Луиза, немного обескураженная замечанием Пиппы и сбитая с толку ее резкостью, присмирев, последовала за ней.

В пивной все четверо поспешно завтракали хлебом и жареным беконом, который запивали элем. Говорить никому не хотелось, атмосфера была напряженной, и при свете единственной сальной свечи Луиза исподтишка наблюдала за опекуном и Пиппой. Они держались поодаль друг от друга, не обмениваясь даже взглядом, но она уже все знала.

Девушка искоса посмотрела на Робина, стоявшего спиной к окну в квадрате серого света, и снова задалась вопросом, известно ли ему об истинной природе отношений сестры и дона Аштона.

Если это так, он, возможно, им потворствует.

Луиза решила, что ей давно пора узнать хотя бы некоторые из тайн своих спутников. Но, размышляя над этим, она вдруг испытала совершенно непонятные ощущения: странную пульсацию внизу живота, неожиданный озноб и одновременно жар во всем теле. Она смотрела на рот Робина и мечтала почувствовать прикосновение этого рта к своим губам. Не легкие, почти шутливые поцелуи, которыми он иногда ее награждал, а нечто совершенно иное. Она мечтала почувствовать прикосновение его рук к своей груди…

Щеки девушки запылали, и ей отчего-то показалось, что кто-то из ее спутников способен прочесть ее мысли! Она поперхнулась куском хлеба и отвернулась, скрывая свое смущение громким кашлем.

Робин принялся усердно колотить ее по спине.

– Слишком быстро ешь, – заметил он. – Да и хлеб к тому же черствый.

Лайонел отставил кружку с элем.

– Пора. Мы должны к вечеру быть в Ньюбери.

– Больше сорока миль, – посетовал Робин, с сомнением поглядывая на Луизу. Он знал возможности Пиппы, но не был уверен в девушке.

– У нас нет выбора, – последовал короткий ответ. – Я расплачусь с хозяином. Робин, позаботьтесь о седельных подушках.

Робин вышел в ненастное утро. Лошади были оседланы и ждали на конном дворе. Набитые конским волосом седельные подушки были приторочены к седлам. Робин, однако, сообразил, что Пиппа не собирается покорно болтаться сзади столь недостойным образом, а лошади устанут, неся двойной груз на протяжении более сорока миль. Последнее соображение беспокоило его гораздо больше первого.

– Нам придется менять лошадей, – сообщил он, завидев Лайонела.

– В этом-то и беда. Придется останавливаться в гостиницах на большой дороге, чтобы добыть приличных коней, а если по нашему следу идут, значит, будут спрашивать о нас в каждой гостинице, на каждой большой дороге отсюда и до Пензанса.

– В таком случае нам, наверное, стоит украсть коней, – посоветовала Пиппа из-за спины Лайонела. – Найти поле с парой хороших, крепких животных и поменять уставших на свежих. Не могут же люди Филиппа справляться о нас в каждом фермерском доме!

– Не думал, что ты не только рассудительна, но обладаешь преступными наклонностями, – заметил Лайонел.

– Вы просто плохо ее знаете, – выпалил Робин и, сообразив, что сказал, едва не откусил себе язык. Он-то думал пошутить, но Пиппа, похоже, была совершенно серьезна.

– Разумеется, не настолько хорошо, как вы, – спокойно согласился Лайонел. – Позволь мне поднять тебя на подушку, Пиппа. – Он усадил ее на коня и, не снимая рук с талии, участливо спросил: – Как ты себя чувствуешь? Не тошнит?

– Нет, – покачала она головой и, заметив, как встрепенулся Робин и с каким любопытством взирает на них Луиза, отстранилась. К добру или худу, но прошлой ночи не стереть, хотя она была еще не готова публично подтвердить этот факт. И поэтому поспешила сменить тему: – Как по-вашему, погоня уже в пути?

– Надеюсь, нет, – так же деловито ответил Лайонел. – Но следует быть готовым ко всему. Вряд ли они разыскивают отряд из четырех человек.

Он вскочил в седло перед ней. Робин и Луиза последовали его примеру. Лошади медленно вышли со двора.

Ночь была в самом разгаре, но из окон зала совета лился яркий свет: с изящно раскрашенной лепнины потолка свисали колеса со вставленными в них десятками свечей.

– Кто такой Аштон, во имя пресвятой Богородицы?!

Вопрос Филиппа прозвучал уханьем ночной совы. Он обвел пустыми глазами комнату. На виске пульсировала вена. Лицо осунулось от усталости.

– Мы знаем, что он со своим слугой вчера вечером проехал через Олдгейт и свернул на оксфордскую дорогу. Мы знаем также, что Робин из Бокера, сопровождавший экипаж, отправился из города тем же маршрутом, только на час раньше, – отчитывался Ренар, бегая по залу со сложенными за спиной руками. Он пытался избегать вопросов короля, потому что ответы было невозможно произнести вслух. Вина за провал лежала исключительно на испанском после. Пока что никто не бросил обвинения ему в лицо, но всему свое время. О да, рано или поздно это случится.

Филипп с такой силой оттолкнул тяжелое резное кресло, что оно повалилось на пол.

– Ты схватишь его! – объявил он. – И мне все равно, каким образом. Ты схватишь Аштона, и, клянусь костями Христовыми, когда его растянут на дыбе, я сам буду вращать колесо!

– Сир, я послал людей на оксфордскую дорогу. На всякий случай патрули разъезжают по всем большим дорогам, ведущим от Олдгейта. У него не больше чем два часа форы. Он не уйдет от нас.

Филипп подошел к книжному шкафу, у которого стоял Ренар, и приблизил лицо к лицу посла.

– Если цените свою голову, Ренар, позаботьтесь, чтобы он не ускользнул.

Капельки королевской слюны забрызгали щеку Ренара, но он не смел вытереться, чтобы не разгневать его величество.

Напряженную тишину разбил голос Руя Гомеса:

– Аштон находится там, где женщина. Отыскав одного, найдем другую.

Ренар боком отошел от книжного шкафа.

– Я также послал людей во все большие порты, – сообщил он. – Они не смогут выбраться из страны морем. Ни женщина, ни ее брат, ни Аштон.

– Не забудь подопечную Аштона. Она тоже исчезла. Разумно предположить, что она с ними.

– Путь четверых легче проследить, чем следы одного или даже двоих, – резонно заявил Гомес. – Кроме того, экипаж будет сильно их задерживать, а ради женщин им придется останавливаться на ночь. Вот в гостинице мы их и захватим. К рассвету все будет кончено.

Филипп ответил ему угрюмым взглядом и почти вылетел из зала. Ренар наконец получил возможность вытереть слюну.

– Как это мы упустили их, Гомес? И что мы упустили? Мы ничего не подозревали, – почти умоляющим тоном бормотал он, вскидывая руки в жесте недоумения и отчаяния. – Мои шпионы все проверили и ничего не обнаружили. Аштон – друг Мендосы, его рекомендации безупречны. Он любит Испанию, он благочестивый католик, и его заветное желание – видеть, как Англия обращается к прежней религии.

– Это он так говорил, – подчеркнул Гомес. – Не знаю каким именно образом ему удалось провести нас, Ренар, но король не скоро это забудет.

– Невозможно, чтобы мы ошиблись! Он скорее всего погнался за женщиной, чтобы вернуть ее обратно.

Гомес с нескрываемой жалостью посмотрел на него. Этот надменный, безжалостный дипломат перед лицом немыслимого превратился в жалкую тень своего прежнего «я».

– Вы знаете, что это не так, Ренар. Мы не знаем, кто он на самом деле, но можете быть уверены: Аштон – не друг Филиппа и Испании.

Ренар медленно кивнул, пряча глаза. Служивший всю жизнь императору Священной Римской империи, его семье И религии, он совершил ужасную ошибку, которая уничтожит карьеру, затмит многочисленные успехи и навсегда поставит на нем клеймо неудачника.

Лайонел нещадно подгонял коня, Робин не отставал, и к полудню бока животных потемнели от пота, а воздух со свистом вырывался из натруженных легких. Первые четыре часа Пиппа вынесла легко, но на подушке было ехать тяжелее, чем в седле, и она никак не могла приспособиться к аллюру коня.

Но она не жаловалась. Только припала к спине Лайонела, стараясь думать лишь об одном подарке судьбы: несмотря на тряску, ее не тошнило.

Лайонел мрачно молчал, ощущая вес ее бессильного тела и понимая, как, должно быть, измучена несчастная. Но ей придется терпеть, пока они не будут вынуждены остановиться, чтобы сменить коней.