— Но как он мог сознаться в том, что это именно те самые деньги, которые ищут?

— Да ведь номера серий, найденных у него под паркетом, те же самые, которые значатся в его кассовой книге!

— Чем дальше, тем все меньше я понимаю в этом странном деле! — заключил свой разговор с полицейским Жюль Прево-Лемер, на что тот ответил:

— Я надеюсь, что скоро вы поймете все и убедитесь, что иначе и быть не должно и не было иначе в действительности. Увидите, будут ли в состоянии присяжные оправдать на суде Эдмона Бартеса!

— Рассудок, конечно, против него, — сознался старый банкир, — но мои чувства говорят мне совсем другое!

— В делах подобного рода следует слушаться исключительно доводов рассудка; повторяю вам, что присяжные не в состоянии будут оправдать этого человека!

И Жюль Прево-Лемер действительно в конце концов убедился в виновности своего бывшего кассира, и до такой степени, что стал упорно отстаивать свое новое мнение от попыток жены и дочери защитить честь их избранника. С цельными характерами, каков был у старого банкира, всегда происходят подобные метаморфозы: им стоит большого труда убедиться в чем-либо, по их мнению, невозможном; но убедившись наконец, они с таким же упорством начинают держаться своих новых взглядов, с каким прежде держались старых.

Во все продолжение судебного следствия в семействе Прево-Лемера только и было разговоров и рассуждений, что об Эдмоне Бартесе, которого обвинял муж, а жена и дочь защищали всеми доводами своего ума и сердца. Альбер чувствовал себя неловко и старался поэтому держаться середины; но это ему плохо удавалось, и он всегда должен был в решительные минуты спора вторить мнению отца. Его неловкое положение усиливалось еще тем обстоятельством, что он догадывался, каким образом другие пятьсот тысяч франков, о которых у него не было и речи с Сегеном, оказались спрятанными в квартире Бартеса и были найдены там; и хотя Сеген имел бесстыдство уверять, что это не его рук дело, но Альбер не верил ни одному его слову и поневоле молчал, уничтоженный таким низким предательством своего сообщника и собственной виновностью.

Сеген занял место Бартеса и в банке, и в симпатиях старого банкира, который теперь указывал своим дамам на него как на образец честности и порядочности; но дамы все еще продолжали отстаивать его предшественника, а Сеген, обедавший пять раз в неделю у своего патрона, ловко притворялся, что и он разделяет их мнение о «настигнутом несчастной случайностью» Эдмоне Бартесе.

— С вашей стороны очень благородно не забывать друзей в несчастье, — говорила ему на это всякий раз госпожа Прево-Лемер, начиная чувствовать некоторое расположение к отъявленному негодяю и разбойнику, который постепенно и незаметно сумел наконец втереться в доверие как матери, так и дочери.

— Сказать правду, — замечал в интимных беседах с ним Альбер, — ты редкая каналья, какой я нигде еще до сих пор не встречал!

— После тебя, — цинично дополнял Сеген.

— Нет, я не такой ловкач! И мне очень приятно будет иметь зятем подобную бестию, как ты, которую я всегда могу послать на каторгу, когда только захочу!

— В сопровождении тебя?

— Эх, дружище, ведь я обокрал только своего отца!

— Ну, а я обокрал его для своего будущего братца. Два сапога пара!

— И когда ты будешь заправилой нашего банка, я буду усердно наблюдать за всеми твоими манипуляциями.

— А я — за твоими фальшивыми документами!

Такими любезностями обменивались обыкновенно негодяи, сходясь на дружеские тет-а-тет и ничего более, кроме глубокого презрения, не испытывая друг к другу.

Только два человека держались еще убеждения в невиновности Эдмона Бартеса: это были капитан Поль Прево-Лемер, старший сын банкира, бывший товарищем Бартеса по коллежу, и маркиз де Лара-Коэлло, прежний компаньон банка.

