Народ притих, ЕБН, что-то порывался вставить, но неведомый мне Павел удерживал неистового Бориса, однако концовку про державных придурков Ельцин не вытерпел.

–  Какие придурки? Кто? Почему мой Свердловск царским именем назван? Не позволю белогвардейские песни петь!

Расстрельщик Верховного Совета поднялся во весь свой великий рост, величаво, мощь и удаль свою сознавая, плечи расправил, небрежно в сторону отодвинул мою ненаглядную Анечку и пьяно вызверился на меня.

–  Ты кто такой, композитор?

–  Конь в пальто!

Вы бы тоже не удержались, я думаю. Эх, хороша была гитара у хозяина квартиры, но, возмещу: лучшую куплю! От души, за слёзы матерей и инфаркты отцов, за нищету семей российских, за кумовство и коррупцию, за приватизацию и народа дебилизацию жахнул пьянь свердловскую по башке. Инструмент, понятное дело, не выдержал контакта с дубовой головой местечкового партфункционера, а Боре, такое впечатление, пофиг на разломанную гитару, на фанеру расщепленную – медведем движется на обидчика. Не будь киборгом-шмиборгом, непременно испугался бы. А так влепил Бориске типа пощёчины (на самом деле удар такой гораздо страшнее кулаком нанесённого, ежели умеючи вдарить) и повалился ЕБН словно мешок картошки к стенке. Специально так бил, чтоб на стол не рухнул гад, алкаш, Расею за три копейки пиндосам продавший…

–  Сволочь, – крикнул для свидетелей, – да я тебя за Аню убью, распустил руки крюки трёхпалые, гнида!

Анна Сергеевна стояла рядышком, с ужасом взирая на кадавр поверженного «Барух Натаныча», взгляды присутствующих переместились с меня на гражданку Майорову. Вот стопудово пойдут разговоры как пьяный Ельцин лапал любимую женщину поэта Никитина и творческий человек не выдержал. Пока извинялся перед владельцем гитары, обещая компенсировать ущерб, пока приводили в чувство уральского дебошира, прошло с четверть часа. Естественно, Анна Сергеевна резко засобиралась домой, крайне расстроенная. До квартиры шли молча, а едва дверь захлопнули, Анечка возрыдала.

–  Никитин, что ты за дурак! Специально ведь пошли к Зое, у неё папа в комитете партийного контроля не последний человек, мог на раз-два Павлову мозги вправить и ты в Мехико! Нет! Драку устроил. Тот пьяный придурок тоже хорош, но зачем гитару ломать?!

–  Лапушка! Не переживай, по инструменту уже есть договорённость и понимание, возмещу другим такого же качества, уже знаю где взять. А за алконавта с Урала ничего не будет, вот увидишь!

Утром затрезвонил телефон, поскольку Анна Сергеевна на службе, поднял трубку:

–  Алло, как Игоря Владимировича Никитина услышать?

–  Степан Анатольевич! Сто лет проживёте, только что про вас вспоминал!

–  Молоток, – хохотнул собутыльник из Спорткомитета (того ещё, «допавловского» призыва) товарищ Метельский, – помнишь, значит?

–  Как забыть человека, хорошие советы дающего. Как обнаружили меня на этом телефоне даже не спрашиваю.

–  А и спросил бы, я б ответил. Аню твою с детсада помню, с дедушкой её дружил.

–  Подозревал, что Москва махонький городишко, но чтоб настолько…

–  Слушай, Игорь, подскочи ко мне, на Старую площадь через пару часов, я там теперь квартирую, но за спортом по старой памяти приглядываю. Встречу на лавочке у входа…

–  Буду всенепременно.

–  И молодец! И правильно!

В кабинет Метельский не повёл, издали заметил, рукой махнул и показал на блескучую новёхонькую «Чайку», в которую и загрузился на место водителя. Я ускорился и быстрым шагом в полминуты достиг мечты советских автомобилистов.

–  Усаживайся, дебошир, покатаемся, нечего в такую прекрасную погоду за четырьмя стенами от солнца прятаться.

–  Хорошо водите, Степан Анатольевич, поди, в годы бурной молодости работали таксистом в Рио-де-Жанейро?

–  С чего взял, – непритворно заинтересовался Метельский, – что именно таксистом и в Рио?

–  Как же, прекрасный город, мечта Остапа Ибрагимовича.

–  Бендера, что ли? Почти угадал, Игорёк, в посольстве в Буэнос-Айресе два года катал работников консульской службы, водителем в южноамериканском бардаке трудиться, то ещё удовольствие.

