Стюарт остановился у своего скакуна, сравнительно спокойно стоявшего у колоды с водой под присмотром двух дюжих конюхов. При виде хозяина животное подняло голову. Стюарт почти ощущал его укор. С конем плохо обошлись. Он привык к победам, аплодисментам, одобрительным крикам. До сих пор ему не приходилось с позором покидать поле битвы.

Конь злобно ощерился, очевидно, не желая, чтобы его гладили. Но даже в самые спокойные минуты его было трудно назвать смирным, поэтому Стюарт и не попытался его коснуться.

– Проверьте щетки на ногах и дайте ему теплой запарки, – велел он конюхам и направился по узкой утоптанной тропинке, вьющейся за трибунами, которые ограждали ристалище. Тропинка привела его в парк. Здесь мирно журчали фонтаны, а воздух наполняли сладостные ароматы роз, лаванды и сирени.

Услышав звуки настраиваемых инструментов, Стюарт зашагал в самый центр, где на расстеленных на траве гобеленах расположилась небольшая компания придворных. Между ними сновали пажи с кувшинами тонкого рейнвейна и серебряными блюдами, нагруженными засахаренными фруктами и соблазнительными пирожными и тарталетками. В стороне, под раскидистыми ветвями темно-пунцового лесного бука, расселись музыканты. Стюарт остановился и устремил взор на юношу, игравшего на лире. Немного послушав, он взял у пажа кубок, рассеянно выбрал тарталетку с гусиной печенью и беконом и, увидев, как один из приятелей манит его к себе, уселся рядом, на раскинутый у фонтана гобелен.

– Плохой день, – лениво заметил приятель.

– Да, – коротко бросил Стюарт.

– Не стоит оскорблять наших испанских гостей, – продолжал собеседник.

– Не стоит.

– Сначала, вне всякого сомнения, неизбежны некоторые недоразумения, но потом все минует… все уляжется.

«Главное, чтобы это не повторилось», – хотел сказать Стюарт, но благоразумно промолчал. Враждебно настроенные к испанцам англичане могут простить один промах. Но не более того. А уж о всяком проявлении дружеских чувств или, того хуже, пресмыкательства и говорить не стоит. Его самого передернуло от омерзения!

Стюарт снова взглянул в сторону музыкантов. На того, кто играл на лире, нагнув над инструментом темную голову и не отрывая глаз от перебиравших струны пальцев. Если он и знал о присутствии Стюарта, то не подавал виду. Впрочем, так всегда бывало, когда играл Гейбриел, обладавший способностью целиком погружаться в музыку.

Отвращение горькой желчью снова обожгло горло, и Стюарт, отшвырнув недоеденную тарталетку, выплеснул остатки вина на траву. На гобелене появились темные пятна, по какое ему до этого дело?

– Что тебя терзает, Стюарт? – встревожен но спросил приятель.

– Ничего. Вспомнил, что обещал встретиться с женой.

– А, пылкая леди Пиппа, – заметил тот с плотоядной улыбкой. – Поверь, друг мой, многие мечтали бы оказаться на твоем месте.

Слова «в твоей постели» не были произнесены, но намек получился достаточно ясным.

Стюарт изобразил некоторое подобие довольной улыбки, как от него и ожидалось, и, пробормотав слова прощания, удалился.

Гейбриел на мгновение поднял голову и посмотрел вслед уходившему.

Пиппа сидела в спальне у открытого окна. Пяльцы с начатым вышиванием лежали на коленях. День уступил место вечеру, но солнце все еще грело, а жужжание назойливой пчелы убаюкивало, успокаивало… Все тело было исполнено томной неги, как будто ее опоили. Тяжелые веки сами собой опускались.

Из дремоты ее вывел стук двери. Пиппа удивленно моргнула, пораженная не только самой мыслью о том, что она способна спать в такое время суток, но и неожиданным появлением мужа.

– Я думала, ты все еще на турнире, – заметила она.

– А я видел, как ты уходила, – зло процедил он. – Как я понимаю, не в силах вынести поражения мужа?

Он принялся расстегивать свой подбитый кожей камзол.

– Зачем тебе понадобилось себя унижать? – вспылила она. – Понимаю, так диктует политика, но неужели было необходимо выступать в роли жалкого лизоблюда?

