— Поворачивайте обратно! — сказала она Бобровому. — Скорее, нас увидят!

— Дивчинко, то же ж…

— Поворачивайте!

Боровой повернул лошадей. Когда неизвестные люди скрылись из глаз, он проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Здаеться мени, то…

— Мало ли что вам «здаеться»! — оборвала его Галина. — А если нет?

Боровой, подумав, слегка развел руками, как бы говоря: «Так-то оно, конечно, так…»

Посоветовавшись, решили ночевать в степи, а утром выяснить, что за людей они видели.

Боровой ворчал:

— Упреждав же, що не треба ихать, ночуй теперь у степи, наче вовк якысь…

Они же свернули с проселочной дороги в неглубокий ярок. Боровой распряг и стреножил лошадей. Галина достала узелок с едой.

— Огонь запалить? — спросил Боровой.

— Не надо, еще заметят. Зачем тогда в степи оставались?

— Мени що, то для вас, молодых…

— О нас не пекитесь, дядько Боровой, — раздраженно сказала Галина, — не ваша забота.

Поужинав, улеглись спать. Галина — на фургоне, Боровой устроился под фургоном на мягкой войлочной попонке, Алексей лег в стороне, подстелив охапку сена.

Ночь наступила сразу, словно обрушилась на землю. Вспыхнули звезды, колеблясь в вышине, точно подвешенные на нитках. В теплом воздухе загустел запах чебреца.

Алексей долго лежал без сна. Из мрака наплывал неумолчный тревожащий шорох ковыля. Потом со стороны фургона донесся какой-то металлический лязг. Алексей прислушался. Галина возилась с «Ундервудом», — должно быть, передвигала его в изголовье. Послышался стук, что-то хрустнуло и осыпалось.

«Конец машинке!» — с удовлетворением подумал Алексей.

Видимо, дорожная тряска и этот последний толчок довершили начатое им, но теперь вся ответственность падала на Галину.

— Дядько Боровой… — тихонько позвала Галина.

Боровой мерно похрапывал под фургоном.

Галина легла, поворочалась с минуту и затихла.

Утром о ночном эпизоде не было сказано ни слова. Боровой пешком отправился в деревню. Через час он вернулся.

— Так и е, Нечипоренко, — сообщил он. — Я его ще вчера признав, зря тильки в степу мучались.

— Тоже мученик! — презрительно сказала Галина. — Спали, как сурок. Самого-то видели?

— А як же! Веди, говорить, ее швыдче! И так про вас уважительно сказав: ясочка! — Боровой состроил умильную примасу. Глазки его хитро поблескивали.

От такой фамильярности у Галины перекосилось лицо. На лбу, на щеках, даже на шее выступили красные пятна.

— Придержите язык! — выкрикнула она, и в голосе ее вдруг проскочили резкие визгливые ноты. — Извольте не забываться!

— Так я что… — испуганно забормотал Боровол. — Я же ж так, шуткую…

— Приберегите ваши шутки для кого-нибудь другого, мне они не по вкусу! — и, красная, злая, отвернулась от растерявшегося возницы.

Алексей слышал, как она процедила сквозь зубы: «Тоже ровню себе нашел, хамье…» Он усмехнулся про себя и подумал: «Ишь как ее проняло, дворяночку!»

Виновато моргая, Боровой разобрал вожжи, и они поехали.

Перед деревней, перегораживая въезд, стояли телеги. Лошади жевали разложенное на них сено. На земле под телегами сидели и лежали человек пять с винтовками. Чуть впереди стоял какой-то человек в кубанке и синем казачьем чекмене. На поясе у него висел наган.

— Кто это? — спросил Алексей.

— Есаул Цигальков, — не поворачивая головы, ответила Галина, — адъютант атамана.

Цигальков поджидал их, нетерпеливо щелкая нагайкой по голенищу хромового сапога. Остроносый, смуглый, с черными закрученными усиками, туго стянутый в талии узким кожаным ремешком, он был похож на кавказца.

— Добро пожаловать! — приветствовал он Галину, касаясь пальцами кубанки. — Счастлив видеть вас, долгожданная Галина Сергеевна!

Он помог ей сойти с фургона и даже попытался руку поцеловать. У него были манеры бывалого ухажера. Гадина, все еще возбужденная стычкой с Боровым, руку отняла:

— Не надо, Афанасий Петрович, не люблю!

— Ах, суровая! — сказал Цигальков, патетически возвышая голос.

