– Спасибо, – кивнул Лайонел, осушив кружку. Из глубины комнаты раздался приглушенный крик, и он побледнел.
– Во двор, – поспешно велел Оуэн. Лайонел послушно пошел за ним.
– Она не умрет, – ободрил Оуэн, прочитав его мысли. – Женщины Мэллори сильны и отважны как телом, так и духом.
Лайонел кивнул.
– Мне этого не вынести, Оуэн, – заявил он едва слышно, но с ужасной решимостью. – Если я потеряю ее… если она погибнет, давая жизнь ублюдку Филиппа, я убью его собственными руками.
– Она не умрет, – повторил Оуэн. – И родит здорового младенца. Младенца, который будет Филиппу ни к чему, поскольку он не сумел его заполучить и тем более подменить им другого, мертвого наследника.
– Мария удалилась в свои покои на пасхальной неделе, и с тех пор нет никаких новостей касательно родов, – сообщил Лайонел, заставляя себя сосредоточиться на разговоре, хотя в то же время напряженно прислушивался к каждому звуку.
– Ноай проведал из надежных источников, что Марию просто обманывают и никакой беременности нет. А набухший живот – следствие опухоли какого-то рода, – объяснил Оуэн. – Но мы подождем развития событий. Каков бы ни был исход добровольного заточения Марии, Пиппе и ее ребенку ничто не грозит. Филипп не станет преследовать их во Франции.
Он взглянул на собеседника, требуя подтверждения, но тут же сочувственно покачал головой. Вряд ли какая-то тема отвлечет сегодня беднягу.
Лайонел опрокинул кружку и пожаловался:
– Неужели здесь нет ничего покрепче, чем эта водичка? И словно услышав его, из сарая показался Жиль с глиняным кувшином.
– Кальвадос, – бросил он, ставя кувшин на землю у скамьи под дубом. – Моей выгонки. Вот что пьют мужчины в такое время. Говорят, что пока пьешь, в нем можно утопить женскую боль.
Он приложился к кувшину, а потом передал его Лайонелу.
Мужчины устроились на скамье, и по мере того, как тянулся день, убывала и яблочная водка. Берта вышла наружу всего однажды, сказала, что все идет как полагается, и, поспешив в деревню, через несколько минут вернулась с еще одной женщиной.
– Почему ей понадобилась помощь? – всполошился Лайонел.
Жиль пожал плечами:
– В таких случаях лишние руки не помешают.
По земле протянулись длинные тени, и солнце стало спускаться к горизонту. Лайонел наконец, не выдержав, вскочил, хотя голова кружилась от кальвадоса и волнения.
– Я больше не могу тут сидеть! – крикнул он, устремляясь к дому. Оуэн взглянул на Жиля. Тот флегматично пожал плечами и снова припал к кувшину.
В доме царил полумрак, так что Лайонел несколько раз моргнул, чтобы привыкли глаза. За занавеской слышалось негромкое бормотание, но это спокойствие показалось ему поистине зловещим. Он в ужасе затаил дыхание, не зная, что делать дальше. И тут раздался пронзительный вопль. Сердце его вроде бы замерло на несколько мгновений, прежде чем снова забиться. Обретя способность слушать, он вдруг догадался, что Пиппа сыплет ругательствами: цветистые проклятия перемежались стонами и столь же затейливыми непристойностями.
Лайонел, не помня себя, ринулся к кровати. Откинул занавеску и увидел Пиппу, опиравшуюся на руку Пен, которая поддерживала сестру за плечи. Глаза роженицы были плотно закрыты, на шее вздулись жилы, но он по-прежнему не умолкала ни на минуту. У изножья кровати склонились Берта и незнакомая женщина.
Лайонел вцепился в пальцы Пиппы, не зная, чем еще помочь в этой примитивной схватке с природой. Она сжала его ладонь с неистовой силой, как будто хотела раздавить. Лайонел на миг даже побоялся, что его суставы вот-вот треснут. Но она так же внезапно расслабилась, снова привалившись к Пен, но не выпуская руки Лайонела.
Он перевел взгляд на другой конец кровати и зачарованно уставился на скользкое окровавленное тельце, которое держала Берта. Она сунула палец в рот младенца, очистила его от слизи, и спертый воздух пронзил тонкий жалобный крик.
– Смотрите, какая чудесная девочка! – воскликнула Берта.
– Дайте се мне! – выдохнула Пиппа и, взяв малышку, нежно посмотрела в крохотное личико. – Ну разве не красавица?
