Вот один умный дядя и посоветовал папе и маме:

— Что, — говорит, — вы на них смотрите, на таких балбесов? Да вы их сгоните со двора, а вместо них выпишите из-за границы парочку немчиков; там, — говорит, — ребята очень хорошие, и всем комплиментам крепко научены.

Папа с мамой обрадовались, так и сделали: Кешку да Пешку выгнали вон, а на их место выписали немчика: на пару немчиков денег жаль было, да и думали, что и один хороший мальчик лучше двух плохих.

Кешка да Пешка долго плакали, прощения просили, обещались не шалить, домой очень умильно просились, да уж не простили их папа с мамой:

— Нельзя, — говорят, — все сроки вышли, и немчику билеты железнодорожные выправлены, так не пропадать же деньгам. Идите, — говорят, — с Богом, подобру-поздорову.

Поныли еще Кешка да Пешка, Богу помолились, кресту поклонились, да и пошли, горемычные.

А на место их приехал в скорости из-за границы мальчик Фрица, чистенький, вежливенький, субтильный. Папе и мамой книксен сделал, ручки лизнул, и тоненьким голоском гуте-морген проговорил, — все как следует по заграничному правилу.

Только скоро у папы и у мамы пошли с мальчиком Фрицей нелады, потому что Фрице большая чистота требовалась, а у папы с мамой к чистоте душа не лежала, и от большой чистоты им тошно становилось.

Придет бывало Фрица, и заговорит учтиво:

— Глубокоуважаемые родители, дорогой и душевнопочитаемый папочка, милая и сердечно любимая мамочка, позвольте мне чистую рубашечку, ибо та, которую я ношу в продолжение двух недель, несмотря на все мое старание не пачкать моей одежды, все-таки утратила свою первоначальную чистоту и нуждается в стирке.

А папа с мамою говорят:

— Хорош и в этой рубашке, подожди до бани.

Так и во всём. Попросит Фрица чистой тарелки, ему папа с мамой говорят:

— Жри на грязной.

Попросит Фрица купить ему частый гребешок расчесывать головку, ему говорят:

— Своей пятерни мало, так чешись десятерней.

Попросит помыться раньше банного срока, папа с мамою скажут:

— В грязи теплее.

Стал Фрица по ночам плакать, начал Фрица худеть, начал Фрица от грязи паршиветь, пришла к Фрице русская холера, скрутила Фрицу в одночасье.

Схоронили папа с мамою Фрицу, говорят:

— Видно, нечего делать, возьмем Кешку да Пешку опять.

Да уж поздно было. Кешка да Пешка поступили в хулиганы, проткнули перочинным ножиком брюки у самого старшего городового, и за то их сослали в самую далекую каторгу.

Не в добрый час пришелся Фрица из-за границы. Да не добром помянули папа с мамою и умного дядю.

Не за нашу память то дело случилось, не в нашей земли оно сталось. При царе Горохе, у чорта на куличках жили были карачки, — ходили на четвереньках, носом землю нюхали, хвостом в небо тыкали, и очень собой были довольны.

Забрел к ним, невесть откуда, Обормот. Голову держит кверху, прямо перед собой весело посвистывает, на обе стороны бойко сплёвывает. Не понравилось такое поведение карачкам, — говорят Обормоту:

— Как ты смеешь на задние лапы становиться, головой в небо выдыбать? Мы тебя за это засудим.

Повели его всем народом к судье неправильному.

— Судья, — говорят, — неправильный, суди ты этого Обормота: он головой фордыбачит, против нашего карачьего закона весело идет, на карачьи наши спины бойко поплевывает.

Ну, судья неправильный со всей своей премудростью тотчас же порешил: оттяпать Обормоту голову.

Повели карачки Обормота на лобное место. Идет Обормот, кается, горючими слезами умывается, а между прочим думает: как-то вы, карачье безмозглое, до моей головы доберетесь?

И вот на самом-то интересном месте вышла у карачек заминка: надо Обормоту голову рубить, да Обормот на четвереньки не становится, а карачкам, на четвереньках стоючи, до его головы не добраться. И против своего закона поступить и на ноги вздыбиться им тоже никак невозможно. Повякали, повякали промеж собою карачки, да и погнали Обормота из своей страны далеча.

