, отвечает за нашу моральную силу и эмоциональное равновесие.

Западная наука предлагает множество иных объяснений механизма рождения наших ночных тревог. Известно, что мозг, оставленный без дела, начинает беспокоиться о будущем. Он впадает в тревогу, как курица-наседка, потерявшая из виду цыплят. Доказано, что любая деятельность, требующая от нас внимания и организующая мысли, улучшает наше самочувствие[57]. А в глухую ночную пору мозг, во-первых, ничем не занят, а во-вторых, слишком устал, чтобы решать задачи, требующие концентрации.

Другая версия.

Исследователи из Гарвардского университета изучали изменения сердечного ритма человека на протяжении суток. Оказалось, что ночью равновесие между симпатической (отвечающей за скорость физиологических процессов) и парасимпатической (контролирующей торможение) нервными системами временно нарушается[58]. Похоже, именно это делает наш организм более уязвимым, подверженным различным сбоям вроде приступов астмы или инфарктов. Действительно, эти две патологии часто проявляются по ночам. И поскольку состояние нашего сердца связано с работой структур головного мозга, отвечающих за эмоции, то такая временная дезорганизация может служить и причиной ночных страхов.

Нам не под силу вырваться из-под власти ритмов наших биологических механизмов. И каждому приходится так или иначе справляться с внутренним смятением в темные часы души. Но, если знать, что эта внезапная тревога — просто пауза, запрограммированная организмом, пережить ее будет легче. Может быть, достаточно просто вспомнить, что утром встанет солнце, и ночные призраки уже не будут казаться нам такими ужасными.

Лиза меряет шагами больничный холл и не может остановиться. За стеной ее дочь проходит третий сеанс химиотерапии. Лиза представляет себе, как леденящий — и тем не менее необходимый для лечения — яд в очередной раз растекается по венам Наташи. Ей кажется, что она чувствует тошноту, подступающую к горлу дочери, и болезненные спазмы у нее в животе. Лиза говорит себе, что все отдала бы за возможность быть там вместо Наташи.

Александр не может оторваться от экрана телевизора: сто тысяч беженцев не находят спасения от войны. Они идут по пустыне уже много дней, часто без воды и пищи. Отец с невидящим взглядом несет на руках мертвого ребенка. Камера останавливается на его размотавшемся тюрбане, на руках, напрасно прижимающих мальчика к груди. Александр встает с кресла. Он врач. Он никак не может успокоиться. Он должен что-то сделать, он хочет быть там, с этими людьми. Через несколько дней он уже в Африке, в группе «Врачи без границ».

Когда мы страдаем, наш организм мобилизуется, чтобы выстоять.

Это хорошо известная реакция: в бой или в бегство! Но откуда возникает ощущение, будто мы испытываем боль другого человека? Откуда этот мощный порыв — облегчить страдания другого, словно сейчас больно именно нам самим?