Сегодня поддон был пуст, Гилон уже ушел. Те несколько недель после рождения близнецов он непозволительно долго оставался дома. Домашнее хозяйство не могло выдержать потерю его дохода и тех скудных сумм, которые зарабатывала Розамун от штопки и шитья. Кит настояла, что если Гилон вернется к работе, она полностью посвятит себя заботе о близнецах.

С Карамоном было легко справиться. Пока ты не позволяешь его пеленкам становиться слишком мокрыми, он был в порядке. Громкий, беспокойный, постоянно голодный — но в порядке.

С Рейстлином же было совсем по-другому. Кит должна была постоянно наблюдать за ним, чтобы следить за его дыханием и уговаривать поесть. Маленькая девочка думала, что эти проблемы не настолько ее изматывали, как в то время, когда она размышляла о младенце, старательно пытаясь со всей ее энергией сделать его сильнее.

В тот день, принимаясь за готовку завтрака, Кит услышала тихий шум и оглянулась. К ее изумлению в дверном проеме маленькой комнаты стояла Розамун. Она шаталась, но все же стояла. Если бы Кит не видела ее глаз, то подумала, что ее мать в норме. Но серые глаза Розамун были жуткими и бессмысленными.

Когда задолго до сумерек Гилон вернулся домой, Китиара приветствовала его у двери. Они договорились, что после его возвращения Кит будет предоставлена возможность ненадолго сбежать из дому. Вместо того, чтобы сесть и поужинать, восьмилетняя девочка играла снаружи до наступления полной темноты, обычно тренируясь со своим деревянным мечом с яростной силой, как будто пытаясь прожить свое детство за несколько коротких часов.

— Сегодня мама много блуждала по дому. — сообщила Кит Гилону этим днем, когда готовилась уходить. — Я один раз была вынуждена привязать ее к кровати.

Гилон удивленно поднял брови, затем посмотрел в маленькую комнату.

Облаченная в испачканную простыню, Розамун сидела в кресле-качалке в углу, водя руками так, будто вязала. Только у ней не было никаких спиц и пряжи.

— Я не знаю, что близнецы сделали своей матери, но она не обращает на них никакого внимания. — с некоторым удовольствием сказала Кит Гилону прямо перед тем, как выбежать в теплый летний вечер.

Когда близнецам исполнилось шесть недель, Китиара пришла домой после вечерних игр и увидела, что Розамун сидит за кухонным столом, держа в руках Рейстлина и воркуя что-то Карамону, лежащему в колыбели. Несмотря на то, что Гилон должно быть помог ей искупаться и одеться, хилая мать Кит все еще была похожа на приведение после долгих недель болезни. И ее лицо все еще сияло, а Гилон, стоящий рядом, наблюдал за ее действиями с гордым удовольствием.

Услышав, что Кит пришла, Розамун отвернулась от близнецов и тепло подозвала дочь к себе. Она положила Рейстлина в колыбель, чтобы положить свои испещренные синими венами руки на крепкие плечи девочки. Розамун попыталась притянуть Кит к себе, но ее дочь уперлась.

— Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты сделала. Гилон сказал мне, что ты была… незаменима. — сказала Розамун, пристально глядя на маленькую черноволосую девочку, со смешанным чувством любви и неясного уважения.

Кит уперлась глазами в пол, запутавшись в собственных чувствах благодарности и негодования. Когда она сделала движение, чтобы отойти, Розамун встала и неуклюже обняла Кит своими тонкими руками. Кит держалась натянуто и как только почувствовала, что ее мать немного ослабила хватку, бросилась к двери.

Розамун опустилась назад на стул, а Гилон топтался поблизости, не зная, что сказать. Глаза Розамун затуманились от слез, когда она смотрела, как ее дочь убегает обратно в летнюю ночь.

— Твой отец гордился бы тобой. — прошептала Розамун вслед исчезающей фигурке Кит.

Благодаря Гилону в доме всегда было полно хороших, медленно горящих дубовых поленьев, готового поддерживать ночной огонь. Но очаг обычно тускнел к середине ночи и, особенно во время худших непогодных ночей, никому не хотелось вставать и шагать по холодному полу, чтобы подбросить еще дерева.

