— Нет… Да вы, наверное, на самом деле и не такая… Иначе, возможно, ушли бы в монастырь. В Австралии есть монастыри?

— Не знаю. Не удивлюсь, если нет. Здесь люди не того склада.

— О да! — Джоан улыбнулась, вспомнив слова миссис Макгилл. — Люди земли, а не неба. Им не до того, чтобы смотреть наверх!

Она взглянула на небо, и Тина подумала, что в такой миг человек всегда светел и чист, даже если душа его исполнена проклятий, ибо небеса способны отделять устремленный на них взор от всего остального, извлекать из него, пусть помимо нашего желания, но по воле Создавшего нас, свет раскаяния, любви и добра.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — мягко возразила девушка, — как раз «люди земли» ближе к Богу, им легче смириться, принять все на веру, тогда как те, другие, склонны сомневаться, бунтовать, разочаровываться. Они редко бывают в ладу сами с собой, с окружающим миром и часто противоречат Всевышнему.

— А вы какая?

— Не знаю. Только чувствую: вечное уединение для меня не выход. Если я когда-либо и касалась рукою небес, то ногами все равно всегда стояла на земле.

Джоан внимательно выслушала, а после с участливым видом взяла девушку за руку.

— У вас что-то случилось? В прошлом?

Тина заметила: она спрашивала как человек, знающий настоящую цену внутренним переживаниям, а возможно, даже горю.

«Вот именно, — подумала девушка, — в прошлом».

— Случилось. Но это даже помогло мне… Я лучше узнала себя и людей.

— Несчастная любовь? — прошептала Джоан.

— Я не знаю, — искренне призналась Тина, — несчастная или счастливая.

— Расскажите! — Большие карие глаза Джоан смотрели с мольбой. Это не было пустым любопытством, за просьбой скрывалось большее — желание сквозь призму чужого несчастья глубже осознать и понять свою собственную трагедию.

У Тины давно не было подруги, у Джоан тоже, и обе женщины почувствовали сильную потребность сблизиться, поговорить по душам.

Рассказать? Вот так сразу раскрыть душу незнакомой женщине? Но почему бы и нет!

Не расположенная к полной откровенности, Тина умолчала в своем рассказе о некоторых подробностях, но все же… Она словно вернулась туда, в Кленси, на четыре года назад, и с каждым произнесенным словом ее нынешняя меланхолия растворялась в воспоминаниях, которые, как это часто бывает, казались даже более яркими, чем была прежде сама действительность. Девушка сказала Джоан, что молодой человек, которого она полюбила, солгал, признаваясь в ответных чувствах, и нарушил обещание написать ей письмо.

— А куда он уехал?

— В Америку. Я узнала, что пароход едет от Сиднея до Сан-Франциско.

— Сан-Франциско! — воскликнула Джоан. — Тина! Я могу попытаться помочь! Как имя этого человека?

— Боюсь, он не вашего круга, миссис Пакард.

— Прошу вас, Тина, называйте меня по имени… О, это неважно! Мир потрясающе тесен, я много раз убеждалась… Так как его зовут?

Тина неохотно ответила:

— Конрад О'Рейли.

— О'Рейли? Ирландец?

— По отцу. — Тина уже была не рада, что заварила эту кашу. — Я… не желаю его искать. Зачем? Я не хочу и не могу заставить этого человека любить меня против воли!

Джоан покраснела. Точно провинившаяся школьница, она водила носком туфли по мокрой скрипучей траве.

— Но… хотя бы узнать, где он и что с ним.

Тина задумалась. В самом деле, может быть, у Конрада давным-давно другая женщина, своя семья… Ей было бы очень больно, но она не питала бы больше надежд и постаралась бы его забыть. О Господи! Она же пыталась забыть его все это время и… не могла.

Тина не желала признаваться собеседнице в том, в чем с трудом признавалась себе: на самом деле она мечтала, чтобы Конрад, если он жив, когда-нибудь вернулся в Австралию, к ней, Тине Хиггинс. Разве не он нагадал ей по руке второе замужество, сына и полное счастье? Впрочем, это, конечно же, была просто глупая шутка.

— Мой муж вряд ли что-нибудь знает, но у отца очень большие связи, — продолжала Джоан, — и вообще, я сама займусь поисками. Скажите, у этого человека есть особые приметы? Как он выглядит? Чем занимается?

— Не знаю, — ответила Тина, подумав о том, что Конрад О'Рейли весь, целиком и полностью, состоит из особых примет. — Раньше он писал музыку.

