На рисунке в профиль была изображена неулыбчивая блондинка. Соноре портрет казался не слишком характерным. Подобный тип лица не очень хорошо запоминается.

Китон Дэниелс нахмурился — в его глазах блеснула искра какого-то воспоминания.

— Я не знаю эту женщину, — медленно проговорил он.

— Посмотрите внимательнее. Она утверждает, что знакома с вами, а вы ее не узнаете.

— Вы сказали «утверждает»? — удивился Китон.

— Да, она мне тоже иногда позванивает.

Китон выглядел нездоровым. Он снова взглянул на фото, прикусив губу:

— Я не уверен, но ее лицо мне кажется знакомым. Кажется, где-то видел, но вот только не припомню где.

— Если что-то вспомните, то сообщите сразу же. Послушайте, мне надо позвонить. Можно воспользоваться вашим телефоном?

— Конечно. Один аппарат здесь, а другой — на кухне.

— Разрешите, я позвоню с кухни. А вы пока соберитесь — мы нанесем визит вашей маме.

— Вы думаете, ей что-нибудь угрожает?

— Нет, однако хотелось бы послушать, что она скажет.

Сонора вышла на кухню, сняла со стены красную трубку радиотелефона и еще раз взглянула на снимок Марка Дэниелса. Слова Эверсли, сказанные сегодняшним утром во время вскрытия, эхом прозвучали в ее сознании.

Еще один щелчок «Кодака» — на память.

Мать Китона Дэниелса жила в пансионате для выздоравливающих больных в Лоуренсберге, между Цинциннати и Лексингтоном. Пансионат представлял собой поселок, растянутый на несколько миль вдоль двухполосного шоссе. Сонора ехала следом за арендованным темно-синим «крайслером» Китона. Через некоторое время он свернул налево, на грязную, засыпанную гравием проселочную дорогу и остановился у деревянного ранчо, построенного примерно в шестидесятые — семидесятые годы.

Они подошли к крыльцу и поднялись по ступенькам на бетонную веранду, где стоял ржавый гриль, напоминавший грязное корыто. Гриль был заполнен какой-то грязной жижей, в которой плавали бледно-серые осколки перегоревшего угля. В углу стояла старая дачная мебель, собранная из железных трубок, обтянутых виниловой пленкой. Сиденья протерлись, у многих стульев не было ножек.

Дэниелс постучал в застекленную дверь, которая вела в темную захламленную кухню.

— Нас здесь кто-нибудь ждет? — спросила Сонора.

— Я предпочитаю появляться без предупреждения, — ответил Китон.

Сонора оглянулась. Дом был окружен табачными плантациями, перемежавшимися полосками коричневой стерни, оставшейся от скошенного ячменя. Перед домом разбита неровная лужайка, густо поросшая клевером.

— Господи, никак это Китон, — раздался чей-то громкий и резкий голос. В дверях показалась женщина. — Китон, дорогой! Я почему-то подумала, что ты вот-вот должен появиться. Входи, входи и приглашай в дом свою спутницу.

Китон подошел поближе и попал в неуклюжие объятия пожилой дамы. Выглядело это весьма нелепо.

— Это полицейский инспектор Блэйр, — представил Сонору Китон.

— Полицейский?

— Она занимается расследованием убийств, Кейлин. Сейчас она работает над делом Марка.

Кейлин широко открыла рот, обнажив остатки пожелтевших зубов, один из которых уже начал чернеть. Это была полная женщина мощного телосложения, облаченная в свободное, как палатка, платье, сквозь проймы которого виднелась несвежая бежевая комбинация. Груди ее покоились на огромном рыхлом животе. Редкие серые волосы были собраны в тугой пучок, а мутно-голубые глаза по цвету напоминали мастику, которой был натерт пол в кухне. Над верхней губой ее виднелись редкие, но весьма приметные усики.

«Уж не испытывает ли Китон Дэниелс ненависть к своей матери?» — внезапно подумала Сонора.

— Дорогой, все это просто ужасно, просто ужасно, — причитала женщина, показывая им дорогу в столовую и далее в небольшой кабинет. Портреты родственников на стенах подтверждали самые худшие представления Соноры об интерьере типичного захолустного жилища.