Лайонел посчитал, что она сильно преувеличивает. Кожа ребенка была красной и сморщенной, глазки заплыли, тело затянуто беловатой пленкой. Зато он насчитал по десять пальчиков па руках и ногах, а на лобик спадала целая масса светлых локонов. Ножки казались пряменькими, а крик с каждой минутой становился все громче. Ничего не скажешь, истинная дочь своей матери!
– Да, – сказал он вслух. – Красавица.
Пиппа улыбнулась сияющей, удовлетворенной улыбкой, и ему захотелось смеяться от радости. Он поцеловал ее, отвел со щек мокрые от пота волосы.
– До чего же ты мудра!
– Правда? Я тоже так считаю, – кивнула Пиппа, передавая младенца Пен, которая стояла над ней с протянутыми наготове руками.
– А теперь, месье Аштон, вам следует удалиться. Мы должны прибрать здесь и спеленать ребенка. Потом можете вернуться.
Берта слегка подтолкнула его, я Лайонел покорно вышел.
– Девочка, – сообщил он Оуэну и Жилю, которые так и не двинулись дальше скамьи.
– В таком случае следует смочить ей головку, – объявил Жиль, грузно поднимаясь на ноги, и раскачивающейся походкой направился в сарай за очередным кувшином кальвадоса.
– Примите мои поздравления! – воскликнул Оуэн, протягивая руку. Лайонел взял ее, встретив пристальный взгляд человека, ставшего за последние недели не только сообщником по тайным делам, но и искренним другом. Лайонел был тронут этим простым жестом, означавшим, что он так же ответствен за благополучное появление младенца па свет, как и кровный отец.
Аштон сел рядом с Оуэном и ошеломленно тряхнул головой, все еще переживая недавние события. Немного погодя к ним вышла Пен.
– Пиппа хочет, чтобы вы принесли ее сюда. Берта считает, что вреда от этого не будет. Несколько часов ей нельзя ходить, но свежий воздух полезен матери и младенцу.
– Что вы такое говорите?! – всполошился Лайонел. – Роженица должна оставаться в постели.
– Что же, если сможете переубедить се, значит, имеете больше влияния, чем я, – возразила Пен, садясь на скамью с усталой, но счастливой улыбкой. – Не знаю, что там, в этом кувшине, но не прочь попробовать.
Лайонел пошел в дом и увидел, что причесанная и умытая Пиппа уже сидит на кровати в чистой сорочке и качает на руках крошечный сверток.
– Ты должен вынести нас наружу, – велела она. – Берта говорит, что для ребенка на улице достаточно тепло, а здесь такая духота, что я едва дышу.
– Но вам это может повредить, – запротестовал Лайонел.
– Если откажешься, я пойду сама, – коротко бросила Пиппа. – Берта считает, что роды были легкими, хотя мне так не показалось. Но я быстрее поправлюсь, если не буду валяться, как сброшенное ветром яблоко.
Лайонел не стал возражать. Поднял Пиппу, все еще державшую новорожденную, и вынес во двор. Жиль повесил матросскую койку между дубом и березой, и Лайонел осторожно опустил ношу в мягко покачивающуюся колыбель. Берта пошла за ними и накрыла одеялом мать и ребенка.
– Не более получаса, – велела она. – Пока я докончу то, что начала, и приберу все как следует. Жиль, поможешь мне с соломой.
Она многозначительно кивнула, и муж покорно последовал за ней, оставив гостей одних.
– Я не придумывала имени для девочки, – прошептала Пиппа, легонько касаясь мизинцем щеки ребенка и поднимая глаза на стоявшего рядом Лайонела. – Хочешь подержать?
Он только об этом и мечтал, но боялся помешать волшебной близости матери и ребенка. Девять месяцев они делили одно тело и вот теперь разлучились, хотя, как он чувствовал, не полностью. Лайонел протянул руки и взял сверток.
– Что, если назвать ее Маргарет? – нерешительно спросила Пиппа, очевидно, боясь, что ее предложение произведет на Лайонела самое неприятное впечатление 6.
Лайонел тоже дотронулся до щечки младенца, потрясенный мягкостью кожи и необыкновенным запахом, подобного которому он до сих пор не знал. Тонкий, похожий на цветочный, наполнивший его такой любовью и стремлением защитить, что он сразу понял: это его, и только его, дочь и ему не хочется выпускать ее из рук хотя бы на миг.
6
Маргарита Австрийская до 1530 г. была наместницей Габсбургов в Нидерландах.