–  Ав отставку ушли полковником или генералом? Хотя, какая в вашем ведомстве отставка…

–  Ушлый ты парень, Никитин. До генерала немного не хватило, разве что с твоей помощью штаны с лампасами закажу.

–  Олимпиада?

–  Говорю же, догадливый. Такое дело, напортачили наши умники, передержали команды на высокогорье, вымотали спортсменов. Всё хотели по науке превзойти американцев, взять реванш за второе место в Токио. А сейчас нашлись люди, доложившие на самый верх, Косыгину, Мазурову и Брежневу о вероятном провале олимпийской сборной Советского Союза. Времени, сам понимаешь, с гулькин нос.

–  Потому вспомнили про «гренобльского шамана» Никитина?

–  Именно. Песни зажигательные нужны не только лыжникам, но и легкоатлетам и пловцам, ну и прочим видам спорта.

–  А вчерашняя драка с Ельциным не помешает? Он всё-таки в больших чинах на Урале.

–  Повезло тебе, – хохотнул Метельский, – три дня тому назад, Алексей Николаевич собирал совещание среди строителей. Как раз по олимпийской тематике, если Олимпиаду в СССР проводить как быстро построить сумеем спортивные объекты мирового уровня. И там Ельцин проявился во всей красе.

–  Это как, набухался и на трибуну полез?

–  Нет, что ты. Трезвёхонек и благообразен, кивал головой как болванчик китайский, делал вид, что конспектирует речь премьера, с места кричал: «правильно», «совершенно верно» и прочую верноподданическую чушь. А Косыгин таких, излишне инициативных жополизов терпеть не может. Ехать и без твоих кулаков предстояло Ельцину на север Свердловской области, в город Серов, ПМК (Передвижную-Механизированную-Колонну принимать. А из-за побоев в столице задержался, хитрый чёртутпка, наверняка постарается, пока в ЦКБ отлёживается, местечко тёплое подыскать. Но фиг ему!

–  Не глянулся вам Борис Николаевич?

–  Сволота этот Ельцин, типичный подкулачник, приспособленец.

–  Из анкеты такие сведения?

–  Причём тут анкета. Я, Игорёк, в войну и после насмотрелся на фашистских прихвостней. Точно тебе говорю, случись какая беда со страной, такие как Ельцин первые побегут к натовцам местечко тёплое, гауляйтерское, выпрашивать. Поверь, у меня глаз – алмаз!

Сказать, что я охренел, слушая откровения Метельского, значит, ничего не сказать. И ведь в нашей реальности ухитрился ЕБН «дослужиться» до поста «царя всея Руси». А тут – бах, отсеялся на дальних подступах.

–  Так, Степан Анатольевич, сколько подобной карьерной сволочи карабкается вверх, впору штат Комитета партконтроля вдвое, втрое увеличивать.

–  Соображаешь, – Метельский на долю секунды оторвался от баранки, остро глянул на меня, – чем ты конкретно привлекаешь, Игорь Владимирович, нет в тебе хитрожопости и пресмыкательства, просчитывания ситуации, что выгодно, что не очень. То морду высокопоставленному деятелю набьёшь, то у буржуев деньги ухитришься вырвать и пропить под прицелами вражеских телекамер, абсолютно не заботясь о последствиях.

–  С вами и пропивали, если не забыли, тогда вся делегация участие принимала, кроме тех, у кого старты.

–  Помню, помню, сумма то изрядная, сколько тогда франков с «Пежо» содрал?

–  Три с половиной тысячи.

–  Солидно погусарили…

В Серебряном Бору остановились, «полковник партконтроля» достал из-под сиденья две бутылки кефира и бутерброды с сыром. За таким, кисломолочным перекусом и продолжили беседу.

–  Значит Игорь, дела так обстоят. По Чехословакии остановились прям на черте, если бы Суслова Маркс не прибрал, могли и двинуть на Прагу, покойный Михал Андреич громадное влияние на Лёню имел.

–  А почему Леонида Ильича отодвинули?

–  Кто его отодвинул, что за глупости? Нравится человеку внешняя сторона медали, помпезность и парадность, пускай занимается, хоть Президентом себя величает, хоть Папой Римским. Кстати, на Олимпиаду поедет Брежнев, на открытие. А если удачно выступим, то и на церемонию закрытия прилетит. Насчёт «отодвинули», – нервный больно стал Леонид после Цвигуна и Суслова, психика неустойчивая. Может таких дел в запале нагородить – мама не горюй. Оттого и решили двинуть Алексея Николаевича в тандеме с Кириллом Трофимовичем.