Он не смотрел на Алексея, но тот все время чувствовал, что Цигальков ни на секунду не выпускает его из поля зрения.

— С чем прибыли? Привезли что-нибудь, Галина Сергеевна?

— Привезла. Мешок в фургоне.

— Прелестно! Хорошая машинка?

— Не знаю, я в них ничего не смыслю. Боюсь только, что дорога не пошла ей на пользу. Нас ужасно трясло. Кроме того, на вокзале во время посадки ее, кажется, сильно стукнули. Теперь там что-то шатается и дребезжит, — морща нос, сказала Галина.

Цигальков рассмеялся.

— Ничего, починим. Та-ак-с… Вы, кажется, приехали не одни? — Он круто повернулся на каблуках и впервые прямо взглянул на Алексея колючими, с наглинкой, глазами.

— Это Седой, — сказала Галина. — Шаворский…

— Я по поводу сапожных головок, — перебил ее Алексей, подходя ближе.

— Ага! Можем устроить. А как повезете?

Алексей отвел полу пиджака, показывая веревочную опояску.

Цигальков поднес к кубанке руку с болтающейся на ней нагайкой.

— Милости прошу! Как поживают наши доблестные союзники?

— Прилично, — в тон ему отозвался Алексей. — Не жалуются.

— Приятно слышать. Ну что ж, пойдемте. Эй, — сказал он Боровому, — захвати мешок, лошади пусть здесь останутся… Прошу сюда.

Бандиты в проходе между телегами посторонились.

В деревне было тихо, безлюдно. Цигальков повел их по единственной улице мимо белых хатенок с насупленными соломенными застрехами, мимо темных амбарушек и косых плетней, за которыми на длинных стеблях качались белые, розовые и красные мальвы, Галина оживленно болтала с бравым есаулом. Она успокоилась и чувствовала себя теперь превосходно.

За поворотом. на небольшой площади возле мостика через реку, они неожиданно увидели толпу.

— Что там такое? — спросила Галина.

— Так… — Цигальков махнул нагайкой. — Публика. Поймали большевиков из красного обоза, теперь атаман затеял спектакль в воспитательных целях. Хотите посмотреть?

— Нет уж, избавьте, такие зрелища не по мне, — брезгливо поморщилась Галина.

Цигальков повернулся к Алексею:

— Может быть, вы желаете? — Он улыбался как радушный хозяин.

— Интересно бы взглянуть, — промолвил Алексей.

— Я устала, — сказала Галина капризно. — Еще насмотритесь, была б охота.

— Желание дамы — закон! — Цигальков приглашающим жестом указал на большую свежевыбеленную хату с голубыми наличниками на окнах: — Сюда, пожалуйста.

Уже возле самой двери их настиг истошный человеческий вопль: на площади началась экзекуция…

Нечипоренко в хате не оказалось. Хозяйка, пышная дебелая молодуха с насурмленными бровями, сказала, что «батько пийшов на майдан, бильшаков вешать». Цигальков снова предложил Алексею:

— Может, сходим все-таки?

Точно борясь с искушением, Алексей сказал:

— Хорошо бы… Только глаз много.

Цигальков понимающе кивнул:

— Тогда посидите здесь, я вас ненадолго оставлю. Галина Сергеевна, прошу извинить! — Он щелкнул каблуками и вышел.

Боровой положил мешок с «Ундервудом» на пол; отводя глаза, проговорил:

— Сходить подывиться, шо там… — и двинулся за Цигальковым.

В оставшуюся приоткрытой дверь снова ворвался дикий, исполненный нестерпимой боли крик…

Хозяйка охнула, закрыла дверь и пожаловалась:

— Не можу терпеть! Я и скотину не гляжу, когда режуть. Вели бы у степ!

Галина опустилась на лавку, развязала косынку и принялась поправлять волосы.

Трудно передать чувства, владевшие Алексеем. Рядом умирали товарищи, неизвестные его друзья. Умирали мучительно. Что придумали для них бандиты? Поджаривают пятки? Ногти срывают? Вырезают ремни из спины и солью посыпают кровоточащее обнаженное мясо?.. Лучше не думать об этом!..

Но как не думать, когда нервы натянуты до предела, а слух напряженно ловит каждый звук, доносящийся извне? Когда тебя, будто кипятком, захлестывает ненависть и кричать хочется от бессильной злобы и сознания собственной беспомощности!..