— Мистер Лампкин, продолжайте, пожалуйста, — сказал судья Бауле, обращаясь к грузному толстяку.
Все, что я говорила о расстояниях и траекториях, о пораженных девятимиллиметровыми пулями жизненно важных органах и прочих деталях, смешалось для меня в одно размазанное пятно. Торопливо спускаясь по ступенькам лестницы и стараясь не смотреть по сторонам, я не помнила уже ни слова из своих показаний. Два надоедливых репортера попытались преследовать меня, но отстали через полквартала, поняв, что легче разговорить камень. Несправедливость произошедшего переходила все разумные границы. Кэрри дала лишь первый залп, и я уже выбита из строя. Что же будет дальше?
Войдя в здание морга через заднюю дверь и оказавшись в прохладном и тихом гараже, я на мгновение остановилась, потом открыла внутреннюю дверь и с облегчением увидела спешащего мне навстречу Филдинга. Судя по свежему халату, к нам только что поступил очередной клиент.
— Все в порядке? — спросила я, снимая и пряча в сумочку солнцезащитные очки.
— Самоубийца из Поухатана. Пятнадцатилетняя девчонка выстрелила себе в голову. Папаша запретил ей встречаться с приятелем. Вы ужасно выглядите, Кей.
— Легче пережить нападение акулы.
— Чертовы адвокаты. Кто на этот раз?
Он сжал кулаки, готовый обрушить их на моего обидчика.
— Лампкин.
— Вон оно что! Старина Лампкин. Вот уж проходимец! — Филдинг положил руку мне на плечо. — Ничего, все поправится. Правда. Надо просто постараться не думать об этом дерьме и делать свое дело.
Я улыбнулась.
— Знаю. Если понадоблюсь, буду в декомпозиционной.
Не хотелось, чтобы кто-то из подчиненных заметил мою подавленность и страх, а в таких случаях нет ничего лучше неспешной работы в одиночестве, требующей терпения и сосредоточенности. Я включила свет и закрыла дверь. Потом надела халат, натянула на руки две пары перчаток, подняла крышку бака и вооружилась деревянной ложкой. Череп вскрыли еще раньше, во время аутопсии, и теперь я осторожно вытащила из теплой жирной воды сначала свод, потом лицевые кости с кальцинированными зубами и положила их на застеленный непромокаемой скатертью стол для просушки.
Чтобы очистить кости от тканей, я всегда пользовалась деревянными депрессорами, отдавая им предпочтение перед пластмассовыми шпателями. О металлических инструментах не могло быть и речи, потому что они могут повредить кость и помешать обнаружению следов физического воздействия. Я работала очень осторожно, а в это время прочие останки скелета продолжали вариться в баке. Через два часа пальцы и кисти уже болели от напряжения. Время ленча давно миновало, да я и не думала о еде. Около двух часов пополудни я обнаружила зазубрину на кости чуть ниже височного отдела, где находился кровоподтек.
Некоторое время я с удивлением рассматривала странную отметину, потом подвинула лампу, чтобы получше рассмотреть то, что привлекло мое внимание. Зазубрина была ровная и узкая, не более дюйма в длину, и такая мелкая, что заметить ее мог лишь тот, кто искал. Похожую я видела всего один раз на черепах тех, кто подвергся скальпированию. Правда, в тех случаях повреждения обычно не относились к височной кости, но сейчас это не имело никакого значения.
Скальпирование нельзя отнести к хирургическим процедурам, так что возможно было все. Я не располагала какими-либо свидетельствами в пользу того, что с уоррентонской жертвы сняли скальп, но могла поклясться, что дело обстояло именно так. Голова найденной на пепелище женщины не осталась полностью неповрежденной, к тому же, если настоящее скальпирование предполагает снятие кожи с большей части черепа, в нашем случае речь вполне могла идти об одном локоне.
Прикасаться перчатками к чему-либо чистому я уже не могла, а потому обернула руку полотенцем и подняла заинтересовавшую меня кость. Потом отправила сообщение на пейджер Марино и еще добрых десять минут работала, ожидая, когда же он позвонит. Несмотря на все мои старания, других насечек или зарубок обнаружить не удалось. Это, конечно, ничего не значило, потому что из двадцати двух костей по меньшей мере треть просто-напросто сгорели. Не зная, что делать, я стащила перчатки, швырнула их в мусорный бак и уже достала из сумочки записную книжку, когда позвонил Марино.
— Черт возьми, где ты?
— В «Либерти валанс». Ем.
— Спасибо за то, что так быстро перезвонил, — раздраженно сказала я.
— Вот дела. Знаешь, твое сообщение заплутало где-то в пространстве, потому что я его только что получил. Какие проблемы?
До меня доносился фоновый шум: люди пили и ели, и, зная Марино, можно было с уверенностью предположить, что едят они вкусно, не заботясь о калориях и жирах.
— Звонишь по платному?
— Да. И между прочим, у меня сегодня выходной.
Он отпил что-то. Я могла бы поклясться, что это пиво.
— Еду завтра в Вашингтон. Обнаружилось кое-что важное.
— Охо-хо. Как мне не нравится, когда ты так говоришь.
— Повторяю, я нашла нечто интересное.
— Расскажешь, или хочешь помучить до утра?
Марино выпивал, и мне не хотелось говорить с ним о делах в такой момент.
— Послушай, ты поедешь со мной? Надо посоветоваться с доктором Весси.
— Это тот парень в Смитсоновском институте, который занимается костями?
— Да, я позвоню ему домой прямо сейчас.
— Ладно, я завтра свободен, так что могу составить компанию.
Глядя на кипящий бак, я уменьшила нагрев.
— В общем, можешь на меня рассчитывать, — повторил Марино, снова прикладываясь к кружке.
— Заезжай за мной в девять.
— Буду на месте ровно в девять.
Затем я позвонила доктору Весси в Бетесду. Трубку сняли после первого звонка.
— Слава Богу. Алекс? Это Кей Скарпетта.
— О! Как дела?
Люди, потратившие свою жизнь на что-то иное, а не на составление человеческих останков, могли принять доктора Весси за вечно пребывающего под кайфом, далекого от реального мира чудака. На самом же деле он был одним из лучших в мире антропологов, и я прибегала к его помощи не раз и не два.
— Будут намного лучше, если ты скажешь, что никуда завтра не уезжаешь.
— Так и есть. Завтра я, как всегда, на своем месте.