— Советую говорить, иначе вспомнишь то, чего и не знал! — пригрозил главный, но с расправой, видимо, решил повременить.

Он сделал знак. Пленникам крепко связали руки жесткими, до боли врезающимися в кожу веревками и, время от времени подталкивая в спину, повели в гущу леса по едва заметной тропинке.

— «Лоренс Пакард», — сказал главный, выудив из бумажника визитку. — Это ты?

— Да, скотина!

Пришлось остановиться. Конрад получил удар кулаком по скуле, от которого в мозгу закрутились красные вихри боли, и ответил плевком в лицо, испытав при этом зловещее наслаждение отчаявшегося человека, которому нечего больше терять.

И, конечно же, его опять били, к счастью, так, чтобы не лишить возможности двигаться. Далласу тоже досталось несколько резких ударов, и он не остался в долгу, обложив бандитов черной бранью.

Кое-как дотащились до места. Это было нечто странное, вроде небольшого лагеря с постройками из неотесанных эвкалиптовых бревен. В один из таких сараев и бросили пленников.

Их не накормили, не дали воды, так и заперли в темноте и холоде — он пришел с наступившей ночью. Такова особенность этого края: зной и прохлада живут по соседству, в собственном времени, четко ограничивая часы своего присутствия на земле.

— Кажется, они сами не знают, что с нами делать, — заметил Даллас, устраиваясь возле стены. — А раз так, может, удастся сбежать?

Конрад промолчал. Его ум был не в состоянии работать в практическом направлении, внутри все, казалось, застыло, точно его собственное время остановилось, и… О Боже, если б можно было повернуть его вспять!

Они оба смертельно устали, а потому заснули, несмотря на голод и боль в истерзанных телах, но перед этим успели подумать каждый о своем.

Даллас вспомнил о матери. Кто позаботится о ней, если его убьют? Год назад в их дом пришло несчастье: в портовой драке погиб младший брат Далласа, Джордж. Конечно, он был непутевым парнем, но все-таки родная кровь… Мать так убивалась… Что будет с нею, если и он исчезнет? Кто-нибудь сообщит Сильвии о пожаре на «Миранде», и мать сочтет его погибшим в огне, хотя на самом деле все случится иначе. Впрочем, смерть едина, муки достаются лишь на долю живых.

Потом подумал о Терезе Хиггинс. Прежде он запрещал себе думать о ней, но теперь можно было позволить. Наверное, он ей совсем не нравился, раз она так поступила. Потом Даллас встречался со многими женщинами, но той смеси нежности, восхищения, стремления оберегать и затаенной, как полупритушенное пламя, жажды обладания он не испытывал ни к кому. Как же случилось, что их пути разошлись, и… неужели навсегда? Когда он увидел ее в дешевом кабачке за стаканом вина, а после — с ребенком на руках, — с ребенком, рожденным от другого мужчины, в нем все перевернулось, он почувствовал себя глубоко оскорбленным, задетым до глубины души. Он говорил себе, что такая Тереза ему не нужна, такая, с лишенным невинности телом и запятнанной душой, и все равно не мог ее забыть. Почему? Может, не надо было оставлять ее тогда одну с ребенком, а попытаться помочь чем-нибудь еще? Даллас вспомнил, как смущенно объяснил матери, что пока (и даже довольно долгое время) не сможет давать ей деньги, потому что проиграл в карты крупную сумму и вынужден отдавать долги. Сильвия изумилась. К выходкам Джорджа она привыкла, но чтоб Даллас… А он мучился, не в силах сказать правду о том, что одолжил эти деньги для Терезы. И все-таки он не жалел ни о чем, кроме одного: он потерял эту девушку, которую не сможет заменить никогда и никем!

А Конрад вспомнил Тину, Тину Хиггинс, девушку, любившую его самозабвенной, жертвенной любовью. Почти как Джоан… Хотя Тина — он чувствовал — никогда не попыталась бы взять его душу в плен силой. Она отдала бы его самому себе, единственному, кому он всегда по-настоящему принадлежал. Душа в плену у самой себя, не странно ли это? Однако Тина могла бы его понять. И принять, и простить. Он знает, где отыскать ее, но… Сейчас сближение с этой девушкой казалось Конраду невозможным: ей была известна правда о нем, а он, в свою очередь, слишком многое пережил. И забыть это невозможно.