Брови Джоан удивленно поползли вверх.

— О! — промолвила она. — Это уже кое-что!

Она попыталась разговорить девушку на эту тему, но Тина отвечала односложно: это была не ее тайна и вообще не ее жизнь.

Они еще долго бродили по казавшимся заброшенными, а на самом деле просто ждущими своего часа лугам, по склонам ближайшего пустынного холма, бродили до тех пор, пока Мелисса не устала и, расхныкавшись, не запросилась на руки; а потом еще некоторое время, пока у Джоан не начали ныть отягощенные ношей руки и окончательно не промокли ноги в тонких туфлях. Тине было проще: серая накидка из плотной шерсти надежно защищала от холодного ветра, а высокие ботинки на толстой подошве — от сырости.

Молодая женщина не утаила своего несчастья — в ответ на свой рассказ Тина услышала полную отчаяния и боли исповедь. Джоан и в самом деле не видела выхода из создавшейся сложной ситуации своей семейной жизни. Она хотела получить совет, а Тина в растерянности не знала, что ответить.

Они стояли друг против друга — две двадцатилетние женщины, такие разные и в то же время похожие, как все на свете дочери Евы.

Тина сняла с головы надвинутую на глаза широкополую шляпу, пригладила блестящие русые волосы, и тогда Джоан увидела перед собой совсем молоденькую девушку — свое отражение, девушку, которой трудно понять жизнь, тяжело разочаровываться в людях, расставаться с мечтой, а всего сложнее — бороться в одиночку.

— У вас есть мать…— прошептала Джоан, обнимая прильнувшую к ней Мелиссу так, точно та была просто любимой куклой. Девочка закрыла глазки, обвила шею женщины своими нежными ручками; черный локон дочери выглядел на белой коже материнской щеки точно полоска сажи.

Тина молчала. Невидимая грань отделяла ее от чего-то такого, что она не знала, но должна знать. Чувства не могут пробиться за эту грань, но они иногда бывают сильнее.

А вера? Отец Гленвилл когда-то сказал: «Человеку было бы проще, если бы он не верил, а просто знал, но тогда он потерял бы даруемую Господом силу возвышения души над телом, вечного — над бренным и над мраком смерти — любви».

«Любовь — это и есть жизнь, — подумала Тина, — и я буду жить дальше, что бы там ни было в прошлом. Возможно, союз с Конрадом не принес бы мне ожидаемого счастья. Я обманулась бы, как эта юная женщина, поникшая в растерянности, точно подрезанная косою трава. Я продолжу свой путь и построю новое счастье!»

— Думаю, вы должны найти в себе силы уйти от него. Дайте ему желаемую свободу, не невольте. Пусть он поймет, что ему надо в жизни, разберется в себе. Если решит, что вы и Мелисса — то главное, без чего немыслимо его счастье, он вернется. И, возможно, станет другим.

— А если нет? — испуганно произнесла Джоан, глядя в серьезные серые глаза Тины, которые на фоне зеленых лугов и голубого неба приобрели яркий аквамариновый оттенок.

— Тогда не знаю…

— Вы правы, — грустно промолвила молодая женщина, а сама думала: «Кто счастливее, кто несчастнее, я или Тина? Той солгали, но она хоть день или два была счастлива по-настоящему, изведала все до конца, пила из колодца любви. А я? Тешилась иллюзиями, которые так ни на миг и не стали реальностью…»

Обе женщины были несказанно рады тому, что открыли друг другу душу. И Джоан, и Тина давно чувствовали себя одинокими, а теперь у каждой появилась собеседница, даже больше — подруга. Джоан знала и видела больше в силу того, что жила в крупном городе, зато в Тине чувствовалась особая мудрая задушевность, черта, унаследованная от Дарлин. Они болтали, смеялись, гуляли, позабыв о миссис Макгилл. Джоан призналась, что меньше всего думает о наследстве: зачем оно ей — в Австралии? Она звала Тину в гости в Сан-Франциско, уверяя, что будет очень рада, в чем Тина, несмотря на зародившуюся дружбу, все-таки сомневалась: пройдет время, Джоан захватит другая жизнь, ей станут близки другие люди. Многое кажется незаменимым в какое-то мгновение, но потом все забывается, и человек удивляется прежним привязанностям и чувствам. Тина жалела, что край, в котором гостила молодая американка, не давал представления о настоящей Австралии с ее многообразной диковинной природой, хотя кое-что Джоан, разумеется, видела: в Сиднее, куда причалил пароход, а после — в окошко поезда.