Сонни Куину было одиннадцать лет, и его родители были приверженцами Христианской науки[19] . Мальчик умер восемь недель назад, и, хотя у меня не было никаких сомнений в отношении причины смерти, я воздерживалась от каких-либо заключений до получения результатов лабораторных анализов. Говоря коротко, Сонни умер потому, что не получил должной медицинской помощи. Его родители яростно протестовали против вскрытия. Они даже выступили по телевидению и обвинили меня в религиозном преследовании и надругательстве над телом их ребенка.

Роуз хорошо знала о моем отношении к этим людям.

— Хотите позвонить им?

— Не хочу связываться. Впрочем, да.

Она порылась в папке и написала на листке номер телефона.

— Удачи.

Роуз повернулась и исчезла за дверью.

Как ни тяжело было на сердце, я все же набрала номер.

— Миссис Куин?

— Да.

— Доктор Скарпетта. У меня есть результаты по Сонни и...

— Вам мало? Мало тех неприятностей, которые вы нам причинили?

— Я лишь подумала, что вам захочется узнать, почему умер ваш сын...

— Это не ваше дело, — зло бросила она.

Я услышала, как кто-то забирает у нее трубку. Сердце у меня уже стучало.

— Это мистер Куин, — произнес мужской голос.

Мистер Куин защищался от мира щитом религии, результатом чего и стала смерть его сына.

— Смерть Сонни наступила в результате острой пневмонии, ставшей следствием острого диабетического кетоацидоза, вызванного острым диабетическим меллитом. Примите мои соболезнования, мистер Куин.

— Это все ошибка. Диагноз неверен.

— Ошибки быть не может. И диагноз верен, мистер Куин, — ответила я, изо всех сил сдерживая нарастающую злость. — Могу лишь посоветовать следующее: если у других ваших детей проявятся симптомы, подобные тем, что наблюдались у Сонни, незамедлительно обратитесь за медицинской помощью. Тогда вам не придется проходить через испытания...

— Я не нуждаюсь в указаниях какого-то патологоанатома относительно того, как мне воспитывать собственных детей, — холодно сказал он. — Увидимся в суде.

Это уж точно, подумала я, зная, что прокурор предъявит ему и его жене обвинение в насилии над ребенком и преступном небрежении.

— И не звоните нам больше.

Мистер Куин повесил трубку.

На душе стало тяжело. Я положила трубку и, подняв голову, увидела стоящую в дверях Тьюн Макговерн. Судя по выражению ее лица, она все слышала.

— Проходите, — сказала я.

— А мне-то всегда казалось, что это у меня неблагодарная работа. — Она выдвинула стул и уселась напротив. — Знаю, вам, наверное, постоянно приходится заниматься этим, но я впервые поняла, как нелегки такие разговоры. Да, я тоже часто разговариваю с членами семьи, но, слава Богу, мне не нужно сообщать людям, что именно произошло с трахеями и легкими их родных и близких.

— Это самое тяжелое, — ответила я, чувствуя себя так, словно под сердцем повисла гиря.

— Вы выступаете в роли того самого гонца, который приносит дурные вести.

— Не всегда, — сказала я, зная, что жесткие, злые слова Куина до конца дней будут звучать у меня в ушах.

Голоса, крики, молитвы, ярость, боль и раздражение — все это скапливалось во мне, потому что я прикасалась к ранам, потому что я слушала. Но говорить об этом с Макговерн мне не хотелось. Мне не хотелось подпускать ее к себе.

— Я должна сделать еще один звонок. Не хотите кофе? Или просто подождите минутку. Думаю, вам будет интересно узнать, что нам удалось обнаружить.

Я позвонила в Университет Северной Каролины, и, хотя еще не было девяти, секретарь оказался на месте. Держался он исключительно вежливо, но ничем мне не помог.

— Хорошо понимаю, почему вы звоните. Уверяю, мы были бы рады вам помочь, но без судебного распоряжения это невозможно. Мы просто не имеем права разглашать какую-либо информацию, имеющую отношение к нашим студентам. И уж определенно такого рода сведения не предоставляются по телефону.

— Мистер Шедд, речь идет об убийстве, — с раздражением напомнила я.

— Понимаю.

И так далее. В итоге я так ничего и не получила и в конце концов повесила трубку и переключила внимание на Макговерн.

— Они перестраховываются, прикрывают собственные задницы на случай, если потом к ним обратится семья.

Я знала это и без нее, а потому просто пожала плечами.

— Хотят, чтобы мы загнали их в угол судебным решением. Думаю, именно так мы и сделаем.

— Точно, — устало сказала я. — Так что вас сюда привело?

— Насколько я знаю, результаты лабораторной экспертизы уже готовы, по крайней мере некоторые. Я звонила сюда вечером в пятницу.

— Вот как? Для меня это новость.

Слова Макговерн стали для меня неприятным сюрпризом. Эксперт не должна была звонить ей, не уведомив предварительно меня. Я подняла трубку и набрала номер Мэри Чен, работавшей у нас сравнительно недавно.

— Доброе утро. Насколько я понимаю, у вас готовы для меня отчеты?

— Да, и я как раз собиралась их принести.

— Это те самые отчеты, которые вы отправили в АТО?

— Да, те самые. Я могу либо переслать их по факсу, либо принести сама.

Я продиктовала ей номер факса, но не излила на нее свое раздражение. Только намекнула.

— Мэри, в будущем ставьте меня в известность о такого рода вещах до того, как начнете рассылать результаты лабораторных экспертиз другим.

— Извините, мне очень жаль, — сказала она, и, судя по голосу, ей действительно было очень жаль. — Следователь позвонила в пять, когда я уже выходила.

Пару минут спустя отчеты уже лежали на моем столе, и Макговерн достала из потрепанного дипломата свою копию. Пока я читала, она не спускала с меня глаз. Первый лист содержал результаты анализа металлоподобных опилок, найденных в ране убитой. С помощью электронного сканирующего микроскопа и рентгеноспектрального анализатора эксперты установили, что предъявленный материал состоит главным образом из магния.

Что касается обнаруженных в волосах жертвы крупинок, то заключение по их поводу тоже ничего не прояснило. Просветив их на инфракрасном спектрофотометре, специалисты выяснили, что они представляют собой химический полимер под названием полисилоксан, более известный как силикон.