— Ах, только не вы! — воскликнул он кокетливо и замахал на меня руками в приступе девичьей стыдливости. Потом снова попятился.

— У меня нет для тебя времени, — с отвращением сказал я ему. — Я должен быть у Верити и не могу заставлять его ждать. — Я скатился с кровати и встал, чтобы привести в порядок одежду. — Вон из моей комнаты!

— Ах, какой тон. Было время, когда Фитц лучше понимал шутки. — Он сделал пируэт и оказался в центре комнаты, где внезапно остановился. — Ты действительно на меня сердишься? — спросил он в упор.

Я удивился, не ожидая от него таких прямых слов. Я обдумал вопрос.

— Сердился. — Я насторожился. Не пытается ли он намеренно вывести меня из себя? — Ты сделал из меня шута в тот день. Спеть такую песню при всем честном народе!

Он покачал головой:

— Не присваивай себе чужих титулов. Шут — это всегда только я. А я — всегда всего лишь шут. Особенно в тот день, с этой песней при всем честном народе.

— Ты заставил меня усомниться в нашей дружбе, — сказал я резко.

— А, хорошо. Потому что все прочие должны всегда сомневаться в нашей дружбе, если мы действительно хотим остаться друзьями без страха и упрека.

— Понятно. Значит, ты просто хотел посеять слухи о вражде между нами? Теперь я понимаю. Но все равно я должен идти.

— Тогда всего хорошего. Счастливо тебе поиграть топорами с Барричем. Постарайся не онеметь от того, чему он тебя сегодня научит. — Он подкинул два полена в затухающий огонь и устроил великолепное представление, усаживаясь перед очагом.

— Шут, — начал я в замешательстве, — ты мой друг, я знаю. Но мне не нравится, что ты хочешь остаться в моей комнате, когда меня здесь не будет.

— А мне не нравится, что другие входят в мою комнату, когда меня там нет, — насмешливо парировал шут.

Я отчаянно вспыхнул.

— Это было давно. И я извинился за свое любопытство. Уверяю тебя, я никогда больше этого не делал.

— И я не буду после сегодняшнего дня. А когда ты вернешься, я извинюсь перед тобой. Это тебя устроит?

Я опаздывал. Баррич не будет в восторге от этого. Ничего не поделаешь. Я поправил край смятой постели. Мы с Молли лежали здесь. Внезапно это стало моей личной территорией. Я старался выглядеть как можно спокойнее, накрывая перину стеганым одеялом.

— Почему ты хочешь остаться в моей комнате? Ты в опасности?

— Я живу в опасности, Фитци-Фитц. Как и ты. Мы все в опасности. Я хотел бы остаться здесь на некоторое время и попытаться найти средство борьбы с этой опасностью или хотя бы способ уменьшить ее. — Он мотнул головой в сторону свитков.

— Верити доверил их мне, — смущенно сказал я.

— Очевидно, потому, что он доверяет твоим суждениям. Может быть, по этой же причине ты доверишь их мне?

Одно дело доверить другу то, что тебе принадлежит. Совсем другое — разрешить ему трогать то, что кто-то другой дал тебе на сохранение. Я понял, что не сомневаюсь в искренности шута.

— Может быть, разумнее будет сперва спросить Верити? — предположил я.

— Чем меньше связь между Верити и мной, тем лучше для нас обоих.

— Ты не любишь Верити? — Я был поражен.

— Я шут короля. Верити — будущий король. Пусть ждет. Когда он станет королем, я буду принадлежать ему. Если до этого времени всех нас не перебьют из-за его мудрых действий.

— Я не желаю слышать ничего порочащего принца Верити, — сказал я ему тихо.

— Нет? Тогда тебе лучше ходить с заткнутыми ушами.

Я подошел к двери и положил руку на замок.

— Мы должны идти, шут. Я уже опоздал. — Я пытался говорить ровно. Насмешка над Верити ранила меня так глубоко, как будто шут нанес мне личное оскорбление.

— Не будь шутом, Фитц. Это моя роль. Подумай. Человек может служить только одному господину. Что бы ни произносили твои губы, твой король — Верити. Я тебя не упрекаю за это. Упрекнешь ли ты меня за то, что мой король — Шрюд?

— Я не упрекаю тебя. Я и не смеюсь над ним в твоем присутствии.

— Ты и не приходишь к нему, как бы я тебя ни уговаривал.

— Я был у его дверей только вчера. Но меня не впустили. Сказали, что он плохо себя чувствует.

— А если бы это произошло у дверей Верити, принял бы ты это так безропотно?

Это заставило меня остановиться и подумать.

— Вряд ли.

— Почему ты так легко отступаешься от него? — Шут говорил тихо, как человек глубоко огорченный. — Почему бы Верити не побеспокоиться о своем отце, вместо того чтобы переманивать на свою сторону людей Шрюда?

