Конечно, я об этом был ознакомлен раньше, но это ускользнуло из моей памяти на какое-то время. Вспомнив об этом и видя на деле, факт этот явился шоком для меня, в особенности это было нечто, о чем я само собой разумеется, не должен был забывать. Это было частью нашего плана. В то же время я отметил про себя, что эта женщина сидит за столом слева от меня, в нескольких метрах дальше вдоль обитой материей скамьи, что следовала вдоль всей стены.

— Официант, — обратился я к нему игнорируя женщину, — официант, или я пьян от этого Мартини, или эта комната вращается.

Последовал смешок от женщины, которая сидела там.

— Это именно так! — сказала Оливия Мариасси. — Что за странная вещь — оборудовать так бар! Я подумала, что со мной плохо, когда зашла сюда после полудня и заметила вращение.

Таков был зачин разработанный специально для нас. Я полагаю, что Голливуд высоко оценил эту сцену с верно поданными репликами. Слова прозвучали правильно, но она не была актрисой первой величины и я понял, что она никогда не знакомилась с мужчиной в баре. Смех был принужденный и в голосе чувствовалась фальшь. Наигранная сцена.

Я оглянулся вокруг, как возможно сделал бы мужчина, к которому обратилась странная женщина в таком странном месте — иначе говоря много обещающее. По правде говоря, я совсем не предполагал, окажется Бриджит Бардо, та женщина, что сидела поодаль от меня. На мгновение на моем лице отразилось замешательство, которое я вежливо подавил. Док Мариасси не во многом изменилась с того времени, когда я в последний раз ее видел. С тех пор минуло только несколько часов, но есть женщины, которым за этот отрезок времени поменять вещи и подвести губы.

Наша ученая леди была одета в свои твидовые серые одежды. Прямые волосы стянуты назад, полное отсутствие макияжа, с крупной оправой очки придавали ей вид скрытой старомодной школьной учительницы. Она произвела в себе только одно изменение — надела туфли на высоких каблуках. Стол и слабый свет не позволяли разглядеть на ней изменение, но у меня создалось впечатление, что ее ноги не так уж плохи.

Ее улыбка была довольно ужасна. Она очевидно чувствовала боль, когда улыбалась мене. Может быть ей вообще было больно улыбаться кому-либо. Я ободрил себя этой мыслью.

— Не правда ли довольно странно это, мадам, — сказал я вежливо. — Хотелось бы знать за какое время оно совершает полный круг.

Это тоже являлось частью приготовленного диалога. Это давало ей возможность в виду ее ученого характера сверить часы и прохронометрировать. Так как круглый бар затрачивал пятнадцать минут на один оборот. Мы стали старыми друзьями к тому времени, когда научное изыскание было окончено и перепроверено — стали старыми друзьями — во всяком случае для меня, чтобы купить ей Мартини и впоследствии еще несколько стаканчиков, попросить проявить жалость к одинокому мужчине из Денвера, который ни чего не знает о Новом Орлеане, не знает даже где раздобыть хорошую еду.

Это было довольно хорошее начало для начинающегося романса, и этим мы никого не обманывали. Я надеялся, что она почувствует это. Я надеялся, что у ней достанет чувства разыграть сцену с сигаретой, дав мне шанс разыграть джентльмена со спичками, перед тем как пуститься в игру по серьезному.

Затем я вспомнил, что она не одобряет тех, кто курит. Я заметил, как она собирается пуститься в новую спланированную для нее сцену которая, как я знал, будет так же убедительна, как слово, даваемое школьником, что он не будет вести себя плохо — как я заметил человека, глянувшего на нас от дверей.

Он совсем не прятался от нас. Он просто стоял там и смотрел на нас задумчиво и я уже знал, что это именно "он". Никакого сомнения. Я полагаю, вы бы тоже заметили его, заметили этих тренированных людей, — профессионалов, мужчин, занимавшихся тем же ремеслом, что и вы. Я не хочу сказать, что узнал его лично. Нет, он мне был незнаком. Он отсутствовал и в нашей приоритетной, богатой картотеке. Но это был "наш" человек, он им должен быть. Они совсем не одинаковые. Я не думаю, что их здесь было двое, двое людей такой разновидности, — кроме него и меня, я полагаю.

