Этот ублюдок непременно заплатит за то, что натворил. Его ждет обвинение в уголовном преступлении и гражданский иск. Когда все это уляжется, от карьеры Фуркейда останутся одни воспоминания. Эта мысль доставляла Маркусу огромное наслаждение. Он бы и со Стоуксом разделался, если бы мог. Ведь именно он постарался настроить Памелу против Маркуса, когда она обратилась за помощью в полицию.

Ренар часто думал о том, как бы развернулись события, если бы Памела его не отвергла. Они бы могли так хорошо поладить. Маркус не раз и не два рисовал себе идиллическую картину – они вдвоем живут тихой спокойной жизнью в пригороде. Друзья-любовники, муж и жена.

В последние несколько месяцев Маркус Ренар совсем потерял уважение к офису шерифа и всем его сотрудникам за исключением Анни. Помощник шерифа Бруссар отличалась от своих коллег. У нее было чистое сердце. Системе еще только предстояло изуродовать ее чувство справедливости.

Анни будет искать правду, а когда найдет, эта женщина будет принадлежать ему.

Как всегда, Виктор проснулся в полночь. Обрывки сна смешались в его голове. Цвета мучили его, мучили во сне и наяву. Что-то красное, как кровь, и еще черное. Краски были слишком яркими. А яркие краски причиняли боль.

Ярко-красная полоса прорезала его мозг и обостряла его ощущения в тысячи раз, и самый тихий звук превращался тогда в отчаянный визг. Обостренные чувства вызывали у него панику. Запаниковав, Виктор отключался. Старт и финиш. Звук и тишина.

Виктор долго стоял у письменного стола и прислушивался к гудению лампы дневного света. Он ощущал, как проходит время, как вращается земля у него под ногами. Его мозг отсчитывал проходящие моменты до Магического Числа. Конец отсчета, Виктор стряхнул с себя неподвижность и вышел из комнаты.

В доме стояла тишина. Виктор предпочитал тишину и темноту. Он двигался свободнее, когда кругом не было звуков и света. Он прошел по коридору и остановился у двери в мастерскую матери. Мать запретила ему туда входить, но, когда она спала, ее мысли и желания переставали существовать. Как телевизор – захотел включил, захотел выключил. Виктор снова просчитал до Магического Числа, вошел в комнату и зажег маленькую желтую лампочку у швейной машинки.

Повсюду стояли манекены, словно женщины без голов, одетые в изысканные костюмы, сшитые Долл к прошлому карнавалу. При виде манекенов Виктору всегда становилось не по себе. Он отвернулся от них и стал смотреть на стену, где были развешаны маски. Их было двадцать три – маленькие, большие, из мягкой и блестящей ткани, расшитые блестками, украшенные вышивкой, с торчащим выступом, напоминавшим пенис, где должен был помещаться нос.

Виктор выбрал свою любимую и надел ее. Ему нравилось возникающее у него внутри ощущение, хотя он бы не смог подобрать к нему определение. Маска означала изменение. Перемена, трансформация, превращение. Удовлетворенный, он вышел из мастерской, спустился по лестнице и отправился на улицу.

Кей Эйснер еще в детстве научилась ненавидеть мужчин, и все благодаря дяде, который счел ее слишком соблазнительной, когда девочке исполнилось всего семь лет. За прошедшие с того дня тридцать лет ни один мужчина не заставил Кей изменить мнение. Мужчины – это исчадия ада, и как этого не замечают все остальные женщины, оставалось недоступным для ее понимания.

Ей причинял боль тот факт, что она работала на мужчину, но самцы правят этим миром, следовательно, выбора у нее не было. В последние дни она не разгибала спины, потрошила полосатую зубатку в сверхурочное время, а все из-за приближающегося поста, когда католики по всей Америке будут запасаться мороженой рыбой.

Кей дважды проверила запоры на парадной и задней дверях и пошла в ванную. Ее рабочая одежда немедленно отправилась в таз с мыльной водой, чтобы отбить отвратительный запах рыбы. Она встала под душ, включила горячую воду на полную мощность и принялась отмывать кожу лавандовым мылом. К тому времени, как горячая вода кончилась, ванная комната наполнилась паром, и Кей открыла окно, чтобы впустить немного свежего воздуха.

