— А ты прав, Ялайш. Как можно спокойно есть, когда голодают беспризорные дети.

— A ты пра-а-ав, Ялайш. Как мо-о-ожно спокойно е-е-есть, когд-а-а-а голода-а-ают беспризо-о-о-орные дети.

И уже в обед была организована благотворительная акция при храме Унгууна, где сам посол Оторун, сын Какхана, подавал еду беспризорным детям, согнанным ради такого дела из всех уголков нижних уровней нонарского сектора. Ялайш помогал приемному отцу, поражаясь его изворотливости. Ведь не наказал за дерзость напрямую, зато заставил лично смотреть в глаза беднякам и сиротам с надменным напоминанием о том, что могло с ним случиться, не женись он на его матери. Да, Ялайш мог разделить судьбу с этими беспризорниками, если бы мать сломалась под тяжестью суровой жизни брошенной женщины. Но Заюна, дочь Идра, оказалась сильной и, подавая хлеб сиротам, с материнской нежностью смотрела на них, одаривала теплом и ласковым словом. Все это действо снимали приглашенные репортеры, с которыми заранее были согласованы вопросы, и вся фальшивость обязательно будет спрятана. Не обошлось и без жрицы, которая прибыла с целой делегацией и сейчас удивленно наблюдала за посолом Оторуном, выпучив глаза, словно не верила им. Жрец Унгууна, напротив, активно принимал участие в раздаче еды, напутствуя проповедями о величии отца-императора. Театральные подмостки заждались этих актеров. Полукровка терпеть не мог подобное лицемерие, но, увы, сам невольно оказался инициатором.

Ялайш поморщился от неприятного запаха нечистот, исходившего от чумазого ребенка лет пяти. Тот смотрел на хлеб в руках полукровки с непередаваемой одержимостью голодающего и даже слушал наставления, что много есть нельзя, иначе желудок может не справиться. Но, выхватив хлеб, прямо на глазах у Ялайша запихал все в рот.

Полукровка прикрыл глаза, понимая, что разговоры здесь не помогут. Голод отупляет мозг любого, что уж взять с дитя, который никогда даже в школе не будет учиться.

— Пей, — приказал он сироте, протягивая бутылку воды. — Пей и я дам еще хлеба.

Да, ничего умнее посол не придумал, как раздавать под прицелом камер репортеров хлеб и воду. Точнее, это было очень символично, так как император-отец так и сказал: надо делиться хлебом с ближним твоим, и вот вам, дети, хлеб. Хорошо, что послушники храма раздавали дополнительно сухпайки всем желающим.

— Оте-е-ец, — очень громко позвал отчима Ялайш, демонстративно поворачиваясь на камеру, — когда, ты говори-и-ил, откро-о-оется шко-о-ола для ма-а-альчиков при хра-а-аме му-у-удрого Унгууна?

Вызов брошен! Ялайш знал, что поплатится за подобную выходку, но сейчас он был как под наркотой, улыбался, видя, как от злости темнеют огромные глаза отчима, и как замирает Конуун, враз растеряв презрительную мину, с которой смотрел на сирот, стоящих рядом перед ним.

Пора было менять что-то в своей жизни. Бросать вызов и принимать открытый бой. Пора было смело идти к цели, для которой нужна публичность.

Демис

С девчонкой явно не все в порядке. Демис мог бы сразу догадаться, что как бы вольно ни воспитывали манаукцы своих дочерей, облизывать за столом пальцы мужчине это перебор. Еще когда он смотрел на эти янтарные глаза, мог бы заподозрить неладное.

— Это ведь не линзы? — тихо уточнил альбинос, не зная, отнимать ли у нее свои пальцы, с которых она так эротично слизывала сливочный крем.

Они сидели в закрытой кабинке небольшого унжирского ресторанчика, где подавали самые вкусные сладости. Никто посторонний не мог случайно увидеть то, что вытворяла покровительница, только целенаправленно открыв двери, который Демис решил все же заблокировать. Мало ли что в голове у малышки, так откровенно тянущейся к нему и пьяно улыбаясь. Все же с ней что-то точно не так. Минуту назад огрызалась, вела себя как распоследняя дрянь, а сейчас чуть ли не стелется перед ним. Или это такая игра?

— У меня все свое, — ехидно с толикой гордости заявила Дарья так искренне, что он поверил.

