Ох, зря я прут выкинула! Надо теперь хотя бы крапивы по дороге нарвать!

Прибавила шагу, перейдя на бег. Я хоть и худая, зато жилистая, хорошо бегаю, в удовольствие. Быстро добравшись до кромки леса, обнаружила у тропы обломанную палку от чупа-чупса — Лялькиной нычки.

Ну, погоди, сестренка!

В лес я фактически влетела, перескочив через неширокий овраг по узкому мостку.

Стоило углубиться в чащу шагов на пять, как пахнуло чем-то… чем-то очень странным, от чего волосы на затылке зашевелились словно живые.

Я остановилась, вздернула голову и замерла, прислушиваясь, чувствуя, как руки пошли "мурашками", вздыбившими каждый волосок. Предчувствие нехорошего заставило меня ощетиниться не хуже собаки. А потом справа, недалеко, раздался отчаянный детский визг…И тут я побежала, не разбирая дороги, страшась не успеть.

Кричать и звать на помощь не стала, опасаясь не услышать, боясь потерять глупых девчонок, залезших куда не следовало. Ноги сами вынесли в темный ельник, и я увидела испуганных, прижавшихся к дереву подружек, которые смотрели в сторону от меня с таким отчаянием, словно на них надвигалось что-то очень страшное.

Я пролетела по инерции еще несколько шагов и когда почти добралась до Ляльки, увидела вздыбленную холку черного зверя — огромного, что годовалый телок. И что-то во мне в тот момент хрустнуло от страха: я не только не остановилась — времени на раздумье не было — напротив, взвилась в прыжке, свалившись прямо на спину крадущемуся чудищу.

За Ляльку готова любому горло перекусить!

И когда пласталась в полете…. произошло что-то странное: одежда затрещала по швам, словно я неожиданно раздалась в ширину много раз. Да и зверюга прямо на глазах уменьшился, став уже не таким пугающе страшным. Мои руки ударили волку в бок, и зверь кубарем полетел на землю, собирая шерстью опавшую хвою. Я же заслонила девочек и зарычала… Как собака… Нет! Намного страшнее. А затем кинулась вперед, словно меня кто-то толкнул. Хотела крикнуть девчонкам бегите, да только снова рык вырвался. Оно и понятно — страху сколько, какая там связная речь!

Волк оказался крупнее меня. Его желтые глаза горели злыми огнями.

Лязгнула челюсть у самого уха, но я успела первой вцепиться прямо в косматую шею. Зубы мое единственное оружие, другое с собой не ношу. И не сообразила в тот момент, что кусаю как-то странно. И что бегу на четверых, а не на двух ногах. И что ор двух голосов за спиной стал еще громче… Потому что в следующее мгновение сплелась с врагом в рычащем клубке. Остервенелом, злобном, дерущемся насмерть.

И за мгновение до того, как мне рванули плечо страшные зубы, все-таки дотянулась до волчьей лапы! Кость хрустнула под зубами, и зверь сердито взвыл. А я отскочила в сторону, ощерилась.

Охромевший противник драться не пожелал, лишь попятился задом в густую тень затаившегося леса, кося на нас с бессильной злостью. Я следила за уходящим врагом до тех пор, пока не перестала его чуять, а потом оглянулась. Зараза Танька сообразила все-таки удрать.

Я повела носом, проверяя, куда побежали девчонки, автоматически сделала шаг, и тут до меня дошло… я больше не человек! У людей не бывает ни серой шерсти, ни хвоста, ни таких вот, звериных лап! И испугалась: заскулила, завертелась, мотая в отчаянье головой, и в следующее мгновение свалилась на землю. В сознание хлынули смутные образы и картины, не имеющие к моей жизни никакого отношения. От этого потока в глазах потемнело, и я отключилась. Пришла в себя уже человеком.

Меня колотило как в лихорадке. И я не знала, что делать: одежка исчезла. Только тряпки, разодранные в клочья, валялись на земле.

Сначала показалось — я сошла с ума, и все пригрезилось! Но нахлынувшие разом запахи и привкус ржавой соли во рту говорили — случившееся, правда! Я и впрямь превратилась в волка.

И мне стало страшно. Намного страшнее, чем в тот миг, когда кинулась на обидчика сестры. Даже расплакаться побоялась, а тихонько, по звериному оглядываясь и стараясь ступать бесшумно, рванула к реке: нос подсказал мне, что девочки нашли дорогу к деревне, а вот я сунуться голой туда точно не могу.

