У общежития нервно прохаживался начальник – заведующий комбинатом питания ЗИЛа товарищ Стукалов. – Николай Васильевич, меня потерял?

–  Пойдём, пропащая душа, – Васильич опасливо огляделся, – поговорить надо.

Хорошо, что комитетскую машину отпустил за пару сотен метров, за продуктами мол, надо забежать в универсам. Если бы Стукалов увидел меня в той же «Волге», в которой комитетчик увёз, случился бы у Николая Васильевича разрыв шаблонов, или же сосудов, что плохо – как начальник Стукалов идеален, работой не загружает, даёт возможность посидеть, «поплевать в потолок», то есть «вдохновения дождаться»…

–  Что стряслось, босс? Вроде не тридцать седьмой год, не должны были к стенке поставить. Поговорили и обратно привезли, всё нормально. – И слава Богу что обошлось. Нинка Вавилова сказала, написала на тебя заяву. Нечего, мол, с докторшей блядовать.

–  Я ж холостяк, аморалку надо очень постараться пришить.

–  Дурак! Нинка не аморалку, Нинка шпионаж и дружбу с заводскими евреями шьёт! А некоторые из обрезанных в Израиль настропалились, заявления подали.

–  Я-то тут причём? Хотят ехать – ОВИР в помошь.

–  Все не при чём, а Стукалов отдувайся!

–  Не бзди, Васильич, всё путём. Я теперь лейб-художник самого генерал-полковника Цвигуна, книгу на пару делаем. Он пишет, с меня рисунки.

–  Ё-ка-ле-ме-не, – впечатлился Васильич, – однако, Игорёк, однако.

Из рассказа «начальника столовых» выяснилось, что ревнивая гражданка Вавилова в запале пообещала не только коварного изменщика, пособника сионистов вывести на чистую воду, но и товарища Стукалова превратить в «гражданина» и место жительства Васильичу определить в Воркуте, или даже севернее.

–  А что севернее Воркуты? Хатанга?

–  Я за глобус не хватался, – психанул в ответ Николай Васильевич, – скажу одно, Игорь. Разберись со своими бабами и больше на работе шашни не заводи. Та же врачиха – замужняя женщина, супруг офицер, майор. Сейчас в Чите служит, но скоро приедет в Москву поступать в Академию. Тут запросто проблемы поимеешь и далее Цвигун может не помочь, художников в СССР достаточно книжку генеральскую оформить.

–  Понял, Васильич, буду бдить. Или увольняться надо, заявление писать?

–  Так далеко ещё не зашло. Но вот случился в моей епархии, в столовке у транспортников гитариста Высоцкого концерт, я же крайним оказался.

–  Что тут такого криминального? Высоцкий выступил в порядке шефской помощи для работников передового предприятия, денег не просил, всё в рамках закона.

–  Ай, да ну вас, лиха не видели, – Стукалов махнул рукой и побрёл к личному «Москвичу», стоящему во дворе соседнего дома.

Интересно, чего так взбеленился Николай Васильевич. Неужели супруга, дочка высокопоставленного чина НКВД, трудящаяся в министерстве культуры СССР чего-то знает? А ведь Высоцкий с Золотухиным вели застольный разговор о вероятном закрытии театра на Таганке, да и вообще каждый второй говорит о грядущем «закручивании гаек». Неужели я, в космосе провкалывавший туеву кучу лет, более киборг чем человек, перестал улавливать «нюансы и тенденции» в развитии общности советских людей – строителей коммунизма?

Знакомство с Председателем Комитета Государственной Безопасности поспособствовало переходу художника-оформителя Игоря Никитина в сторожа, там же, на «ЗИЛе», на складе комбината питания устроился. Начальство поначалу поворчало, как же – здоровый парень вместо того, чтоб железяки ворочать, приближая торжество коммунизма, на пенсионерской работе отсиживается, но спорить с фаворитом «Кузьмича» не решилось. Цвигун, получая через майора-порученца иллюстрации к своим партизанским рассказам, хвалил самоучку из Коломны, верно ухватившего и передавшего на бумаге суть и дух героической борьбы в тылу врага.

А всего то и делов – у партизанского костра сделать центральной фигурой «вдумчивого политрука», непременно в фуражке военной, портупеей перепоясанного, хотя у всех остальных шапки ушанки, неуставные кепки и телогрейки. И гладко выбритый «политрук-особист», почти на каждом рисунке присутствовавший, чем-то неуловимо смахивавший на молодого Леонида Ильича, так понравился Цвигуну – 200 рублей премии привёз (под расписку, разумеется) майор Колесниченко.

