― Ну, он прав в одном, ― сказала женщина с легким южным акцентом, ― твоя манера поведения никуда не делась.

Надин провела нас к ступенькам и открыла парадную дверь, отступив в сторону, чтобы я могла войти первой.

― Так ты хорошо меня знаешь, я полагаю?

― Девочка, я знала тебя с тех пор, когда ты еще ходила в подгузниках. Я знаю тебя лучше всех, ― ответила она с улыбкой, которая заставила меня поверить ей. ― А теперь идем, давай что-нибудь поедим, а затем я помогу тебе обжиться в твоей комнате. ― Я следовала за Надин как потерянный утенок, и это было мне ненавистно. Я не чувствовала себя такой беспомощной с тех пор, как жила на улицах, и пообещала себе, что никогда не столкнусь с этим снова. Но вот, где я была ― следовала за незнакомкой по чужому дому, потому что у меня не было другого выхода.

Нет. Мне не оставили другого выхода, напомнила я себе. Конечно, я могла вызвать такси и выбраться отсюда, но было лишь одно место, куда я могла поехать.

И оно было пустым.

Даже если Кинг не вернется назад в тюрьму, захочет ли он меня снова после того, как был полностью готов отдать меня?

Захочу ли я быть там после всего?

Сейчас я не была готова думать об этом.

Внутри дома полы были выполнены из темного дерева. Стены светлого дымчатого цвета. Здесь присутствовал вкус, и всего было в меру. Уютно и по-современному.

Я, мать вашу, ненавидела это.

― Как-то простовато для дома политика, разве нет? ― спросила я.

Надин закрыла за мной дверь, пока я стояла в маленьком фойе, выполняющем еще и функцию прихожей, и осмотрелась.

― Он восходящий политик, ― объяснила она. ― У него нет унаследованного состояния, как у большинства стариков в нашем штате. Ранее был компьютерным программистом. Туда, где он находится сейчас, сенатор проложил себе путь предвыборными обещаниями, а не банковскими счетами, ― проинформировала Надин, ― а это редкость в наши дни.

― Ты говоришь так, будто он тебе нравится, ― сказала я с удивлением.

Она покачала головой.

― Дело не в том, нравится он мне или нет. У него есть свои падения. Они есть у всех нас. Но человек заслуживает доверия там, где оно должно быть, ― Надин стала передо мной, затем снова повела вперед. ― Конечно, его отцовские качества оставляют желать лучшего, но, когда дело касается политиков, никто не спорит с тем, что человек достиг высот.

Мы остановились в центре дома. Кухня, столовая и гостиная ― все делили одну зону, где кухня находилась в дальнем углу. Столешницы были высокими и кристально-белыми.

― Садись, ― кивнула Надин на один из барных стульев с высокой спинкой. Но я осталась стоять на месте. Осознание того, что это происходило на самом деле, медленно начинало доходить до меня. Мне всегда было интересно, каким был дом, в котором я выросла, и вот я, в итоге, была здесь. Пусть и не чувствовала воодушевление, которое, думала, придет.

Я до сих пор испытывала шок. Злость. Горечь. И адское смущение.

Но воодушевление?

Не-а.

Надин вытаскивала ингредиенты из разных столешниц и шкафчиков над газовой плитой.

― Садись, девочка. Сейчас придумаю для тебя что-нибудь. Можешь спросить у меня все, что хочешь. Знаю, ты любитель вопросов, ― женщина улыбнулась и вытерла руки о фартук, который повязала вокруг талии.

― Ну, думаю, это не изменилось, ― сказала я, все-таки занимая место за столом. ― В последние месяцы мне частенько говорили, что я задаю слишком много вопросов.

Надин разбила яйцо в миску.

― Но ты изменилась. Я вижу это.

― Полагаю, это плохо? ― вздохнула я.

― Нет, ― она подошла ко мне и оперлась локтями на столешницу. ― Вообще-то… думаю, мне нравится.

― Чем я теперь отличаюсь?

Надин поджала губы.

― Не уверена на все сто, но скажу тебе, как только буду знать, ― потянувшись вперед, Надин ущипнула меня за нос. Подмигнув, женщина повернулась к плите, где начала смешивать ингредиенты деревянной ложкой.

― Это нечестно, ― произнесла я, и получилось более жалостливо, чем хотелось. ― Все знают меня, но все для меня чужие. Я практически сама себе чужая.