Она видела, что Стюарт взбешен и расстроен, но не могла отделаться от ощущения, что он в чем-то винит ее. Все еще раздосадованная утренней стычкой, обиженная и гадавшая о причинах, она не собиралась выслушивать очередные пустые слова утешения. Правда, Пиппа предпочла игнорировать то обстоятельство, что она выведена из себя, сбита с толку и ошеломлена встречей с Лайонелом Аштоном.

– Что ты можешь знать об этом! – взорвался Стюарт, бросая камзол на пол и поводя плечами, чтобы размять затекшие мышцы. Поражение в турнире так же утомительно, как и победа, а горький вкус проигрыша еще усиливает обычные боли и недомогания.

Пиппа прислонила голову к высокой спинке стула.

Почему она так устала?

Пришлось сделать усилие, чтобы голос оставался спокойным и рассудительным.

– Не пойму, почему ты нападаешь на меня, Стюарт. Что такого я сделала? Мне казалось, что это я имею право сердиться после вчерашней ночи.

Несмотря на все старания, в тоне ясно прозвучал упрек. Краска бросилась в лицо Стюарта.

– Вы моя жена, мадам, и ваш долг отдаваться мне каждый раз, когда я этого пожелаю.

Пиппа порывисто вскочила. Пяльцы с грохотом полетели на пол. Белоснежное лицо разрумянилось, золотисто-зеленые глаза сверкали.

– И когда я отказывала тебе? – прошипела она. – Мне просто не нравится, когда меня используют, берут, как какую-то трактирную девку! Кровь Христова, почему ты меня не разбудил?

Стюарт закрыл лицо руками, и Пиппа заметила, как сильно дрожат его пальцы.

– Я просил у тебя прощения, Пиппа, – едва слышно ответил он. – Не могла бы ты быть более великодушной? Я же объяснил, что был слишком пьян и не помнил, что делаю.

Пиппа повернулась к нему спиной и стиснула кулаки, пытаясь побороть собственные гнев и злобу.

– Это уже не впервые, Стюарт. Между нами что-то неладно, и я обязательно дознаюсь, что именно. Я чем-то оскорбила тебя? Невозможно ничего исправить, если не видишь свет истины.

Стюарт уставился в ее затылок.

Иисусе сладчайший! И она еще говорит об оскорблении!

Стыд, угрызения совести, ужас одолевали его.

– Конечно, нет, – поспешно заверил он. – И у нас все в порядке. Ты мелешь вздор, Пиппа.

Вздор?! – ахнула Пиппа. – Ничего подобного, Стюарт. С самого дня свадьбы Марии и Филиппа ты ведешь себя странно. Отдалился от меня… если не считать тех случаев, когда я сплю. Вечно ищешь общества испанцев, всегда почтителен, неизменно услужлив. А сегодняшний турнир – это последняя капля. Ты растеряешь всех друзей и…

– Придержи язык, женщина! – взъярился он. Раньше муж никогда не говорил с ней подобным тоном. Посеревшее лицо, полные отчаяния глаза…

Он шагнул к ней, и Пиппа невольно отпрянула, опасаясь, что сейчас последует удар. До этой минуты она в жизни не поверила бы, что такое возможно.

Но ее внезапный испуг остановил Стюарта.

– У тебя змеиный язык. Как у настоящей ведьмы, – уже спокойнее заметил он. – Будь так добра придержать его немного.

Пиппа раздраженно поджала губы.

– Я всего лишь пытаюсь понять, милорд, – сухо ответила она, – поскольку вижу, что дела плохи, и хотелось бы все исправить.

– А я говорю, все, абсолютно все в полном порядке, если не считать твоего нежелания это признать, – объявил он. – И перестань донимать меня, Пиппа.

Сама не сознавая почему, Пиппа подошла к нему, положила руки на плечи и, привстав на цыпочки, попыталась поцеловать в губы. Того, что последовало за этим, она никак не ожидала. Он с отвращением отшатнулся, но тут же опомнился и обнял жену, правда, нехотя. В каждом его движении ощущалась неприязнь.

Пиппа медленно отступила.

– Прошу прощения, муженек, – подчеркнуто язвительно бросила она, и он понял, что жена извиняется не за свою строптивость. Но он не смог сдержаться. Не смог притвориться.

– Давай все забудем, дорогая, – пробормотал он, понимая, насколько фальшиво звучат его слова. – Какая-то глупая ссора. Не стоит и думать о ней.