Тот день, о котором веду я свой рассказ, был полон неудач для Акджамал. Долго бегала она по селу, а домой вернулась ни с чем. Ни одной сколько-нибудь стоящей новости! А то, что удалось ей уловить краем уха, было настолько мелко и ничтожно и настолько недостоверно, что многоопытная Акджамал решила этими слухами пренебречь. Сказать по правде, Акджамал уже не раз довольно чувствительно обжигалась на таких слухах.

Сумрачная, невеселая, сидела вечером Акджамал на кошме перед кибиткой, вытянув ноги. Она сегодня не стала даже ужинать, и чайник с чаем понапрасну стыл перед ней, — Акджамал до него не дотронулась. Аннапилпил, муж Акджамал, сидел рядом и, облокотившись о подушку, мирно попивал чай и поглядывал на свою расстроенную супругу.

— О чем грустишь, любимая? — участливо спросил Аннапилпил. — Неужто труды целого дня пропали даром? Неужто в наших местах совсем иссякли темы для сплетен? Или собранные тобой новости, как на грех, оказались лживыми?

— Ах, что ты понимаешь в этих делах! — с досадой огрызнулась Акджамал, поворачиваясь к мужу спиной.

— Ты права: ты как всегда права, моя радость. Где уж мне разобраться в таком сложном хозяйстве! Но у меня так болит душа из-за твоей неудачи, что я, пожалуй, пойду сейчас поброжу по соседям. А вдруг услышу какую-нибудь новость для твоего утешения!

С этими словами Аннапилпил встал и вышел за дувал, а жена его, утомленная дневными трудами, прилегла на кошму, вся во власти своих безотрадных дум. Прошло минут двадцать. И вдруг за воротами раздался собачий лай, а затем до Акджамал донесся голос кузнеца:

— Пошла, пошла вон, негодная! — кричал Баллы-мулла, отгоняя собаку. — Аннапилпил! Позови своего пса!

Акджамал взвилась с кошмы и бросилась к воротам.

— Милости прошу, милости прошу, Баллы-ага! — вскричала она, отпихивая ногой собаку. — Входи, пожалуйста! Аннапилпила нет дома, но он скоро придет.

Акджамал усадила гостя, налила ему чаю.

Баллы-мулла, сняв галоши, ступил на кошму, принял из рук Акджамал пиалу и придвинул к себе поближе чайник.

— А где же твой муж, Акджамал-эдже?

— Он пошел ненадолго к соседям.

Акджамал вынесла из кибитки довольно черствые лепешки и положила их перед кузнецом. Баллы-мулла, попивая чай, повел беседу издалека. Акджамал внимательно слушала, кивала, где нужно, головой, где нужно поддакивала и жадно ждала «главного». Она сразу почуяла, что кузнец пришел неспроста, и этот разговор — лишь необходимое, требуемое приличием, вступление.

И вот Баллы-мулла сказал:

— Акджамал, у меня есть к тебе поручение.

Акджамал вздрогнула и вся обратилась в слух. Но кузнец больше ничего не прибавил, и Акджамал сказала:

— С радостью, Баллы-мулла, приму его на себя и выполню, если будет оно мне под силу. — И, не удержавшись, прибавила: — Говори же, дорогой Баллы-ага, я тебя слушаю.

— Скажи мне, почтенная Акджамал, не знакома ли ты случайно с нашим председателем ковроткацкой артели?

— Нет… да… немножко знакома, — осторожно ответила Акджамал. — Это ты говоришь про ту девушку, что пила городскую воду?

— Про эту самую, про эту самую…

— И чего же ты хочешь, дорогой мастер?

Баллы-мулла помолчал, придвинулся поближе к Акджамал и вдруг произнес:

— Я подарю тебе халат, если ты с божьей помощью украдешь ее для меня.

Акджамал остолбенела. Чего-чего только не приходилось ей слышать на своем веку, но такого она еще отродясь не слыхала. «Уж не сошел ли он с ума?» — промелькнуло у нее в голове. Однако диковинное это предложение требовало ответа, и Акджамал нашла в себе силы пролепетать:

— У вас борода, дорогой мастер… У вас жена… дети…

— Я разведусь! — неожиданно для самого себя выпалил Баллы-мулла. — Мы… это самое… не сошлись характерами. А моя борода тебя не касается.