— Меня не переманивали. Скорее, это Шрюд не захотел больше видеть меня. Что до Верити, то я не могу говорить за него. Но всем известно, что из своих сыновей Шрюд предпочитает Регала.

— Всем известно? А известно ли всем, куда на самом деле направлены помыслы Регала?

— Кое-кому известно, — ответил я быстро. Это был опасный разговор.

— Подумай об этом. Оба мы служим тому королю, которого любим больше. Но есть и кое-кто, кого мы любим меньше. Не думаю, что нам есть из-за чего спорить, Фитц, пока мы едины в том, кого мы любим меньше. Давай признайся мне, что у тебя почти не было времени, чтобы взглянуть на эти свитки, и я напомню, что время, которого у тебя не было, улетело слишком быстро. Это не та работа, которая может ждать удобного случая.

Я обдумывал свое решение. Внезапно шут подошел ближе. Его взгляд всегда было нелегко выдержать и еще труднее прочитать. Но по тому, как он сжал губы, я догадался о его отчаянии.

— Я поменяюсь с тобой. Я предложу тебе сделку, которой не предложит никто другой. Я обещаю тебе открыть тайну, которой владею, после того как ты разрешишь мне поискать в этих пергаментах другую тайну, которой там может и не быть.

— Какую тайну? — спросил я неохотно.

— Мою тайну. — Он отвернулся и уставился в стену. — Тайну шута. Откуда он пришел и почему. — Он искоса взглянул на меня и больше ничего не сказал.

Любопытство двенадцатилетней выдержки захватило меня:

— Добровольно?

— Нет. Как я уже сказал, я предлагаю это в качестве сделки.

Я задумался. Потом заявил:

— Увидимся позже. Запри дверь, когда будешь уходить.

И я вышел.

По коридору сновала прислуга. Я безнадежно опаздывал. Я ускорил шаг, а потом побежал. Не задержавшись перед лестницей на башню Верити, я взлетел по ступенькам, стукнул один раз и вошел.

Баррич приветствовал меня недовольной гримасой. Мебель в комнате была сдвинута к одной стене, за исключением стоявшего у окна кресла Верити. Принц уже сидел в нем. Он повернул ко мне голову. Глаза его все еще были отстраненными. Он выглядел одурманенным, лицо его было расслабленным, и на это больно было смотреть человеку, понимающему значение такой расслабленности. Голод Силы сжигал его. Я боялся, что от наших уроков этот голод только усилится. Тем не менее ни один из нас не мог сказать «нет». Вчера я научился кое-чему. Это был неприятный урок, но, однажды усвоив, его уже нельзя было забыть. Я знал теперь, что сделаю все возможное, чтобы отогнать красные корабли от наших берегов. Я не был королем. Я никогда не буду королем. Но народ Шести Герцогств принадлежит мне, как и Чейду. Теперь я понимал, почему Верити растрачивал себя так безрассудно.

— Прошу прошения, что опоздал. Меня задержали. Но я готов начать.

— Как ты себя чувствуешь? — Вопрос исходил от Баррича и был задан с искренним любопытством.

Я обернулся и увидел, что он смотрит на меня строго, но с некоторой озадаченностью.

— Ноги не гнутся, господин. Бег вверх по лестнице разогрел меня немного. Кое-что болит со вчерашнего дня. А в остальном я вполне здоров.

Веселое удивление появилось на его лице:

— Никакой дрожи, Фитц Чивэл? Взгляд не мутнеет? Никаких намеков на головокружение?

Я немного подумал:

— Нет.

— Будь ты проклят! — Баррич восхищенно фыркнул. — Похоже, самое лучшее — это просто выбить из тебя всю хворь! Я это припомню, когда тебе в следующий раз понадобится лекарь.

В течение целого часа он пробовал на мне свою новую методу целительства. Лезвия топоров были тупыми, и он замотал их тряпками для первого урока, но это не предохраняло от синяков. Если быть до конца честным, большинство из них я заработал из-за собственной неуклюжести. Баррич в тот день не пытался наносить мне удары, он просто хотел научить меня использовать все оружие, а не только лезвие. Держать в себе Верити было нетрудно, поскольку он находился в той же комнате, где и мы. Он молчаливо присутствовал во мне в тот день, не давая советов, не делая замечаний, а просто глядя на все моими глазами. Баррич сказал мне, что топор — немудреный инструмент, но вполне хорош, если правильно им пользоваться. В конце урока он заметил, что обращался со мной мягко, боясь задеть раны, которые у меня уже были. Потом Верити отпустил нас, и мы оба пошли вниз по лестнице, несколько медленнее, чем я поднимался.