Спросили глаза:
— Что вы бегаете? Чего ищете?
Забегали глазенки, засуетились, говорят:
— Да так себе, понемножечку, полегонечку, нельзя — помилуй, надо же — сами знаете.
И были гляделки: тусклые, нахальные. Уставятся и глядят.
Спросили глаза:
— Что вы смотрите? Что видите?
Скосились гляделки, закричали:
— Да как вы смеете? Да кто вы? Да кто мы? Да мы вас!
Искали глаза глаз таких же прекрасных, не нашли и сомкнулись.
Песенки
С виду он был так себе, забулдыга, — шлялся но улицам и дорогам, засиживался в кабачках, засматривался на веселых девиц, и ничего не было у него сбережено, а потому и почет ему был маленький.
Только иногда выйдет он на перекресток, и запоет, — и такие слова он знал, что всё ему тогда окликалось, — и птицы в лесу, и ветер в поле, и волны в море.
А собачка-пустолаечка говорила:
— Плохо, плохо! Все это пустяки.
А хитрая лисичка говорила:
— Плохо, плохо! Это он все о земном, а Бога то и позабыл.
Ну что ж такое! Зато все живое ему окликалось: и птицы лесные, и волны морские, и рыскучие ветры.
Дорога и свет
Шли с возами люди по длинной степной дороге и только звезды озаряли им путь.
Ночь была долгая, и привыкли глаза их к мраку, и различали они все неровности и повороты пути.
Но долог был путь, и скучно стало юному путнику.
Он сказал:
— Надо зажечь побольше фонарей, и осветить дорогу, и скорее пойдут лошади, и мы скорее достигнем цели.
Поверили ему люди, зажгли фонари, и, — мало им было того, — наломали ветвей, наделали факелов, разложили костры, много заботились об освещении пути.
Лошади стали, — ничего, думали путники, — догоним после.
И озарились ясным светом окрестности, а звезды померкли, и увидали путники, что их путь не единственный: многие отделялись от него тропы и дороги, и каждая тропа и дорога казалась кому-нибудь самою короткою.
Перессорились попутчики и разбрелись, и солнце застанет их на разных дорогах и далеко от цели.
Два стекла
Одно стекло увеличивало, другое — уменьшало.
И первое стояло над каплей воды и говорило другому стеклу:
— Страшные большие существа носятся и пожирают друг друга.
Другое смотрело на улицу и говорило:
— Маленькие человечки мирно беседуют, и проходят, все проходят…
Первое сказало:
— Мои остаются. Боюсь, что доберутся они и до человечков.
Но второе сказало:
— Человечки уйдут…
Лампа и спички
На столе стояла лампа.
С неё сняли стекло; лампа увидала спичку, и сказала:
— Ты, малютка, подальше, я опасна, я сейчас загорюсь. Я зажигаюсь каждый вечер, — ведь без меня нельзя работать по вечерам.
— Каждый вечер! — сказала спичка, — зажигаться каждый вечер, — это ужасно!
— Почему же? — спросила лампа.
— Но ведь любить можно только однажды! — сказала спичка, вспыхнула, — и умерла.
Капля и пылинка
Капля падала в дожде, пылинка лежала на земле.
Капля хотела соединиться с существом твердым, — надоело ей свободно плавать.
С пылинкою соединилась она — и легла на землю комком грязи.
Та самая
Шёл поезд, и шел всё в одну сторону. И был там пассажир, который должен был выйти на той самой станции, где ждали его лошади и друзья.
Пассажир был нетерпеливый, на каждой станции выходил и спрашивал:
— Это — та самая станция?
А ему отвечали:
— Нет, еще не та.
И, наконец, он заснул в вагоне. Спал долго, видел очень приятные сны.
Вдруг проснулся, а поезд стоит. Пассажир побежал на платформу, спрашивает:
— Это — та самая станция?
А ему отвечают:
— Нет, уж не та.
И скоро поезд пошел дальше, а пассажир сидел в вагоне, и плакал.