— Иди себе, — говорят, — с Богом по морозцу, мы, — говорят, — народ очень добрый.

Пришла межа к меже, спрашивает:

— Каково тебе, межа, жить?

Отвечает меже межа:

— Ох, топчут меня, межу, мужики, топчут меня, межу, бабы, топчут меня, межу, ребятишки малые. А я, межа, тоненькая да худенькая, а я, межа, здоровьем больно хлипкая: недужится мне меже, нездоровится. Ты, межа, каково живешь?

Отвечает межа меже:

— Ох, и мне, меже, жить по такому же, — и я, межа, от чужих то ног захирела, занедужилась. Лучше бы на нас, на межах, рожь повыросла.

Говорит меже межа:

— Пойдем, межа, к проселку жаловаться.

Воздохнула межа, отвечает меже:

— Проселок — маленький человек, он нам не поможет — его никто не послушает.

Говорит меже межа:

— Так пойдем, межа, к большой дороге жаловаться.

Воздохнула межа, отвечает меже:

— Большая дорога разбойница: она и может, да не поможет: видно, межа, надо нам еще терпеть.

Разошлись межи по своим местам.

Говорят, что раки пятятся назад; но это — напраслина: раки ходят, как и все добрые люди, в ту сторону, куда глаза глядят.

Вышел рак из реки, пошел осматривать окрестности. Встретили рака братишка и сестренка.

— Смотри-ка, — говорит братишка, — рак пятится.

Обрадовались. Говорит сестренка:

— Хорошо бы его поймать.

— Он, рак-то, большой дурак, — говорит братишка, — назад пятится, сзади себя не видит, мы ему мою шапку подставим, он в нее сам вползет, а мы его унесем, спекём рака.

— Только ты тише, — говорит сестренка, — а то он услышит.

Сели на корточки, четырьмя руками братишкину шапку распялили, ждут, когда рак в шапку припятится. А только рак не будь глуп, шапку увидел, да в сторону и свернул. Братишка и сестренка в ту сторону перебежали, опять шапку на рачий путь наставили, — рак опять увильнул. Мыкались, мыкались братишка и сестренка, видят, не поймать в шапку рака. Стали, ртишки разинули, на рака дивятся, сами рассуждают.

— Как-же он сзади себя видит? — спрашивает сестренка.

Говорит ей братишка:

— Значит, у него сзади глаза.

— Да ведь глаза-то на голове, — говорит сестренка.

— Ну, — говорит братишка, — значит, у него и голова сзади.

Ударились со всех ног домой. Всем, большим и малым, рассказывают:

— А что мы видели-то сейчас! — как рак пятится. И уж чудной-же он, этот рак-то! Хвост-то у него спереди, а голова, с глазами сзади, — только перед с хвостом у него сзади, а зад с головою спереди.

Пришли лучи к Солнцу, разбирают себе подорожные. Один луч говорит:

— Я нынче во дворец пойду.

Другой говорит:

— Я по Невскому погуляю.

Третий говорит:

— А я по полям пройдусь.

Четвертый говорит:

— А я в речке выкупаюсь.

Все хорошие места разобрали, и побежали было, да Солнце кричит:

— Стойте, братцы, вот еще есть местечко, — тёмная темничка, где сидит бедный заключенный.

Все лучи заговорили жалобно:

— В тёмной темничке сыро, в тёмной темничке грязно, в тёмной темничке скверно пахнет, — не хотим идти в тёмную темничку.

Поймал Солнце одного лучишку за волосенки, говорит:

— Ты вчера шалил много, в непоказанные места заглядывал, — побывай в тёмной темничке хоть пять минуток.

Заплакал бедный лучишка, да нечего делать, нельзя Солнцева приказа не исполнить. Побыл пять минуток у бедного заключенного в тёмной темничке, — кислый, злой, сморщенный. А бедному заключенному и то было за великий праздник.

Это неверно, что она с натуги лопнула и околела, — она околела от сухой малой былинки. И никакого вола тут не было, — волу в болоте нечего делать, — а это лягушка своим умом дошла до того, чтобы надуваться.