На суде их прямое выражение симпатий к подсудимому произвело большое впечатление на всех и заставило наконец председателя спросить маркиза:

— Как же вы согласуете ваше мнение с очевидностью факта, который противоречит ему?

— Это очень просто, милостивый государь, — отвечал старый аристократ, — Бартес был объявлен женихом дочери моего друга, и потому было бы крайне неестественно с его стороны задумать такое дело, которое разрушило все его виды и на женитьбу, и на будущее управление банкирским домом.

— Однако же факт подтверждает эту «неестественность»: половина пропавшей суммы найдена у подсудимого!

— Так, господин председатель! Допустим, что он похитил деньги; но что же побудило его не ускользнуть от опасности быть изобличенным, как предлагал ему сам патрон, а напротив — идти навстречу ей, требуя расследования дела и даже обыска у себя? И на что бы ему понадобился этот несчастный миллион, — ему, который через какие-нибудь два месяца получил бы много миллионов в приданое за женой?

Председатель не мог ничего возразить на эти аргументы и, чтобы замаскировать свое бессилие, сказал:

— Все это составит предмет будущих обсуждений; но вы не ответили мне на мой вопрос.

— Я вам отвечу в двух словах: Бартес, ввиду его завидного положения в будущем, мог возбудить зависть и недоброжелательство к себе в среде окружающих его сослуживцев, и вот против него возник заговор, который и был очень ловко приведен в исполнение.

— Сознаете ли вы, милостивый государь, всю важность того обвинения, которое сейчас высказали? — спросил очень серьезно председатель.

— Сознаю и готов прибавить еще нечто, а именно: ищите тех, кому выгодно было погубить Бартеса, и настоящие виновные будут найдены!

Общее возбуждение было полное, в особенности, когда к голосу маркиза присоединился еще голос старшего сына банкира, и оправдание подсудимого носилось уже в воздухе; но эффект обнаружения пятисот тысяч в его квартире превысил все, — благодаря, конечно, обвинительной речи прокурора, — и все преклонились перед тяжестью этого обвинения, кроме сочувствовавших подсудимому.

Один из них, искренний друг Бартеса, некто Гастон де Ла Жонкьер, воскликнул:

— Утешься, Эдмон, у тебя остается уважение и преданность твоих друзей!

МУЖЕСТВЕННЫЙ ДРУГ ЭДМОНА БАРТЕСА, высказав публично свое порицание судебному приговору, рисковал строгим наказанием за свою смелость; но высокое положение в обществе его отца оградило его от подобного наказания: ограничились тем, что велели вывести его из зала суда.

Между тем, через две недели после окончания судебного процесса, в мэрии VIII округа был торжественно подписан брачный контракт между Жюлем Сегеном, главным бухгалтером дома Прево-Лемер и К?, и девицей Анжелой-Клавдией-Стефанией Прево-Лемер, дочерью означенного банкира и его супруги Октавии-Сюзанны Осман… Через несколько дней после этого была отпразднована свадьба. Слухи о пышных балах, данных по этому случаю банкиром, облетели весь Париж; достигли они и тюрьмы, в которой содержался Эдмон Бартес — вместе с одним бездельником и убийцей, изрезавшим на куски свою жену. Говорить о бессильной ярости и глубоком отчаянии безвинно осужденного людской несправедливостью и близорукостью было бы бесполезно! Скорбь его достигла предела, граничащего с безумием, и несчастный Бартес был на шаг от опасности совершенно лишиться рассудка!

Стефания столько раз слышала от отца о проделках бывшего кассира с его кассой, которой он будто бы пользовался для игры на бирже, что уверовала наконец в виновность Эдмона Бартеса. Ее мать, уступая настояниям мужа, тоже не противоречила больше ему. Осужденный или оправданный, Бартес не мог уже больше рассчитывать на руку Стефании, для которой, вследствие этого, бывший кассир ее отца не представлял уже теперь никакого интереса.