Это был крупный, среднего возраста мужчина, лысый, с оттопыренными ушами — похожими на симметричные ручки на украшенной орнаментом вазе, только он уж во всяком случае орнамента не имел. У меня создалось почти зрелищное ощущение того зловещего выражение во взгляде, который я позволил себе. Я не осмелился смотреть дольше. Может быть его инстинкты не были так обостренны, как мои. Если это так, то он значит еще не заметил меня, просто обычным рутинным образом бросил на меня взгляд, как если бы он отметил всякого, кто имел бы контакт с его реальным объектом — Оливией Мариасси.

Да, шанс существовал, хоть и не такой хороший, поскольку она не проговорилась безнадежно. Поведение этой леди — интеллектуала граничило с некоторой неуклюжестью, когда она случайно заговорила с незнакомым человеком в баре. Но мы не могли выставлять ему и дальше ее фальшивые улыбки и заученный диалог, иначе он бы понял, что эта встреча спланирована заранее.

— Извините меня, — сказал я обрывисто и направился прочь, когда она начала что-то говорить.

Поднимаясь, я заметил, как сжалось, точнее вытянулось, лицо Оливии. Кроме всего прочего, она сама нервничала, разыгрывая эту отвратительную сцену, и вот этот ужасный человек нарушил наш сценарий от самой двери. Это все могло сойти за реакцию робкой женщины впервые отлучившейся из дома, чья удачная попытка была грубо оборвана. Я надеялся, что она догадается купить вина и выпить его, как бы поступила всякая женщина, чтобы скрыть свое смущение, а затем убежать прочь. Я также надеялся, что она вспомнит, что должна отправиться прямо в свою квартиру и запереть дверь, согласно инструкции, если дела пойдут плохо.

Я подозвал официанта.

Заплатив по счету и покидая бар, я знал, что дела довольно плохи. Он сел за угловой стол, он казалось больше не смотрел на меня, но я знал, что от его взгляда не ускользало ничего. Естественно он смотрел на комнатные растения, на звонящего по телефону — ничего не указывало, что его объект вычислен, ловушка расставлена и профессионал начнет игру против него. Сегодня вечером, он видимо не будет смотреть за игрой пристально, чем в прошлый вечер, или быть может завтра вечером, но он всегда на стороже и заметит всякое отклонение от нормы. А заметит он обязательно. Его жизнь и работа зависят от этого.

"В чем я нуждался теперь, — подумал я, — это убедительная копченная селедка — может, той в алом будет достаточно."

Это был сумасшедший порыв, был один шанс в его пользу и моя удача зависела от него. Девчонка в алом сатиновом платье и ее приятный милый задик все еще виднелся передо мной во вращающемся баре и место подле нее было свободным. У нее был целомудренный вид, какой обычно красивая девчонка принимает на публике, поджидая для эскорта домой мужчину. Я подошел к ней, шагнул на поворотный круг карусели, сел и кинул деньги на стойку.

— Мартини, — сказал я бармену. — Очень, очень сухого, пожалуйста. Двойного мартини.

Я бросил косой взгляд через плече на Оливию. Она взяла вина и угрюмо потягивала его, глядя прямо перед собой, как если бы она думала, что весь бар смотрит на нее. Все было в рамках игры. Может нам стоит закончить игру. Мысль, как нам снова восстановить контакт, так чтобы это было убедительно, я пока отложил.

Я улыбнулся девушке сидевшей рядом со мной:

— Я только что избежал судьбы, худшей чем смерть. Да предохранят меня Боги от влюбленных учительниц на каникулах.

У ней были черные волосы и стройные голые плечи и длинные белые перчатки. Ее глаза были темные и крупные, обрамленные тяжелыми черными бровями. Она была красивая девчонка, но она не принадлежала к завсегдатаям бара Монтклие, — думал я, рассматривая ее в упор. Нельзя сказать, что она была поношенное платье, но ее платье облегало ее тесно, имело морщинки и растянулось по швам. Перчатки и носки были безупречны, но ее алые сатиновые туфельки были явно поношенны и в них много танцевали по вечерам. Я бы не удивился, что их подошва очень изношена.