–  Сергей Петрович, пожелания какие-то будут? Что Семён Кузьмич говорит?

–  Хвалит в основном. Но есть замечания, например, там где фашисты допрашивают связную, зачем юбку девушке задрал?

–  Да всего лишь чуть выше колен показаны ножки стройные героической подпольщицы, чтоб сильнее ненависть к гадам гестаповцам пробуждалась, к подлым негодяям-насильникам-оккупантам…

–  Надо убрать голые ноги, и титьки чтоб не выпирали. Книга Семёна Кузьмича предназначена для молодёжи и школьников в том числе. Глянут пионеры на такие картинки – повырвут из книжек в библиотеке иллюстрации, порастащут. А типажи схвачены верно, так генерал сказал.

Далее майор дежурно спросил, не надумал ли пойти в Комитет вольнонаёмным, выслушал третий по счёту отказ, пожал плечами и отбыл на Лубянку. Ага, нашли дурака аттестоваться в чекисты. Там возможность подработки перекроется наглухо, а так к 65 «сторожёвским» рублям «капают» калымы за портреты и прочее, весьма недурная сумма выходит и времени вагон, что для художника, личности творческой, ой как немаловажно.

Пока мои аргументы принимались во внимание, благо заказчик доволен, даже двести рублей премии выдал. По идее, денег и без халтуры полно, ещё и ачинские и крымские заначки нетронуты, да и куда их тратить то в Советском Союзе? Это после в «независимой России» о происхождении капиталов считалось поинтересоваться дурным тоном, типа «коммерческая тайна». А сейчас ОБХСС шустрит, ого как, надо показать откуда денежка взялась на автомобиль, на дачу, на жизнь шикарную.

Не зря же в неснятой ещё картине «Бриллиантовая рука» главарь контрабандистов организует «находку клада» дабы залегендировать покупку «Москвича» последней модели. Кстати, надо все силы приложить для выхода картины, хотя есть стойкое подозрение, немного да иной она будет. Всё-таки меняется реальность, понемногу, но меняется. На ноябрьские праздники в столицу приехал бард с волжских берегов, без пяти минут авиаинженер Валерий Грушин, тот самый в честь которого фестиваль назвали…

А ведь Валера летом этого года должен был погибнуть, спасая тонущих ребятишек, после чего друзья и начнут «грушинские фестивали». Вот тебе и Цвигун вместо Андропова, интересно как судьбу Грушина изменили перетасовки в высших эшелонах?

Валерий привёз десятка три песен, в основном про природу, любовь, светлое будущее и покорение космоса. А поскольку Игорь Никитин дважды исполнял на радио «Маяк» песню «Так что только не дай ему уйти» и считался в Куйбышеве маститым и успешным автором, мне и привёз песни свои и друзей-приятелей живой здоровый Валера Грушин.

–  Старик, всецело готов помочь, только сам посуди, какие у меня возможности – сторожем работаю, халтурю, рисуя весьма приукрашенные портреты заводских девчонок без прыщей и чтоб непременно «губки бантиком», нет связей ни на радио, ни тем паче на телевидении. И в союзе композиторов не состою, такой же поэт-песенник с гитарой, как и ты.

–  Не скажите, Игорь, «Канатоходец» – сильнейшая вещь. Да и с Высоцким вы дружны, вместе концерты давали.

–  Так, Валер, давай на ты. А вот с Высоцким свести не вопрос, но он на неделю улетел на юга, в Одессу, что-то по киносъёмкам. Когда в столице следующий раз будешь – звони, а сейчас переночевать есть где?

Друзей у Грушина в Москве хватало, за три дня пребывания в первопрестольной Валеру таки записали и даже показали по «телеящику». Песня чисто бардовская, о красоте сибирской природы и о равнодушии людей, эту самую природу бездумно уничтожающих. Да в 21 веке такому тексту цены бы не было – экологи-общественники песни грушинские как гимн исполняли бы!

Валера, бросивший вещи в моей сторожёвской «кондейке» (вот ведь судьба у Игоря Никитина и после смерти, когда «Чужой», пользуется биографией и именем, вновь в сторожах оказаться), внезапно объявился с двумя подвыпившими приятелями и в категорической форме потребовал ехать «петь и пить в хорошей компании»…