― Детка, ненавижу говорить тебе это, но ты заметила, чтобы твой отец хоть каким-то образом создал впечатление о том, что он милый и приятный собеседник? ― Надин вытащила половник из столешницы.

― Нет, ― тут же ответила я.

― Ну, в некотором смысле, вы двое всегда были чужими друг другу. Так что в этом плане все осталось прежним, ― ответила она с улыбкой.

Я прикусила нижнюю губу.

― Не знаю, плохо это или хорошо.

Надин пожала плечами.

― А моя мама? Кто едет в спа, когда пропавший ребенок возвращается домой? ― Я больше не прятала своей горечи, потому что мне было горько.

Надин скривилась, будто надеялась, что я не спрошу о своей матери. Она продолжила помешивать то, что сделала в миске.

― Спа ― это код, обозначающий, что либо она скрывается в каком-то отеле, либо находится на лечении от алкоголизма, где проходит реабилитацию по очищению поврежденной печени, ― женщина вытерла руку о полотенце на плече. ― То есть… я просто…

О своей матери больше слушать не хотелось, поэтому я прервала Надин, решив извиниться за свое поведение.

― Что ты делаешь? ― спросила я, подаваясь вперед и опираясь на локти.

― Твой любимый завтрак на обед.

Мое сердце затрепетало, когда она зачерпнула немного взбитого теста и залила его на раскаленную сковородку. Когда Надин взялась за лопатку, чтобы перевернуть содержимое, я увидела Преппи, стоящего на ее месте в своем любимом фартуке из красного кружева.

― Блинчики, ― прошептала я, и мое сердце начало увеличиваться в размере. Внезапно я почувствовала слабое головокружение. Звездочки затанцевали перед глазами, и я обняла себя, чтобы не упасть со стула.

Надин подошла и поставила передо мной тарелку с тремя идеально круглыми блинчиками, полив их сиропом. Квадратный кусочек масла начал таять на них, пока не расплавился и не потек. Аромат сладости окутал меня, вытягивая каплю за каплей боли и горечи, которые мучили меня с той ночи, когда умер мой друг.

― Тебе больше не нравятся блинчики? ― спросила Надин, неправильно интерпретировав мою реакцию.

Я покачала головой.

― Не в этом дело, ― ответила я, пытаясь бороться со словами.

― Тогда в чем, крошка? ― спросила Надин, встревоженно положив руку мне на плечо. Я не ответила.

Не смогла.

Так что она притянула меня к своей мягкой груди и обняла за голову, которую я не так и решилась поднять. На протяжении недель после смерти Преппи меня настолько сильно тревожил Кинг, что я забыла о том, что так и не оплакала смерть своего друга должным образом. Я не понимала, что плачу, пока мои плечи не начали сотрясаться.

― Почему ты плачешь?

― Потому что… ― мне удалось произнести слова с коротким выдохом.

― Потому что… что?

― Потому что… блинчики.

Надин укачивала меня, пока я не успокоилась. Она отодвинула тарелку с блинчиками, словно именно они стали причиной моего маленького срыва.

Мы обе решили, что мне нужен был хороший сон. Надин провела меня наверх к двери в конце коридора.

К моей комнате.

Кружевные белые занавески, стены приятного синего цвета и мягкое, словно облако, розовое одеяло. Маленький настенный бра с электрическими свечами висел над кроватью, на которой рядком стояли мягкие игрушки животных. Осматриваясь вокруг, я не могла не вспомнить другую маленькую комнатушку в городке недалеко отсюда. С плоским матрасом, с самым удобным одеялом выцветшего синего цвета и сломанной лопастью вентилятора, о которую Преппи ударился головой, с энтузиазмом прыгая на кровати.

В груди защемило.

В этой комнате — моей — над простым белым столом висела пробковая доска. К ней иголками были прикреплены наброски на альбомных страницах. Я медленно шла по комнате, пробегая рукой по слегка текстурированным стенам, блестящей ткани подушек на небольшом подоконнике, и, наконец, по самим наброскам, которые оказались в основном пейзажами с парой портретов. Я узнала среди них портреты Сэмми, а один принадлежал Таннеру. На наброске в центре доски были изображены они вместе, сидящие под деревом, улыбающиеся, как я предполагаю, мне.