Китиара предпочитала спать в своей собственной комнате, хотя она располагалась дальше всего от очага. Лестница и тонкий занавес из марли, отделяющий ее от остального дома, по крайней мере давал ей хоть немного уединения. И цена за это уединение могла быть достаточно высокой. Почти каждое утро, даже и не долгой зимой, она просыпалась сжавшейся в клубок и дрожавшей.

Гномы говорили об утехинских зимах довольно резко: «Не меньше трех одеял с торчащим из них носом.» Зимы казались бесконечными и все же, когда все уже были на пределе, приходила весна, ловя даже самых бдительных из населения Утехи врасплох.

Этим утром двенадцатилетняя Китиара еще спала. Она не свернулась в клубок — признак того, что наступила более хорошая погода. Ее ноги свисали с кровати — признак того, что она начинала перерастать свой укромный уголок. Ее лицо во сне было ребяческим, почти нежным, очень отличающимся от практикуемого ею, часто неубедительного, прохладного выражения, которым она обзавелась как частью брони против всего мира.

Безмятежное выражение лица испарилось, когда что-то грубовато и неприятно ткнуло ее в бок. Кит издала невнятное бормотание и, не открывая глаз, перевернулась лицом к стене, натянув на себя одеяло. После паузы тыканье возобновилось, на сей раз по спине.

— Уйди, Карамон. — зловеще пробормотала она.

Тычок. Еще тычок.

Китиара медленно повернулась к источнику неприятного беспокойства, еще почти спящая с мутными глазами.

Ох. Ее глаза расширились в легком удивлении, поскольку она различила перед собой крошечную фигурку не Карамона, а Рейстлина. Худой и бледный, с овальным лицом, обрамленным всклокоченными светло-коричневыми волосами, четырехлетний малыш стоял у кровати. Он загадочно улыбался. Улыбка была необычная для Рейстлина, необычно задумчивого маленького мальчика.

— Я рано проснулся… — тихо начал он.

— Угу. — Китиара до сих пор наивно предполагала, что ей удастся украсть хоть немного сна. Она поднялась на локте и оглядела своего необычного младшего брата, которого она довольно сильно любила, но все же и сильно желала задушить в некоторые дни — нет, в большинство дней — и особенно сегодня.

Взглянув вниз, Кит увидела, что его более здоровый брат, Карамон, еще крепко спал, лежа на спине и негромко похрапывая. У близнецов были маленькие кровати, стоящие рядом, но Карамон обычно растягивался поперек обеих. Кит знала, что Карамон поздно лег вчерашним вечером, обучаясь, под руководством Гилона, вырезать из дерева. Он применял свои новые знания для создания своего первого деревянного кинжала.

Как всегда, Рейстлин лег спать вскоре после ужина, а Китиара, должно быть, заснула перед тлеющим очагом. Добрый, надежный Гилон поднял ее по лестнице и положил в кровать.

Китиара вздохнула. Насколько рано было сейчас?

Тычок, тычок.

— Ты прекратишь это, Рейст?

Он все еще неопределенно улыбался. Чего это он сегодня так развеселился?

— Я хотел сказать, — продолжил он, когда она снова сосредоточила на нем внимание. — что со мной говорила птица…

Китиара подозрительно подняла бровь. Его фраза казалась выдумкой — но с Рейстлином никогда, ни в чем нельзя быть уверенным. Этот ребенок был странным, специфичным. Так как он не много говорил с другими детьми, он мог разговаривать с птицами.

Но отвечают ли ему птицы? И вообще что это за птицы в это время года, в Утехе?

— Какая птица? — раздраженно спросила она.

— Коричневая птица. — ответил Рейстлин, пожимая плечами, как будто это была незначительная информация. — Кончики крыльев белые. — и тут же машинально добавил — просто пролетала мимо, по каким-то своим делам.

— Хорошо. Что же сказала коричневая птица? — подтолкнула его Китиара, начиная принимать сидячее положение.

— Сказала, что сегодня будет необыкновенный день.

— О-о, — не впечатленным тоном ответила она. — Необыкновенно хороший, или необыкновенно плохой?