Как странно, иной раз что-то находится рядом (здесь, в столь неласково принявшей его, но все же бесконечно родной Австралии, Конраду все казалось близким), на расстоянии руки, но ты не можешь его коснуться, достать и только смотришь, точно сквозь стекло аквариума, на потаенный мир, другую жизнь, чужую землю, куда тебе более нет дороги.

Утром Конрад проснулся и удивился тишине. Дверь была заперта, но в щели струился янтарный свет. Земля дышала сыростью и холодом, к тому же в сарае плохо пахло, и Конрад горько усмехнулся. Травы и деревья, даже мертвые, не источают зловония, эвкалипт благоухает живительной смолою и после смерти, смеясь над нею, а человек? Величественный, разумный, бросающий вызов вечности!

Даллас тоже проснулся, но они не успели перемолвиться ни словом — дверь распахнулась и появились бандиты. Их было всего двое, остальные куда-то ушли.

— Выходите! — бросил один с кривой усмешкой. — Для вас тут нашлось дело…

Конрад взглянул на них и подумал, что ошибся вчера: вряд ли эти люди были довольны своей участью, они тоже являлись своеобразными жертвами каких-то жизненных обстоятельств.

— Должны же вы как-то отрабатывать то, что мы вам даем! — процедил второй.

— Зуботычины и пинки? — мрачно пошутил Даллас.

— Идите вон туда! — кивнул один из парней. Конрад и Даллас поплелись к указанному месту, жмурясь от яркого света. Блеклый, голубовато-зеленый пейзаж эвкалиптового леса был пронизан солнечными лучами, блики блуждали по траве и вспыхивали в гуще тусклых листьев. Небо было изумительно голубым, точно перевернутые снизу вверх воды тихой прозрачной лагуны. На этом жизнерадостном фоне лик несчастных пленников казался по-особому зловещим. Второй бандит, очевидно обозленный на вся и всех в мире, злорадно ухмыльнулся при виде синяков и ссадин на лице Конрада: если жизнь не мила, иной, бывает, мрачно радуется любому горю любого существа.

Пленникам развязали руки, и оба тут же принялись растирать онемевшие запястья. Конрад, болезненно морщась, притронулся к ране на голове — волосы в этом месте слиплись и покрывали кожу твердой коркой, под которой он ощутил противную тепловатую сырость.

— Дайте воды! — попросил он.

Один из бандитов с издевкой плеснул ему в лицо из жестянки, но другой, оттолкнув руку товарища, протянул Конраду посудину.

— Пей! — сказал он и, обратившись к приятелю, произнес: — Что толку мучить их, а? Тем более, если Блайт всерьез собирается получить за них выкуп!

— Как бы не так! За одних вон уже получил — дня не прошло! — И кивнул куда-то в сторону.

Даллас принял от Конрада посудину с мутной водой, залпом выпил и поморщился.

— Как вы? — шепнул он Конраду, видя, что тот едва стоит на ногах. — Держитесь!

— Ничего, справлюсь…

Парни, охранявшие пленников, привели их к оврагу, на краю которого лежало несколько пугающих неподвижностью тел; при взгляде на них Конрад и Даллас одинаково вздрогнули и отвели глаза.

— Заройте мертвецов! — распорядились бандиты. — Им вредно лежать на солнышке!

Сказав это, они отошли в сторонку и, усевшись на ствол срубленного дерева, не глядя на пленников, принялись жевать скудный завтрак.

Жертвы — пожилой господин в дорогом белом костюме, трое мужчин средних лет и молодой человек — судя по всему были пристрелены совсем недавно. Даллас отворачивался, стараясь не смотреть в их лица. Откуда здесь взялись эти люди? Их не могли привести издалека, значит, где-то поблизости проходит дорога, есть какой-нибудь город или станция. Почему их убили?

— Только от этих избавились, опять новые! — словно прочитав его мысли, произнес один из парней. — С теми Блайт не захотел возиться, а эти что?.. Черта с два получишь за них выкуп!

— Ладно, пусть мертвецов зароют, — лениво промолвил другой, — и то польза… Теперь деньги есть, может, ребята хотя бы поесть принесут! А девчонка могла бы и подольше протянуть, как думаешь?