Когда Никита Нилыч взялся за излечение Виталика Ямских, то устраивал ему сенсорное голодание, запирая в подвальной темной комнате, куда не проникал не только свет, даже самый рассеянный, но и малейший звук. В этом склепе, зажатый в челюстях темноты и тишины, сидел Виталик без еды, воды и ощущения времени.
Чтобы мальчик не умер от истощения и жажды, Никита Нилыч временами поил его и кормил, но делал это под гипнозом, погружая мальчика в глубокий транс, в котором тот не сознавал происходящего и не мог потом вспомнить ни о чем, так что казалось ему, будто он вовсе не ест и не пьет.
Еда и питье — к такому выводу пришел Никита Нилыч — разрушают психическое здоровье человека самой своей концепцией, и путь к оздоровлению должен лежать через принципиальный отказ от идеи питания, которую следует сделать совершенно чуждой для сознания человеческого. По-настоящему здоровый человек, по убеждению Никиты Нилыча, способен питаться собственным воображением и делать это должен автоматически, не задумываясь.
Активизировать воображение помогли тьма и тишина, в которые профессор погружал маленького пациента. Воображение должно было заменить ему не только пищу, питье и пространство с его визуальными образами, но и само время. В конце концов, время — категория мышления, и там, где нет объективного ощущения времени, воображение творит из себя собственное независимое время. Так профессор приучал мальчика обходиться без простейших физиологических потребностей, без пространства с его зримыми атрибутами и без времени с его объективными признаками.
На втором этапе эксперимента Никита Нилыч погружал мальчика в гипнотическое ощущение смерти. Виталик, получивший специальные установки, был уверен, что умер и находится в загробной тьме, что собственное тело, которое он ощущает, вовсе не тело, а его иллюзорный отпечаток, оставшийся на душе, разлученной с телом в момент смерти.
Истинно нормальный человек, считал Никита Нилыч, способен жить как внутри жизни, так и внутри смерти. Только психопаты ограничивают область своего бытия жизнью, к которой они столь патологически пристрастны, от которой им оторваться труднее, чем тяжелобольному встать с больничной койки. Но прежде, чем приобрести способность обитать внутри смерти, к ней следует привыкнуть. Этому привыканию и был посвящен второй этап.
На третьем этапе эксперимент зашел в область оккультизма. Руководствуясь французским изданием трактата Иоганна Вейера «Pseudomonarchia Daemonum», Никита Нилыч вызывал демонов и вручал им, как игрушку, загипнотизированного мальчика, уверенного, что он находится в загробной тьме, из глубин которой к нему являются кошмарные адские создания.
Рассказывая об этом Алеше, Никита Нилыч говорил:
«Демоны, дьяволы, бесы, черти — все это категории не научные, и рядовой ученый не захочет иметь с ними ничего общего, но ты, Алешка, запомни одну вещь, запомни хорошо. Истинное знание вовсе не заключается в отыскании сущности вещей, а в разъяснении соотношений между теми и другими явлениями. Понимаешь? Поэтому для настоящего ученого не важно, с какой сущностью он столкнулся — с реальной или галлюцинаторной, с демонической или там космической, или еще какой. Главное в том, как бы использовать это явление в своих целях. Умозрительное определение сущности вещей — это слабость тех, кто тратит жизнь на бесплодные занятия философией или, хуже того, богословием. Ученому не нужно знать сущность вещей и явлений. Он должен понимать, как они взаимодействуют друг с другом и какую пользу можно из них извлечь. Поэтому человек науки не побрезгует и демонами, если только поймет, каким образом можно эффективно использовать их в своих целях».
Но эксперимент над Виталиком Ямских не дал результатов, которых ждал профессор. Не хватало какого-то условия, одного элемента, который довершил бы картину.
Раздосадованный Никита Нилыч пытался понять, чего не хватает в эксперименте, но не мог.
