Таким образом, Ланжале пришлось отправиться к начальнику стражи и, рассказав ему о случившемся, получить от него пропуск. Тот, вручив ему этот пропуск, пошел лично проводить его, чтобы похвалить примерное поведение часового. Когда Ланжале рассказал об этом Гроляру, то последний пришел в такой восторг от исполнительности и стойкости часового, что тотчас же отправился к нему лично и пожаловал ему нашивки сержанта, приказав немедленно сменить его с дежурства.

Первым делом Гро-Ляра I было реформирование войска по образцу французского. Все воины, которых насчитывалось до четырех тысяч человек, были разделены на восемь полков по пятьсот человек в каждом, а каждый полк, в свою очередь, разделен на пять рот, по сто человек в каждой.

Так как и Гроляр, и Ланжале отбывали воинскую повинность у себя на родине, то оба могли принять на себя роль инструкторов и обучать своих солдат главнейшим приемам и строю, путем наград и отличий приохотив этих людей к службе.

К великому горю Гроляра, его войско не имело ружей, но Ланжале, отыскавший среди туземцев несколько весьма искусных кузнецов, теперь ежедневно работал вместе с ними, втайне надеясь вскоре порадовать своего друга нового рода оружием, своего собственного изобретения.

Кроме забот о войске, Гроляр не упускал из виду и других государственных обязанностей. Он принимал ежедневно в определенные часы своих министров, выслушивал их доклады, определял награды отличившимся или наказания провинившимся подданным, судил и мирил между собой лиц высшего класса, словом, входил во все, что делалось вокруг него и в его народе. Все шло хорошо, постепенно приближаясь к «штанам». Решено было начать этот переворот с войска, которое, будучи приучено к дисциплине и повиновению, не станет протестовать против установленной для них королем формы. А за ними уж и весь народ незаметно и безропотно последует их примеру.

Женщины мокиссов умели ткать циновки столь тонкие, что их можно было принять за холст и другую подобную ткань. Этих циновок им заказали изготовить в громадном количестве, а затем их окрасили: половину всего запаса в красный, а другую половину — в синий цвет, что было не трудно, так как туземцы издавна культивировали индиго. Из красных циновок решено было изготовить для войска шаровары, а из синих — камзолы, недаром же Гроляр и Ланжале были французы. Что за великолепное войско должно было получиться, если бы Ланжале удалось смастерить для него ружья! Что же касается пороха, то изготовление его не представляло никаких затруднений: серы и селитры на острове было вволю; за штыками тоже не было остановки; Ланжале уже изготовил пять-шесть образцов с несколькими из своих искуснейших кузнецов.

Наши друзья усердно изучали наречие своего народа, и не прошло и трех месяцев, как Ланжале перестал объясняться знаками; впрочем, язык мокиссов был беден и состоял всего из нескольких сот слов, самых необходимых в повседневном обиходе. Гроляр оказался менее способным в этом отношении, тем не менее можно было надеяться, что вскоре и он будет иметь возможность бегло изъясняться со своими министрами на их родном языке.

К главному жрецу и колдуну оба француза относились с величайшим уважением, и это было чрезвычайно мудро, так как этот жрец был самым влиятельным человеком во всей стране. Каждую неделю раза два или три оба француза отправлялись, в сопровождении верховного жреца и его подчиненных, потереться носом о большой палец ноги великого Тэ-Атуа — Бога Творца Вселенной и всех его подчиненных божков, подвластных богу Вседержителю, что им ставилось в большую заслугу, доказывающую их великую мудрость, так как они явились исполнителями высшей воли, которую они умели осуществлять на деле.

БЕСЕДУЯ СО СВОИМИ КУЗНЕЦАМИ-МАСТЕРАМИ, Ланжале вскоре узнал, что остров, на котором они находились, был весьма велик и что на расстоянии дней пятнадцати пути, в пределах этого острова, жили другие многочисленные племена, с которыми мокиссы, однако, не поддерживали никаких сношений, так как были отрезаны от них громадными горами с белыми вершинами, через которые никто никогда не решался перейти. И Ланжале стал мечтать вместе с Гроляром распространить свою власть на весь остров, как только их войско будет достаточно хорошо обучено и вооружено ружьями собственного изготовления.

— Кто знает, может быть, нам суждено основать могущественное государство, быть может, целую громадную империю? — рассуждал Ланжале. И он, затеявший всю эту игру шутя потому только, что ему казалось забавным превратить своего приятеля в короля дикарей, теперь начал принимать все это до такой степени всерьез, что почти сожалел о том, что не принял для себя этой короны. К тому же его старый приятель, не отрекаясь от своих дружеских к нему отношений, тем не менее держал себя с ним «слишком царственно», требуя от него, чтобы он обращался к нему не иначе как со всеми внешними выражениями величайшего, почти благоговейного уважения, и называл его не иначе как «сир» или «Ваше Величество» наравне с самыми последними из его подданных.

— Ты понимаешь, что это не для меня, — говорил бывший сыщик, — но как ты хочешь, чтобы ко мне с должным уважением относились мои подданные и министры, соблюдая строжайшие требования этикета, без которого немыслим никакой царский престиж, — если ты не будешь подавать им примера, ты, который, в сущности, «ничто в государстве».

Ах, это ужасное слово! Именно то, что он был «ничто», страшно раздражало Парижанина. Но что мог он ответить на это, ведь сам же он отказался от всяких должностей, сам вначале внушил Гроляру эти самые взгляды, которые теперь слышал от него, сам, шутя, терся носом о большой палец его ноги, по обычаю мокиссов подходя к нему, и величал его своим Императором и Величеством.

— Что ты, издеваешься, что ли, надо мной? — спрашивал его Гроляр тогда, когда сознание собственного величия еще не успело вполне проникнуть в его мозг.

А Ланжале возражал ему.

— Разве ты не король? Разве не должен всякий воздавать тебе подобающие твоему сану почести? Что подумают о тебе твои подданные, если я буду относиться к тебе как к простому смертному, как к равному себе?

Все это говорил Ланжале своему приятелю, стараясь внушить ему свойственное монархам самообожание, и находил все это очень забавным; но теперь, когда ему приходилось осуществлять все это на деле, забава превратилась в досадную обязанность, которую он сам навязал себе.

Конечно, эти мелочи человеческого честолюбия не нарушали добрых отношений двух приятелей, особенно с той поры, как в душе Ланжале зародились честолюбивые замыслы.

«Если мне удастся основать могущественную империю, — думал он, — то, в сущности, я потружусь для себя же: ведь Гроляр намного старше меня, и я, без сомнения, буду его преемником!»

Таким образом весельчак и шутник Ланжале, хотевший превратить своего приятеля в балаганного короля, теперь уже не шутя начинал завидовать его положению короля с настоящим двором, царской стражей, неограниченной властью над своим народом, с целым штатом министров и армией, теперь уже достаточно дисциплинированной, чтобы считаться серьезной.

Но положение самого Ланжале при дворе было самое неопределенное, и это было неприятно для Парижанина; в конце концов он потребовал официального назначения главнокомандующим мокисской армией, подчиненным только особе короля и стоящим выше власти военного министра.

Гроляр охотно удовлетворил его требование, но при этом все-таки спросил его с загадочной усмешкой:

— Ты уже не довольствуешься ролью моего друга и тайного советника во всех государственных делах?

— Я готов отказаться от звания главнокомандующего, но только тогда ты должен будешь сам заняться своей армией, а я умываю руки: я никогда не любил играть роль пятого колеса в телеге!