— Всех больных огорчила смерть твоего брата, Китон. Мы ведь тут все как одна большая семья. И твоя мама тоже. Она чуть не умерла от горя. Честно говоря, мы ждали тебя еще вчера вечером.

Китон выглядел несколько сконфуженным.

— Весь вчерашний вечер мистер Дэниелс провел с полицейскими, — вмешалась Сонора.

Кейлин вновь раскрыла от удивления рот.

— А-а… — протянула она, — тогда понятно.

По сути дела, кабинет не выглядел очень уж грязным. Однако мебель в нем была старовата. Боковины дивана, обитого желтой тканью, сильно протерлись. На сиденье высокого дачного стула со специальной перекладиной для ног, валялись газеты, а с подголовника свисала землисто-серая салфетка. В углу мерцал оранжевый глазок воздухообогревателя. Камин был забит досками. Прямо перед ним стояла черная металлическая печка. На полке были расставлены фотографии беззубых младенцев с несоразмерно большими головами, а также парочка бронзовых детских башмаков, прижимающих сверху стопку брошюр «Ридерс дайджест».

Китон окинул взглядом комнату и, покосившись через плечо, спросил:

— Моя мать у себя в комнате?

— Угу, именно там она и находится, — закивала головой Кейлин. — Ну иди, иди. Я знаю, что она хочет тебя видеть.

Китон растерянно посмотрел на Сонору.

— Побудьте несколько минут наедине, — понимающе улыбнулась она.

Кивнув, он прошел по коридору налево. Сонора решила, что именно там и размещались больные Кейлин. «Если это так, то у них тут довольно тесная компания», — подумала она.

— Проходите и садитесь, дорогуша. Наверное, мне следует обращаться к вам «следователь». — Кейлин тяжело опустилась на легкий дачный стул зеленого цвета и придвинула носком туфли скамеечку для ног.

Сонора подумала, уж не предлагает ли ей эта дама усесться к себе на колени. Она устроилась на краешке дивана, надеясь, что Китон когда-нибудь да вернется. Сейчас она чувствовала себя куда менее безопасно, нежели когда участвовали в операции по поиску наркотиков.

Сонора вставила в диктофон ленту и приступила к интервью:

— Как долго вы живете в этом доме, миссис…

— О, вы можете называть меня просто Кейлин. Но если это нужно для вашего диктофона, то моя фамилия по мужу Бартон, а в девичестве я была Уитли.

— Итак, Кейлин Уитли Бартон.

Женщина одарила ее нежным взглядом:

— Дорогуша, не хотите ли охлажденного чая или какого-нибудь другого напитка?

— Нет, благодарю.

Кейлин взяла в руки веер, который в собранном виде служил когда-то палочкой в леденце «Попсайкл» и на котором была изображена романтическая сцена с Иисусом на переднем плане — кудрявые каштановые волосы, сентиментально-грустные глаза и молочно-белая кожа. А рядом с ним — ангельского вида овечка да кучка благообразных детишек у ног.

— Не знаю, как вы, а мы уже топим. Я должна обогреть моих людей, потому что им холодно. Мне кажется, что с годами кровь становится жиже. Да и мистер Бартон говорит, что к старости кровь разжижается.

Эта дама с гнилыми зубами продолжала поражать Сонору: это же надо, называть собственного мужа «мистер Бартон».

— Как давно живет у вас мать Китона?

— Около четырех лет.

— А что с ней?

— Я думала, вы знаете. У нее проблемы с ногами.

Краем уха Сонора услышала где-то вдалеке низкий, приглушенный голос Китона Дэниелса.

— Как я поняла, у нее недавно был посетитель.

— Должно быть, вы имеете в виду эту щуплую девицу, которая приходила вчера?

— Как ее все-таки звали?

— И в самом деле, как же? Знаете, следователь, похоже, она так и не представилась. Она просто сказала, что пришла проведать миссис Дэниелс. Мистер Бартон еще сегодня утром укорял меня за то, что я впустила ее в дом, говорил, что не следовало этого делать. Просто я как-то сразу не сообразила… Она вроде никому не причинила никакого вреда. Хотя — о бедная миссис Дэниелс! — Она была чем-то очень огорчена после ее ухода. Просто ужасно огорчена.

— А что именно девушка сказала, когда подошла к двери?