— А что с глазами? — продолжил допрос, пока она еще отвечала, при этом чуть ли не на стол лезла.

Немного подумав, Демис все же отнял руку, чтобы поддеть пальцем еще немного крема и поднести губам Дарьи. Разложить бы ее прямо здесь, на столе, да только слышно будет. Стенки очень тонкие. Пусть и унжирский ресторан, все равно неприлично. Он же не на Шиянаре, где можно все, что хочет покровительница, а Дарья сейчас хотела очень откровенного секса. Но несколько минут назад уверяла, что не даст ему и шанса. Странные перепады настроения, очень странные, даже для шиянарки.

— А что ты знаешь об унжирках? — вопросом на вопрос ответила Даша.

Альбинос подобрался. Тут же вспыхнула красным тревожным сигналом интуиция, напоминая, какими заинтересованными взглядами провожали их унжирцы до кабинки. Взглядами, полными похоти, и надменными улыбками.

— Ничего, — честно признался Демис Дарье, толкая свой палец в податливый ротик.

Юркий язычок тут же обласкал его, а нежные посасывания взбудоражили мужское естество Диманта.

Еще чуть-чуть и ему будет плевать на нормы морали, принятые в Союзе. Желание покровительницы закон для любого шиянарца. А Демису и самому очень хочется повторить их маленькое безумство.

— Очень зря, — усмехнулась юная соблазнительница и слегка прикусила палец Демису.

— Почему? — строго уточнил шиянарец у малышки, ловко пересаживая ее себе на колени, внимательно вглядываясь в пылающую огнем цветную радужку, тонущую в черном провале зрачка.

С Дарьей определенно творилось что-то ненормальное. Да, она полукровка, но манаукская кровь в смесках всегда сильнее. Неужели у Дарьи не так? Ведь была причина, по которой его отправили за ней. To, что выделяло ее среди других, и речь сейчас шла не о ее таланте художника. Что-то иное, явно связанное с тем, что ее мать полукровка с унжирскими корнями.

История очень мутная, свято хранимая наставником. Когда Демис учился у него на Новомане, он украдкой слышал разговоры между Жибором и его женой. И то, что наставник не бьет тревогу, говорит лишь об одном: в поведении Дарьи для него нет ничего неестественного. А значит, Демису придется разобраться самому, что с его покровительницей и чем это чревато для него.

Если бы не приказ, Димант никогда бы не посмел и подумать об этой крошке. Он еще несколько лет назад знал, что она для него непостижимая высота, несмотря на все шепотки про порченную унжирскую кровь. А вот сейчас, держа ее миловидное лицо в своих ладонях, ухмылялся тому себе в прошлом. Как же быстро меняется мир. Да, раньше он и не мечтал о Дарье, а сейчас может делать с ней что угодно, потому что она сама его хотела.

Она стала для него билетом к свободе, к той самой, которую выбираешь сам.

Бывшая его покровительница, Заурия Торбон, еще не сошла с ума, как большинство шиянарок, но давно желала заполучить его к себе в постель, да только Демис сопротивлялся как мог, не желая становиться сексуальной игрушкой женщины в два раза старше его. Он всегда воспринимал покровительницу как мать, поэтому и выбор его был очевиден.

Дарья молодая, импульсивная, легко управляемая. А еще явно одинокая, нераскрытая, полная женственности, которая вырывалась наружу. Что совсем неудивительно с таким строгим папочкой. Поражало другое: Жибор Дорош не вышиб ему мозги за то, что Демис забрал девственность его дочери. Девственность, которой никогда не было. Все же что-то с Дарьей не так, и это явно связано с унжирцами.

Поймав шаловливую ручку девчонки в районе своей ширинки, шиянарец макнул хрупкие пальцы в сливочный десерт, глядя в глаза малышки, обхватил губами ее пальчики и облизал, чуть не застонав от сладости.

— Вкусная моя, — прошептал он, не отпуская пальчики. Провел языком между ними, заставляя Дарью заволноваться на своих коленях. Она выгнулась, судорожно вздохнула, отчего ее высокая грудь призывно приподнялась, моля обласкать и ее.

— Так что там с унжирцами? — тихо шепнул, снова пачкая пальчики в воздушном креме и поднося их к своим губам.