«Да еще этот проклятый мальчишка! — говорил он Алеше. — Такой пронырливый гаденыш! Подлый, лживый, изворотливый. А после всех манипуляций с ним так и вообще превратился в какое-то чудовище. Над животными издевался, двух моих кошек убил. У одной моей пациентки — она поступила к нам в клинику с истерическим неврозом — пил кровь. Присасывался, как чертов вампир какой-то, и пил. Хорошо еще, та принимала его не за человека, а за сверхъестественное явление, а то вышел бы такой скандал! Еще немного — он бы разрушил мою репутацию. Поэтому я решил от него избавиться. Загипнотизировал его и велел покончить с собой, прыгнувши в море с западного мола. Там было обо что разбить себе голову. Со второй попытки у него отлично получилось. А потом произошло то, чего я не планировал и не ожидал. Самоубийство — оно и оказалось тем недостающим элементом, который я все не мог найти. Это и был последний поворот ключа, которым отпиралась дверь. А с ней открылись такие перспективы, что дух захватывало. Вот так и стал Виталька первым психически нормальным человеком, способным обитать и внутри жизни, и внутри смерти. Первый не подчиненный всем этим нездоровым, болезнетворным условиям нашего ненормального существования — времени, пространству, форме, логике».
— Но разве Виталик жил тогда? — удивился Алеша. — Ведь я же помню его… Помню, он убился прошлым летом…
Старик рассмеялся.
«Это он захотел, чтобы ты так помнил, когда он к тебе пришел. Нормальный человек, Алешка, может делать что хочет. Все, что хочет. Он же бог среди людей, понимаешь это? Бог! Для него реальность — как сон, а сон — как картинка, которую он может рисовать и дорисовывать. Он, ежели захочет, может родиться заново — от любых родителей, которых сам себе выберет. Может войти в любого человека, как в комнату. Может любую дичь внушить кому угодно. Да ты сам скоро все поймешь, все ощутишь. Ты ведь уже начал исцеляться. Думаешь, зачем это все?»
— Что «это все»? — спросил Алеша.
«Да все, что я для тебя сделал! Я ведь Витальку этого, как крысу лабораторную использовал, чтобы на нем проверить метод, все выверить, отточить, а потом уж применить к себе и к моим родным. Теперь я знаю то, чего раньше не понимал. Чтобы процесс шел успешнее, надо начать с жертвы. Без пролития крови не бывает настоящего оздоровления. Родьке… отцу твоему пришлось наврать, что ты не сын ему, что мать твоя гульнула на стороне, иначе я бы его не заставил убить ее, не смог бы. А так — смог. И ты должен был плоти материнской вкусить, чтобы перешагнуть черту, которой жизнь твоя очерчена. Вот и вырвался ты из проклятого круга и вышел на свободу. Ты уже одной ногой в нормальное состояние ступил. Ты же видишь, как реальность вокруг тебя раздваивается, слоится, трещит по швам! А это пробуждение твое, понимаешь ты? Я ведь тебя не тем путем повел, которым Витальку вел, а другим — кратчайшим и лучшим. Кто материнской плоти вкусил, тому не надо уже самоубийством кончать, он и так уже по сути заживо мертв, и в нем начинают признаки пробуждаться. Те признаки, что нас, нормальных людей, отличают от всех этих… от прочих. Тебе немного еще осталось. Последние шаги. Тогда ты станешь одним из нас».
— Шаги? — спросил Алеша.
«Да, шаги, шаги! — заторопился Никита Нилыч. — Ну, это образно говоря. Ты должен понять, ты же умный мальчик. Тебе осталось только пройти последнюю ступень — и все! Последняя ступень. Ты должен пережить загробный ужас, погрузиться в это состояние».
— Хорошо, — произнес Алеша.
Старик захохотал от восторга.
«Я знал, знал! Я был в тебе уверен. Тебя не надо тащить насильно, как барана…»
— Болтай поменьше, — холодно оборвал Алеша; его высокомерный тон полоснул, словно бритва.
«Да, да, сейчас, сейчас!» — восторженно бормотал старик.
Дыра, сквозь которую Алеша смотрел на дом, начала затягиваться. Дупло старого тополя исчезало. Алеша, сидящий в сердцевине дерева, погружался в абсолютную и страшную тьму. Как пресловутый древний пророк, проглоченный кашалотом. Он уже чувствовал ужас, охватывающий его, пронзительно едкий, бесконечно горький и в то же время пропитанный какой-то утонченной мертвенной сладостью.