Она вытерла волосы, даже не глядя на себя в зеркальце над раковиной. Кей не могла смотреть на свое тело, предававшее ее столько раз и до сих пор привлекавшее внимание мужчин. Они были божьей карой, ниспосланной на землю. Эта мысль приходила Кей в голову раз десять на дню.

Она натянула бесформенную ночную рубашку, вышла из ванной и пошла по коридору в спальню. Об открытом окне в ванной Кей вспомнила только тогда, когда улеглась в постель и уютно устроилась под одеялом. Что ж, придется встать и закрыть его, ведь по округу бродит насильник.

И словно Кей вызвала его из ночного кошмара, он вынырнул из темноты платяного шкафа как раз в ту секунду, когда она начала вставать с кровати. Настоящий дьявол в черном, без лица, без голоса. Ужас пронзил ее насквозь, словно меч. Она вскрикнула, и тут же сильный удар обрушился ей на лицо и отбросил ее поперек постели. Извиваясь, Кей попыталась вырваться из его рук. И хотя инстинкт приказывал ей бежать, ею овладело ощущение неизбежности и покорности судьбе. Когда насильник схватил ее за волосы, у Кей на глазах выступили слезы боли и ненависти. Она ненавидела мужчину, собиравшегося изнасиловать ее, и ненавидела себя. Она не сможет убежать. Она никогда этого не умела.

Он вспоминал женщину, или она ему снилась. Сон и явь перемешались, путая его мысли. Мужчина застонал, заворочался, перевернулся на живот. И тут он вспомнил, как напился. И захотел в туалет.

Ему на спину легла чья-то ладонь, и теплое дыхание, смешанное с запахом сигарет, коснулось его уха:

– Ну-ка, Донни, просыпайся. Ты должен мне кое-что объяснить.

Донни Бишон подскочил, повернулся на голос, судорожно прикрывая простыней бедра. Ударившись о спинку кровати, он поморщился от пронзившей голову боли.

– Господи! Твою мать! Какого черта ты здесь делаешь, Фуркейд? Как ты попал в мой дом?

Ник отошел от кровати, оценивающе оглядел холостяцкое жилище Бишона. Дом оформлял дизайнер, поэтому он больше напоминал гостиницу, чем настоящее жилье.

– Ты просто законченный псих. Я звоню в полицию.

Он схватился за трубку телефона на ночном столике. Ник подошел поближе и нажал на рычажок указательным пальцем.

– Не испытывай моего терпения, Донни. Оно уже не то, что прежде. – Фуркейд отобрал у Бишона трубку, положил ее на место и присел на край кровати. – Мне интересно узнать, что за игру ты затеял.

– Я знать не знаю, о чем это ты толкуешь.

– Что это за разговоры о покупателе из Нового Орлеана? Так это там ты достал деньги, чтобы заплатить за меня залог, а, Донни?

– Нет.

– А то складывается странная картинка. Ты убиваешь свою жену, получаешь страховку, продаешь ее бизнес, используешь деньги, чтобы внести залог за детектива, попытавшегося убить подозреваемого.

Донни прижал ладони к покрасневшим с похмелья глазам.

– Господи, да я же тебе сотню раз говорил, что не убивал Памелу. И ты знаешь, что я этого не делал.

– Ты не терял времени, чтобы получить денежки. Почему ты не сказал мне в пятницу о намечающейся сделке?

– Потому что это не твое дело. Я должен пойти отлить.

Донни отбросил одеяло и выбрался из кровати с другой стороны. Его походка напоминала движения человека, вывалившегося на полном ходу из машины и оказавшегося в канаве. Черные шелковые боксерские трусы почти свалились с него, а носки он просто забыл снять, когда рухнул в постель, и они скатались вокруг его щиколоток. Остальная одежда валялась там, где Донни ее бросил, когда раздевался.

Ник лениво встал и твердой рукой прижал Бишона к двери ванной.

– Что-то ты сегодня не весел, умник. Тяжелая ночка выдалась?

– Такое случается иногда. Я думаю, ты меня понимаешь. Дай мне пройти.

– Когда закончим, тогда пожалуйста.

– Черт! И зачем я только с тобой связался?