***

Через несколько часов, когда совсем стемнело, выбралась из прибрежных кустов. Заплыв получился неслабый — с километр, не меньше. Ноги дрожали как у только что родившегося жеребенка, когда лезла вверх по обрыву. С заднего двора прокралась в огород, затем — в баню, за полотенцем. И только потом — во двор.

Бабка стояла на крыльце. Увидев меня, ободранную, с мокрыми волосами, в одном полотенце, тихо сказала:

— Вещи собирай. К матери поедешь.

И ушла в дом. А я вернулась обратно в баню смывать прилипшую в огороде грязь.

За ужином мы не промолвили ни слова. Лялька сидела притихшая, с заплаканными глазами. Я тряслась как осиновый лист: скулы сводило от желания завыть или заорать — уж не знаю что теперь мне ближе. Но задать вслух главный вопрос не решилась.

Бабка тоже не стала его поднимать, только обмолвилась:

— Через час тебя сосед на станцию отвезет. Вместе с Лялей.

Я лишь кивнула: оставаться в деревне было мучительно страшно.

Ближе к полуночи отец Таньки отвез нас на станцию. Он опасливо косился в мою сторону, но вопросов не задавал. То ли бабка ему что рассказала, то ли сам понял. А может, не меня боялся, а было стыдно за непутевую дочь. Все-таки старше нашей Ляльки на целых три года, должна уже соображать, что можно, а что — нельзя.

В поезде я сразу забилась в угол, уложив сестру рядом с собой. Сидела и вспоминала бабушкины слова перед дорогой. Горькие, как хина.

— Вот, стало быть, как, Дичок. Не приезжай сюда больше. Нет тебе ко мне дороги теперь.

Слова были хуже всего!

И тут меня словно кто-то в бок толкнул, заставив насторожиться. И точно так же, как несколько часов назад, волоски на руке поднялись дыбом. В открытое окно пахнуло тем самым запахом. Как в лесу.

Я отпрянула, вжалась в стену вагона, следя за перроном исподтишка. По нему шел высокий парень лет двадцати, не меньше. Он сжимал в руке какую-то тряпку и оглядывался по сторонам. Я бы сказала — принюхивался. У меня от его вида губа поползла вверх, готовясь выдать рычание. И, по-моему, зубы удлинились сами собой.

Парень сделал мимо несколько шагов, а потом встал как вкопанный — видно тоже, учуял. И принялся шарить взглядом по окнам вагона.

Я перестала дышать. Рука сама собой потянула капюшон футболки на глаза. И тут поезд тронулся, перрон поплыл мимо, и в ответ на мое пристальное внимание, парень дернулся к нашему окну. Взгляды встретились, и я, как испуганная дура, не смогла отвести глаз.

А парень нехорошо усмехнулся, тряхнул рукой, показывая сверток, и я признала в тряпке остатки своей футболки, что расползлась по швам во время превращения.

Поезд медленно набирал скорость, а этот тип шел рядом с окном, не сводя с меня взгляда, словно пытался запомнить. Хотя, что он там мог разглядеть, за мутной грязью стекла, за надвинутым по самый нос капюшоном? Надеюсь, что ничего. Очень надеюсь.

Наше скорое возвращение маму не особо обрадовало. Она хотела отдохнуть ото всех. Я с замиранием сердца выслушала рассказ сестры о "двух собачках", подравшихся в лесу. О том, что одна серая и хорошая ее защищала, а вторая — черная и злая, хотела съесть. По-моему мать приняла это все за сон или сказку, рассказанную на ночь.

Я бы тоже с удовольствием сделала вид, что ничего не случилось, но разве от этого горечь правды стала бы слаще? Нет! Лучше встретить беду лицом, как налетевшую бурю!

С неделю пришлось провести, рыская по сети и обложившись книгами из библиотеки. Самыми разными: от учебников по анатомии и физиологии, до художественных книг. И заодно перетрясти прокат в поиске нужных фильмов — я хотела знать все. О себе и о себе подобных.

И как я тогда не свихнулась? Пришлось вывернуть каждую минуту собственной жизни наизнанку, сравнивая, анализируя и докапываясь до истины.