Орлов начал неспешно спускаться ко мне, и на птичьем языке придворных этикетов сей жест – спуск знаменитого адмирала к безвестному премьер-майору – означал высочайшую степень почтения, почти что знак равенства между ними.

– Простите моего брата, дорогой мой. – Орлов взял меня под локоть. – Он хороший человек и может быть верным другом, но чересчур горяч. Я уверен, со временем, когда вы узнаете друг друга лучше, от вашей пустой ссоры не останется и следа.

– Поверьте, граф, я не питаю к нему вражды. Я лишь отстаиваю свою честь.

– Да-да, конечно. – Орлов, казалось, пропустил мой комментарий мимо ушей. Насколько я мог понимать, интересовало его совсем другое. Но пока что он не знал, как подступиться к занимавшему его вопросу. – Милорд Вальдар, я хотел бы выразить вам свою безмерную благодарность за то, что вы сделали для меня и моей супруги.

– Я поступил, как подобает дворянину. Я не мог видеть, как на моих глазах негодяй в офицерском мундире избивает женщину. – Алехан покосился на меня, словно не веря ни единому моему слову.

– Конечно, но когда…

Ворота постоялого двора отворились сами собой, и по праздношатающейся публике, занятой повседневной суетой, прокатился суеверный шепот: «Волхвы, калики перехожие…» Мы с Орловым невольно повернулись в сторону ворот. Не знаю, как мой собеседник, но я-то на своей шее испытал, как хорошо поставлена у Пугачева служба оповещения. На этот раз сторожа не проронили ни звука, так, будто волхвы возникли перед постоялым двором прямо из-под земли. Впрочем, кто их знает, может, именно так оно и было.

Три старца в беленых льняных одеяниях, подпоясанных вервием, опираясь на сучковатые деревянные посохи, вошли во двор, и мне показалось, что куда-то подевалась вся многодневная нервозность, все напряжение. Ушла куда-то, растаяла накопившаяся в людях злоба.

– Кто это? – почему-то прошептал Орлов, глядя на старцев.

– Волхвы, – вторя ему, чуть слышно ответил я.

Старцы с длинными седыми волосами и бородами до пояса прошли через двор в полном молчании. Затем двое из них пошли в обход штабной избы, туда, где, как я уже знал, находился походный лазарет, а один остался стоять перед крыльцом, словно чего-то ожидая. Долго ждать ему не пришлось. Завязывая на ходу шитый золотом кушак, из «царевого дворца» выскочил взлохмаченный заспанный самодержец, явно всполошенный приходом волхвов.

– Здрав будь, велик отче, – почтительно взглянув на старца, в пояс поклонился Пугачев, едва не задевая бородой струганые доски крыльца.

– И тебе по здраву, Омелий. Слово мое слушай: ступай, сыне, к граду Москве. С тех земель в далек край путь твой проложен. Да будет дорога тебе скатертью.

– К Москве? – недоуменно произнес Орлов.

– К Москве, – еще более недоуменно подтвердил я.

Жребий был брошен вместе с остальными доспехами при попытке обратно перейти Рубикон. Уж не знаю, какой парад устраивал великий Цезарь, собираясь упразднять римскую демократию, но высокое посольство «императора Петра III», очевидно, всем своим видом должно было свидетельствовать о величии и могуществе разбойного государя. Избранные «енералы», сменившие невероятные зипуны и иные, еще более экзотические одежи на вполне пристойные кафтаны, явно позаимствованные в сундуках разоренных усадеб, восседали на чистокровных аргамаках, поигрывая драгоценными уздечками. Грудь каждого из них была украшена «царевыми» наградами, среди которых мне удалось разглядеть и какие-то прусские медали, и петровские целковые с сердитым профилем мнимого дедушки самозваного монарха. Были здесь и какие-то медные, наспех сделанные кресты, явно оригинального дизайна, и польские награды на уланских тужурках шляхетского отряда.

Гарцующий на своем соловом кракене совершенно трезвый Пугачев раздавал последние указания остающимся в ставке военачальникам:

– …Пошли гонцов в башкирские степи Салавату Юлаеву. Поведай ему, что тут было, да вели собирать своих конников воедино и сюда идти. По атаманам пошли, передай, что ежели войска стрелять не будут, то и нам негоже. Пусть у воды укрепятся да эстафетой со ставкой связь держат. С Орловых глаз не спускать! Если, паче чаяния, неладное случится, их военный опыт вам весьма полезен будет.

– Но, государь-надежа…

– Не перебивай царя, Чика! Знаю, о чем говорю. Опасность не шутейная, но волхв зря говорить не будет.

– Да что, батька, волхв, – не унимался безутешный атаман.

– Ты думаешь, что говоришь?! – прикрикнул на него Пугачев. – Кабы не волхвы, ты бы по сей день в колодках парился да под кнут спину подставлял. Так что исполняй, как я велю. Все, прощевай, пора отправляться. Старшим тебя оставляю, но с тебя же потом и спрошу. Так что попусту не лютуй и жди от меня вестей.

По рядам «царской свиты» прокатился тихий шепоток: «Волхвы идут!» Седобородая троица шествовала мимо строя, как бы принимая парад, шествовала, постукивая своими длинными клюками, не обращая, кажется, никакого внимания на яркое восточное великолепие готового к маршу отряда. Я уже знал, что все, связанное с волхвами, окружено здесь ореолом безмерного почитания, и потому был момент, которого я никак не мог понять. Путь, насколько я себе представлял, им лежал не близкий. Но никому из пугачевцев не приходила в голову мысль предложить своим высоким гостям ежели не коней, то хотя бы телегу. Волхвы шли мимо строя, глядя вдаль, словно окружающая их действительность была миражем, легкой, ничего не значащей дымкой. Внезапно самый старший, тот, что разговаривал с Пугачевым, остановился напротив меня и, взглянув невероятно, непередаваемо синими глазами шестнадцатилетнего юноши, произнес:

– Чужу живу взяв, самому живе не быть. Вовек скитаться тебе, а свою не найти. – Едва старец умолк, вокруг меня зазвенели серебристым малиновым звоном сотни маленьких колокольчиков. Этот звон я уже когда-то слышал в бреду на яхте герцогини Кингстон. Так звенели колокольцы на цепи с талисманом, в котором была заключена душа лорда Дорвича, уносимая магом в толщу скалы. – А ты, – расслышал я сквозь звон, волхв обернулся к Лису, – твоя доля…

Больше я не слышал ни слова. Я видел, как движутся губы старца, как меняется выражение лица моего напарника, но ни слова, ни ползвука не доносилось до моего слуха.

Волхв умолк, хотя мне и странно утверждать подобное, повернулся и зашагал в степь. Спутники его последовали вслед за ним все с тем же отрешенным выражением на лицах. Весь отряд пугачевской свиты с почтительным молчанием глядел вслед удаляющимся каликам перехожим. Они шли, постепенно уменьшаясь, и наконец исчезли. Но я готов был биться об заклад, что они именно исчезли, а не скрылись за горизонтом.

– Ну что замерли, как неживые! – стряхивая оцепенение, рявкнул Пугачев, поднимаясь в стременах и указывая рукой с перначом на запад. – Понеслась душа в рай. Поехали! Песельники, запевай!

загремели песельники. —

подхватили остальные, и почетный эскорт двинулся в путь.

Ночью мы стояли в степи. Я дремал, положив седло под голову, укрывшись попоной, и сквозь сон слышал, как близ мерцающих костров что-то заунывно тянули цыгане.

– Вальдар, – потряс меня за плечо Лис. – Вставай, пора.

– Куда? Зачем? – непонимающе возмутился я. – Ночь на дворе.

– Ты шо, капитан, умом подвинулся?! А бабусю проведать? Или ты хочешь, чтоб твоя зазноба вместе с ней за Урал-камень откочевала? Давай просыпайся!