Равенство
Большая рыба догнала малую, и хотела проглотить. Малая рыба запищала:
— Это несправедливо. Я тоже хочу жить. Все рыбы равны перед законом.
Большая рыба ответила:
— Что же, я и не спорю, что мы равны. Коли не хочешь, чтоб я тебя съела, так ты, пожалуй, глотай меня на здоровье, — глотай, ничего, не сомневайся, я не спорю.
Малая рыбка примерилась, туда-сюда, не может проглотить большую рыбу. Вздохнула, и говорить:
— Твоя взяла, — глотай!
Хрыч да хрычовка
Жили-были хрыч да хрычовка.
Жил хрыч пятьсот лет, хрычовка — четыреста.
Получал хрыч большую пенсию и отдавал ее хрычовке на расходы.
Хрыч носил фуфайку на теле, хрычовка чернила волосы фиксатуаром.
Хрыч нюхал табачок и ходил в баню париться, — хрычовка ела конфетки и ходила в русскую оперу.
Пошел раз хрыч в баню, парился, парился, запарился, умер на полке.
Пошла хрычовка в оперу, вызывала певца, кричала, кричала, закричалась, умерла на галерке.
Схоронили хрыча да хрычовку.
Тужить не о чем: будут хрычи, будут и хрычовки.
Самостоятельные листья
Сидели листья на ветке, на прочных черешках, и скучали. Очень неприятно: птицы летают, кошки бегают, тучи носятся, — а тут сиди на ветке. Качались листья, старались оторваться. Они говорили друг другу:
— Мы можем жить самостоятельно. Мы созрели. Не все-же нам быть под опекою, сидеть на этой глупой старой ветке!
Качались, качались, оторвались, наконец, упали на землю, и увяли.
Пришел садовник, вымел их с сором.
Одежды лилии и капустные одежки
В саду на куртине росла лилия. Она была белая с красным, красивая и гордая.
Она тихо говорила пролетавшему над нею ветру:
— Ты осторожнее. Я — царственная лилия, и сам Соломон премудрый не одевался так пышно и красиво, как я.
Неподалеку, в огороди, росла капуста. Она услышала лилейные слова, засмеялась, и сказала:
— Этот старый Соломон был, по-моему, просто санкюлот. Как они одевались, эти древние? Прикроют кое-как наготу халатом, да и воображают, что вырядились по самой лучшей моде. А вот я выучила людей одеваться, уж могу себе чести приписать: на голышку-кочерыжку первую покрышку, рубашку, на рубашку стяжку, на стяжку под-одежку, на неё застежку, на застежку одежку, на одежку застежку, на застежку пряжку, на пряжку опять рубашку, одежку, застежку, рубашку, пряжку, с боков покрышку, сверху покрышку, снизу покрышку, не видать кочерыжку. Тепло и прилично.
Злая гадина, солнце и труба
Забралась в дом злая гадина, людей покусала и повыгнала, углы запакостила и осталась жить: понравилось ей в доме.
Люди плакали, да ничего не могли сделать.
Сказало им солнце:
— Я вам помогу. Злая гадина боится света.
И послало в окна дома свои лучи.
Злая гадина зашипела, закрыла все окна черными ставнями, и уж ни один солнечный луч не мог войти в дом. А которые попали, те умерли.
Тогда сказала труба:
— Солнце не помогло, дай-ка я попытаюсь помочь. Злая гадина любит тишину, и не выносить звука.
И труба затрубила во всю мочь.
Сквозь черные ставни, сквозь толстая стены пробились трубные звуки.
Зашипела злая гадина, уползла.
Люди вошли в дом.
Только долго еще оставался в доме скверный дух от злой гадины.
Мухомор в начальниках
Жил на свете мухомор.
Он был хитрый и знал, как устроиться получше: поступил в чиновники, служил долго, и сделался начальником.
Люди знали, что он не человек, а просто старый гриб, да и то поганый, но должны были его слушаться.
Мухомор ворчал, брюзжал, злился, брызгал слюной и портил все бумаги.
Вот один раз случилось, когда мухомор выходил из своей кареты, подбежал к тому месту босой мальчишка, и закричал:
