Ее свадьба, происходившая в Саутуоркском соборе, была несравнимо роскошнее. Почетными гостьями были новая королева и леди Елизавета. Пиршество длилось два дня. Пиппа тогда словно летала, не касаясь земли и наслаждаясь каждой минутой веселья. Но о своих истинных чувствах она почти ничего не помнила. Да, Пиппа не любила Стюарта. И сейчас удивлялась, почему считала, будто это не имеет значения. Она произнесла те же самые обеты, что сейчас со страстной искренностью бормотали Луиза и Робин, только се женихом был человек, который просто ей нравился. Почему же она так легко поклялась в вечной верности, приняв на себя столь огромную ответственность? И даже не подумала о последствиях…

Она любила Лайонела каждой частичкой своего существа, но они никогда не смогут принадлежать друг другу так, как Робин и Луиза. Они только могут любить друг друга, ласкать, спать вместе, но священник не услышит их священных клятв. Клятв, которые она давала когда-то, не думая об их истинном значении.

Лайонел смотрел на нее, отмечая опущенную головку, уныло поникшие плечи. Нежность захлестывала его. Нежность и всеобъемлющая потребность обладания. Он не хотел покидать ее, но иного выхода не было. Он знал, что Пиппа сравнивает свое будущее с тем счастьем, которое ожидало брата и его жену.

Лайонел вспомнил о том, как досадовал на Пиппу вчера вечером. Она намеренно испортила радость их воссоединения, и он не понимал, почему, во имя милостей Господних, оттолкнула его, ложно обвиняя в намерении бросить ее. Как ей не приходит в голову, что этого просто не может быть?!

Во время их пребывания на борту «Морской грезы» он боялся омрачить их мимолетное счастье напоминанием о неизбежной разлуке. Но и тогда даже на минуту не представлял, что она вообразит, будто разлука окажется вечной.

Он не собирался смириться с этим и не мог видеть ее такой измученной. Поэтому, пока священник бубнил слова мессы, взял Пиппу за локоть и вывел из церкви под неодобрительные взгляды прихожан.

Пиппа была и удивлена, и раздосадована столь бесцеремонным обращением.

– В чем дело? – разозлилась она, когда они оказались на солнце посреди опустевшей деревни.

– А вот это ты должна мне сказать, – объяснил он. – Ты бросила мне в лицо беспочвенные обвинения. Чем я это заслужил? Почему ты считаешь, что я недостоин твоего доверия и собираюсь бросить тебя – сейчас или в неизвестном будущем? Наверное, ты еще не поняла, что принадлежишь мне.

– Но разве это так? – изумилась Пиппа. – Мы никогда не сможем дать друг другу слово, которое свяжет нас навек, как тех двоих, что сейчас стоят перед алтарем.

– Но я уже дал это слово тебе, – негромко напомнил он. – Неужели ты не сделаешь того же самого?

Осеннее солнышко на удивление сильно припекало ее голову. Пиппа скрестила руки на груди и посмотрела вдаль, на зеленую линию моря.

– Я нс требовала от тебя клятв. И не попрошу их исполнения.

– Прости, но это от тебя не зависит, – ответил он, подавляя порыв встряхнуть ее, чтобы воскресить былую жажду жизни. – И ты не ответила на мой вопрос.

Он сжал ее подбородок и повернул лицом к себе.

– Отвечай, Пиппа. Готова ли ты дать мне обет верности?

– Что за жизнь нам предстоит? – выдохнула она, встречая его взгляд.

– Ты ответишь? – настаивал он, сжимая пальцы. В глазах светились гнев и страх поражения.

– Я люблю тебя. И готова отдать и себя, и свою жизнь в твои руки. Но…

– Никаких «но». – Он взял ее лицо в ладони и поцеловал. Это был поцелуй обладания, безумной страсти, выражавший и ярость, и обиду. Но она постепенно расслабилась. Губы чуть приоткрылись под его губами. И тогда его руки стиснули ее с мучительной силой, словно именно этим мог Лайонел удержать ее, сделать так, чтобы она не убежала.

И когда наконец отпустил Пиппу, она подняла на него умоляющие глаза. Губы распухли от неистовых ласк, щеки раскраснелись.

– Я не хотела причинить тебе боль. Просто думала, что смотрю на вещи трезво. Я должна быть стойкой ради ребенка. А откуда взяться стойкости, если мое желание и страх за тебя лишают воли?