Акджамал тем временем уже овладела собой и собралась с мыслями…

— Ну, конечно, дорогой Баллы-ага, — промолвила она. — Каждый строит свою жизнь по своему вкусу, я бы непременно выполнила для тебя это поручение, да вот беда — с девушкой-то я почти не знакома. Впрочем, дам тебе хороший совет. Я знаю женщину, которая, несомненно, с большой радостью и охотой возьмется за это важное дело и выполнит его без особого труда.

— Кто же это, кто?

— Не теряя времени, спеши к матери Эссена. Лучшей помощницы в таком деле тебе не найти.

Если бы в эту минуту вы могли заглянуть в душу Акджамал, вы бы поняли, что почтенная женщина едва удерживается, чтобы не пуститься от радости в пляс. Такое удачное окончание такого неудачного дня! И как она это здорово придумала! Секрет был в том, что мать Эссена, сухая, строгая, сердитая старуха, вечно и в глаза и за глаза бранила Аннапилпила, и неудивительно, что Акджамал немного ее недолюбливала.

— Хорошо, я сейчас же последую твоему совету, Акджамал-эдже, — поднимаясь с кошмы, сказал Баллы-мулла. — Но предупреждаю тебя: разговор этот должен остаться между нами.

— Будь спокоен, дорогой Баллы-ага. Ты же знаешь: Акджамал нема, как могила.

Баллы-мулла надел калоши и направился к воротам, боязливо озираясь на собаку.

— Ничего, ничего, Баллы-ага, не бойся, я придержу пса, — сказала ему вдогонку Акджамал, которой теперь уже не терпелось, чтобы гость поскорее ушел.

Оставшись одна, Акджамал села и с упоением стала перебирать в уме всех колхозников, подыскивать, к кому бы первому броситься ей поутру с этой поразительной новостью. Она бы уже и сейчас ринулась к соседям, но они, как видно, легли слать — в окнах не было света. Приходилось скрепя сердце ждать утра.

Акджамал не сиделось на месте. Она вставала, садилась, снова вставала. Волнение ее было столь велико, что она едва нашла в себе силы лечь в постель. Да и в постели долго не могла уснуть. За ночь она хорошо продумала новость, которую наутро собиралась преподнести всему селу, добавив, разумеется, при этом от себя кое-какие существенные «подробности».

А Баллы-мулла, выйдя из дома Акджамал, прямиком направился к матери Эссена и немало напугал эту почтенную женщину таким поздним посещением. Вообразите же себе ее изумление и гнев, когда она услышала из уст кузнеца о цели его прихода!

Вернувшись домой ни с чем, Баллы-мулла улегся спать, но и ему не спалось в эту ночь, сон бежал от его глаз. Ворочаясь под своим верблюжьим одеялом, Баллы-мулла думал:

«Пойду-ка я завтра сам в артель. Накую ножичков для ковроткания и пойду… Гюзель увидит ножички и подойдет поговорить со мной. «Дорогой уста-ага, — скажет она своим певучим голоском, — какие чудесные ножички! Как я рада, что ты заглянул к нам в артель. Очень тебя прошу, поточи нам ножницы, отремонтируй поломанные гребни…» А я тут приложу руку к сердцу и молвлю: "О прелестная Гюзель! Приказывай! Ты только приказывай, а я сделаю все, что ты велишь!»

От этих мыслей сладкая истома разлилась у толстого кузнеца по всему телу, он, наконец, уснул.

Продрав глаза с первым рассветным лучом, Баллы-мулла наскоро поел и отправился в кузницу. Оставиз без внимания все прочие заказы, он принялся ковать ножички. До обеда сделал шесть неплохих ножичков, из которых два были даже лучше других — над отделкой их он особенно потрудился. Один из них предназначался для Гюзель, другой — для Огульбике. Эта молоденькая женщина из ковроткацкой артели давно пользовалась симпатией кузнеца. Положив ножички на полку, он закрыл кузницу и пошел домой.

Дома жена уже собирала обед, но Баллы-мулла от волнения совсем лишился аппетита. Он вынул из ковровой сумки небольшое зеркальце, ножницы и пинцет и вышел из дома. Присев прямо на солнцепеке на крылечко, он принялся волосок за волоском выдергивать бороду, которая буйно и беспорядочно росла у него на подбородке и на щеках. Совсем уничтожить это волосяное украшение Баллы-мулла, однако, не решился, а остальную укоротил ножницами. Все же от этой операции лицо его изменилось до неузнаваемости.

Провозившись с бородой около часа, Баллы-мулла, наконец, удовлетворенно вздохнул: кинул на себя последний взгляд в зеркало и поднялся с крылечка. В это время дверь дома отворилась, и старшая дочка Баллы-мулла, высунув наружу голову, спросила: