Визгливый голос матери ворвался в изящный мир его фантазии, разрушая его И ему вдруг представилось, как он вскинется с рычанием и запустит таз со штукатуркой в лицо Долл, и брызги крови и замазки полетят во все стороны, а сама Долл рухнет на пол. Но, разумеется, Маркус этого не сделал. Это был лишь момент безумия, и он уже прошел. Архитектор вытер руки влажным полотенцем и аккуратно сложил его.

– Что такое, мама?

– Не будет ли заметна новая краска? – с отчаянием спросила она. – Мне кажется, что пятно останется здесь навсегда. И всякий раз, как я стану смотреть на стену, меня будет охватывать ужас.

Маркус встал, держа ведро в одной руке, а ящик с инструментами в другой.

– Я уверен, что краска подойдет. Только надо дать штукатурке как следует высохнуть, а потом покрасить.

Долл драматически прижала руку к груди и мрачно произнесла:

– Мне бы хотелось, чтобы ты все выкрасил сегодня вечером.

– Если я покрашу сегодня, то пятно проступит. Маркусу захотелось как можно быстрее выйти из дома, побыть в тишине, глотнуть свежего воздуха. Ему так хотелось видеть Анни. Он пытался ей звонить, но Анни дома не оказалось, и Маркус задумался, чем она могла заниматься. И хотя ему этого не хотелось, но ему оставалось только спросить ее напрямик, не провела ли она этот вечер с мужчиной.

При этой мысли Маркус испытал прилив ревности. Анни вполне может завести любовника, даже не подумав о том, как все могло замечательно сложиться между ней и Маркусом. Ренар представил, как вырывает ее из объятий другого мужчины, дает ей пощечину, наказывает за предательство и силой берет ее, утверждая свое господство. Тогда Анни поймет свою ошибку. Увидит, каковы его истинные чувства к ней. И, осознав эту истину, она разберется и в своих собственных чувствах.

Маркус смывал с рук раствор и размышлял. Он и не предполагал, что станет думать о другой женщине после гибели Памелы. Маркус все еще оплакивал ее, но острота боли смягчилась, и на ее место пришло нечто другое – голод, потребность. И теперь он все реже думал о Памеле и все чаще вспоминал Анни, своего ангела.

Маркус прошел через спальню в свое убежище, включил свет и радио. Струнный квартет Гайдна сопровождал его движения, пока он доставал портрет из потайного шкафчика, спрятанного за обивкой стены. Тайник существовал здесь более ста лет, и неизвестно, что хранили в нем прежние владельцы дома. А Маркус разложил на полках вещи, которые он не хотел бы никому показывать – драгоценные свидетельства минувшей любви. Он дотронулся до некоторых из своих сокровищ. О них никто в семье не должен был знать или касаться их.

Поставив панель на место, Маркус перешел к своему мольберту. Набросок становился все лучше. Он долго рассматривал его, размышляя, фантазируя. Для начала Маркус сконцентрировался на глазах Анни с их странным, экзотическим разрезом. Потом обратил внимание на короткий, вздернутый носик. А губы… Ее невероятно сексуальный рот с полной нижней губой. Маркус представил, как касается ее губ своими, как губы Анни ласкают его обнаженное тело, как ее руки прикасаются к нему. Его возбуждение нарастало, и Маркус вернулся к потайному шкафчику и достал оттуда женские черные кружевные трусики. Он расстегнул «молнию» на брюках и начал мастурбировать, не сводя глаз с портрета. Ренар представлял себе, каково это очутиться внутри ее лона, прижать ее тело своим, снова и снова вонзать свой член в нее, пока она не закричит в экстазе.

Потом Маркус вымылся в раковине, расположенной в углу комнаты, простирнул трусики и убрал обратно к остальным сокровищам. Он слишком устал, чтобы работать над портретом. Ренар посмотрел на часы и стал ждать. Когда все в доме затихло, а мать и Виктор, судя по всему, уснули, Маркус Ренар, не находивший покоя и мучившийся этим, вышел из дома и растворился в ночи.

Ник мерил шагами кабинет, пока Анни пересказывала ему события этого вечера, кульминацией которого стал звонок Маркота Донни Бишону. Колесо завертелось. Нити начали распутываться.

Маркот оказался замешанным в этом деле, и Ник не мог отделаться от мысли, что это связано с ним. Этот воротила бизнеса мог никогда не заинтересоваться Байу-Бро, если бы Фуркейд не привлек его внимания. Это совсем не радовало Ника.

Вместо того чтобы привлечь преступника к ответу, круг подозреваемых все увеличивался. Следствию, казалось, не будет конца.

– У меня такое ощущение, что я стою на кончике иглы и жонглирую шарами для игры в кегли, – негромко заметила Анни, принимаясь ходить, как только Ник замедлил шаг, словно было жизненно важно, чтобы кто-то из них двигался. – Если Маркот контактировал с Донни до смерти Памелы, то это только добавляет Бишону мотивов для убийства жены, – сказала она. – Он рассердился, когда Памела подала на развод. Я полагаю, что она не хотела отдавать Донни его собственность, чтобы иметь возможность противодействовать мужу в деле об опеке над Джози. Как-то Линдсей Фолкнер упомянула, что Донни собирается обвинить жену в том, что она встречается с мужчинами. Я знаю, что Донни выводили из себя якобы существовавшие отношения между Памелой и Стоуксом. Если, конечно, они были воображаемыми. Что тебе об этом известно? – спросила она Ника. – Он говорил о ней на работе? Говорил об этом с тобой?

Ник покачал головой:

– Я такого не помню, да и пропускал обычно треп мимо ушей. Тем более не слушал Стоукса. Ведь у него каждую неделю новая бабенка. Я помню, что он по-дружески держался с Памелой. А после ее убийства как-то притих. Ему хотелось играть первую скрипку в этом деле, но в то утро, когда ты нашла Памелу Бишон, Чез был занят с окружным прокурором. Расследованием занялся я, и Ноблие этому не препятствовал, хотя Стоукс буквально ходил за мной по пятам.

– Но Стоукс никогда не упоминал ничего личного о себе и Памеле?

– В сексуальном плане точно нет. Позже Чез признался, что жалеет о том, что отнесся к делу недостаточно серьезно, когда Памела обратилась за помощью.

– Да что ты говоришь, – не удержавшись, съязвила Анни. – Я просматривала его рапорты. Он едва выслушивал ее и советовал обратиться в телефонную компанию, чтобы ей на аппарат установили подслушивающее устройство. Ленивый сукин сын.

Она широким шагом подошла к Нику, ее глаза сверкали от ярости.

– А что, если Стоукс не просто лентяй, а гораздо хуже? – поинтересовалась Анни, впервые произнося вслух давно мучившую ее мысль. Она чувствовала себя так, как будто выпустила на свободу ядовитую гадину.

Фуркейд подозрительно покосился на нее.

– Что ты имеешь в виду, Туанетта?

– Мы сегодня немного поцапались со Стоуксом по поводу улик. Он клянется, что послал их в лабораторию в Шривпорте, но пригрозил мне неприятностями, если я попробую это проверить. Чез заявил, что пойдет к Ноблие и подаст официальную жалобу – якобы я копаюсь в его делах. Но зачем так беспокоиться из-за моего звонка в лабораторию, если улики на самом деле там?

– Ты думаешь, что Стоукс их не посылал? – переспросил Ник. – Зачем ему это?

– Этот насильник знает обо всем, что мы станем искать на месте преступления, – о волосах, нитках, отпечатках пальцев, сперме. Он заходит так далеко, что заставляет своих жертв потом вычистить все из-под ногтей. Кто знает о том, что надо соблюдать такую осторожность? Профессионал… или полицейский.

– Ты считаешь, что насильник Стоукс? Но это безумие! – Ник даже рассмеялся. Но Анни не видела в этом ничего забавного. – Да ладно тебе, Туанетта! Днем Стоукс полицейский, а по ночам насильник? Глупости!

– Ты полагаешь, что он не способен на насилие в отношении женщины? Ну как же! Добрый старина Чез. Но могу тебе сказать по собственному опыту, что детектив Чез Стоукс очень не любит слово «нет».

В Нике неожиданно пробудились ревность и желание защитить, хотя раньше он считал, что на такие чувства просто не способен.

– Стоукс к тебе прикасался?

– Ему ни разу не представился такой случай, – ответила Анни. – Но это не означает, что ему этого не хочется или он об этом не думал раз сто. У него взрывной характер, и завести его ничего не стоит.