– Я никогда не покину тебя. Знай это, Пиппа. Даже когда меня нет рядом, я буду жить в твоем разуме и сердце. Ты будешь слышать мой голос, засыпая вечером и просыпаясь утром, точно так же, как я услышу твой. Это я тебе обещаю.

– Для человека, который не так легко дает обещания, это очень серьезно, – пробормотала она, шмыгая носом и смаргивая слезы.

– Я даю только те, которые намерен сдержать.

Он снова погладил ее по щеке и пристально вгляделся в мокрые глаза.

– А ты? Услышу ли я такое же обещание?

– Да. И я тоже намерена его сдержать.

И ты останешься здесь и станешь толстой, неповоротливой и довольной, а когда придет срок, Берта примет твое дитя. Она опытная повивальная бабка. А я обещаю, что переверну землю и небо, чтобы снова быть с тобой.

– Но теперь тебе нужно уйти, – улыбнулась она.

– Нужно. Но свою душу я оставляю здесь.

Позже, когда вечерние тени упали на пирующих гостей, Пиппа проводила Лайонела до вершины скалы. Он не позволил ей спуститься вниз по ненадежной тропинке, поэтому она стояла подобно многим женщинам этой земли, наблюдая, как ее мужчина провел сквозь рифы крошечную лодку и растворился в бушующем море.

Первый день мая выдался жарким и безоблачным. Пиппа поднялась вместе с рассветным хором птиц, как делала каждое утро эти последние шесть месяцев. Стоя в одной сорочке и рассеянно поддерживая живот обеими руками, она посмотрела в окно на радостное торжество природы.

Ребенок зашевелился в чреве, ударил ножкой, и она тихо рассмеялась:

– Вижу, малыш, ты уже принялся за работу!

Она опустила глаза, но, так и не сумев увидеть собственных ног, грустно покачала головой. Ничего не скажешь, заботами Берты она скоро не сможет в дверь пролезть! Берта и Жиль говорили мало, как, впрочем, все истинные бретонцы, но неусыпно ухаживали за ней все эти долгие, суровые зимние месяцы и оказывали всяческую поддержку с того дня, как Робин и Луиза уехали в поместье Бокеров в Бургундии.

Чужие люди в этот рыбачий поселок не приезжали. Мужчины выезжали на рыбную ловлю вместе, иногда объединялись с жителями соседней деревни и уплывали далеко, в направлении Исландии, а когда лодки благополучно возвращались, нагруженные рыбой, в церкви служили благодарственную мессу, на которую собирались все семьи, и потом устраивали пир. В первый раз Пиппа долго колебалась, прежде чем принять участие в торжествах, но Берта пришла за ней, и ее приняли с таким радушием, что она не почувствовала ни малейшей неловкости.

Она услышала шаги Берты внизу и быстро оделась в одно из свободных полотняных платьев, сшитых хозяйкой. Пиппа улыбнулась, вспомнив, как беспокоилась о деньгах. Но здесь они были не нужны. Она вообще ни в чем не нуждалась. Сначала ей казалось странным, почти пугающим быть лишенной всего, не иметь возможности что-то купить, но вскоре она привыкла и приспособилась к ритму новой жизни.

Длинные зимние дни она проводила у очага в компании кота за шитьем одежек для растущего в пей младенца. Берте удалось научить ее искусству обращения с иглой, чего не удалось ни матери, ни старой няне. Но теперь пришла весна, и Пиппа выходила из зимней спячки, чувствуя себя змеей, сбрасывающей старую кожу.

Она сползла по лестнице, что в последнее время давалось нелегко, и приветствовала Берту несколькими заученными словами на бретонском. Потом взяла кружку с парным молоком, которое по настоянию хозяйки пила каждое утро, ломоть теплого хлеба с хрустящей коркой, толсто намазанный маслом, и вышла на улицу.

Жиль вырезал игрушку для ребенка. Он уже сделал две куклы и лошадку с тележкой. Завидев Пиппу, он кивнул и показал почти готовую деревянную погремушку.

– Чудесно, Жиль! Вы совсем избалуете малыша такими изумительными игрушками.

Он растянул губы в довольной улыбке и снова принялся за работу. Пиппа, продолжая есть на ходу, направилась обычной дорогой, на вершину скалы, откуда каждый день, невзирая на погоду, высматривала в холодном море «Морскую грезу».