— Отлично придумано! — восхитилась Галина. — Значит, бендерскую группу поведет Нечипоренко?

— Так, по крайней мере, будет выглядеть: необходимо, чтобы Заболотный, Палий, Солтыс и другие были уверены, что именно он и никто другой возглавляет военные действия в районе Днестра. Ему они доверяют. На самом же деле…

— Понятно! — перебил Алексей, — Когда намечено выступление?

Спрашивал он резко, требовательно, и Цигальков, на которого, видимо, произвело большое впечатление близкое знакомство Алексея с Рахубой, отвечал ему быстро и даже несколько подобострастно:

— Сроки будут согласованы с Шаворским.

— Где переправится бендерский отряд?

— И это еще не вполне уточнено. Решит Нечипоренко: он знает несколько подходящих бродов. Где-то вблизи Тирасполя. Место переправы мне сообщат перед началом восстания.

— Так, — проговорил Алексей. — А какую роль должна сыграть парканская… организация? — Он чуть не сказал «компания».

— Захватит Парканы и со всеми мобилизованными ею людьми поддержит наступление. Кроме того, ей поручено подготовить взрыв на днестровской водонапорной станции, которая снабжает водой Одессу.

— Наконец-то! — сказала Галина. — Наконец-то мы от слов переходим к деду! Афанасий Петрович, а где будет ваш отряд?

— Пока трудно сказать, Галина Сергеевна. Вероятно, в деревне Плоски, верстах в двадцати от Тирасполя.

— Я хочу знать точно. Надеюсь, вы не будете возражать, если я примкну к вам во время этих событий?

— Буду счастлив! — расцвел Цигальков. — Не сомневайтесь: каждый мой шаг будет вам известен!

— Вы приедете в Нерубайское с Нечипоренко? — спросил Алексей.

— Очевидно, не смогу, придется остаться с отрядом, всем уезжать нельзя. Но я надеюсь, вы и сами передадите Шаворскому, что он может положиться на меня?

— Непременно передам.

Цигальков поднялся:

— К сожалению, я должен покинуть вас: надо еще затемно исчезнуть отсюда. Как вы-то уедете?

— Договорились с мужиком из Голого Яра…

Цигальков подошел к двери и позвал Солухо.

— Тихо? — спросил он.

— Да.

— Седлай.

Через несколько минут паромщик подвел к мазанке коня, которого прятал, очевидно, в амбаре.

— Ну, пожелаем друг другу удачи! — Цигальков пожал им руки, еще раз заверил девушку, что будет держать ее в курсе всех новостей, и, надвинув кубанку, вышел.

Они слышали, как он садился в седло, вполголоса говорил что-то хозяину, затем, удаляясь, простучали копыта.

— Поздравляю, — сказал Алексей, — теперь ваша карьера на мази. Неровен час, Гулов и орден отвалит!

— А что, мне пойдет! — сказала Галина.

Когда Солухо вошел в мазанку, «городские», как он окрестил их про себя, сидели за столом и, улыбаясь, смотрели друг на друга.

На следующий день, предупрежденный Галиной, Недригайло усилил охрану водонапорной станции.

Вечером девушка проводила Алексея на вокзал. До самого отхода поезда они простояли в стороне от перронной сутолоки, в тени багажного склада. Когда все было сказано, просто так стояли, молча. Наконец Галина сказала:

— Идите, места не будет.

Алексей махнул рукой:

— Ничего, это не из Одессы уезжать… Когда же теперь увидимся?

— Кто знает! Может, скоро, может, никогда…

Подавали паровоз. Большой и черный, с озаренным топкой брюхом, он медленно прополз мимо них, роняя на шпалы золотистые угольки. Из-под тускло освещенной кабины сочилась тоненькая, как из чайника, струйка пара.

— Ну, прощайте, Седой, — сказала Галина и улыбнулась, — то есть, товарищ Леша. Не забывайте.

— Я не забуду! — проговорил Алексей, и от уверенности, прозвучавшей в его голосе, им обоим стало вдруг почему-то неловко. — Вы тоже вспоминайте иногда…

Ладонь у нее была узкая и легкая, а на тыльной стороне кожа потрескалась и загрубела. И еще он заметил, что белки ее глаз в сумраке отсвечивают голубым…

Галина осталась возле пакгауза, а он пошел к составу, влез на ступеньку вагона и стоял рядом с проводником до тех пор, пока станция не скрылась из виду…

Отчитывался Алексей на конспиративной квартире, куда вместе с Оловянниковым и Инокентьевым пришел сам председатель губчека Немцов, а также крепкого сложения мужчина лет под пятьдесят, в штатском костюме и армейских сапогах. Инокентьев успел шепнуть Алексею, что это — Кулешов, член коллегии губчека и губернского комитета партии.

Самым приметным на угловато и четко вырубленном лице Кулешова были брови. Они росли тремя лохматыми взъерошенными кустами: два над глазами, а третий посредине, почти на самой переносице. Под этими устрашающими бровями прятались добрые проницательные и даже как будто печальные глаза. Он мало говорил, вопросов почти не задавал и курил непрерывно. Присев в углу длинного стола, он свернул сразу четыре цигарки. Одну взял в рот, другие сложил перед собой.

Немцов слушал Алексея нахмурясь, будто решал, стоит ему верить или нет. Как у большинства рыжих людей, кожа на лице у него была очень белая, загар к ней не приставал, и тем заметнее были тени, лежавшие в морщинах на щеках. Эти глубоко врезанные морщины и жестко очерченный ими подбородок свидетельствовали о том, что слухи о железной воле председателя Одесской губчека не были вымыслом.

Оловянников нервничал. Он вконец затеребил пальцем свои квадратные усики и, пока Алексей говорил, несколько раз снимал и без нужды протирал очки подолом гимнастерки. Алексей уже знал от Инокентьева, что Оловянников был недоволен его неожиданным отъездом в Тирасполь, потому что он оставил «без присмотра» Шаворского. Два дня назад заговорщики подожгли мельницу на Пересыпи, что, возможно, удалось бы предупредить, будь Алексей здесь…

Докладывать пришлось с самого начала, то есть со встречи с Рахубой.

Алексей был спокоен, вины за собой не чувствовал. Не поехать в Тирасполь, уклониться от задания Шаворского, своего, можно сказать, «непосредственного начальника», он не мог. А привезенные им сведения, хотя добыла их, в сущности, Галина, были чрезвычайно важны. Право же, они стоили мельницы, которую, кстати сказать, все-таки успели спасти…

Рассказывая о своем рейде, он видел, что товарищи понимают его. Кулешов слушал доброжелательно. С лица председателя ОГЧК сошло недоверчивое выражение, он даже несколько раз одобрительно кивнул головой. И Оловянников оставил свои усы в покое.

Неразбериха. возникшая между Галиной и Алексеем (благо удачно обошлось!), привела всех в веселое расположение духа. И совсем развеселила история с пишущей машинкой, которую они, не сговариваясь, портили каждый по своей инициативе…

Затем Алексей рассказал о Нечипоренко, Цигалькове, о парканской «компании» и, наконец, о «депеше» от Рахубы, в которой полковник сообщал, что в Люстдорф прибудет фелюга с оружием для одесского подполья, указывал время, опознавательные знаки и пароль. Закончил он рассказом о гибели рабочего продотряда.

Наступило молчание. Немцов, задумчиво хмурясь, разглядывал свои кулаки.

— Так… — сказал он, как бы подводя итог услышанному, и вопросительно посмотрел на Оловянникова.

Начальник разведки разгладил ладонью бумажку, на которой делал какие-то пометки, и негромко заговорил. Он кратко охарактеризовал обстановку, вырисовывающуюся по данным агентурной сети, и из его сообщения Алексей узнал, что в катакомбах села Нерубайского обнаружено скопление бандитов (значит, его догадка была верна). Большинство из них бывшие врангелевцы, часть дезертиры, часть уголовный элемент. Ждут оружия, — по-видимому, того самого, которое присылает Рахуба. В катакомбы проникли наши люди и действуют успешно.

И еще в сообщении Оловянникова нашлась одна новость для Алексея: пока он ездил в Тирасполь, была ликвидирована мнимая ЧК. Несколько бандитов, выдававших себя за чекистов, попались во время пожара на мельнице, других (всего девять человек) накрыли в ту же ночь на Новобазарной. Явка мадам Галкиной закончила свое существование.