— О, мы не можем, — ответила она, но глаза ее радостно заблестели. — Нас увидят.

Я устроил целое представление, демонстративно озираясь вокруг, потом схватил ее за руку и утащил подальше от дороги. В этом месте деревьев было не много. Я провел ее через мокрые заросли, мимо поваленного бревна и полянки с кустиками медвежьей ягоды, цеплявшимися за наши ноги. Выйдя на край скалы над рокочущим океаном, мы, словно дети, слезли по каменному склону, чтобы попасть на маленький песчаный пляж.

В этом укромном уголке бухты была навалена груда плавника. Нависающие скалы сохранили почти сухим это пятнышко песка и глинистого сланца, но не преграждали путь солнечным лучам. Солнце теперь излучало неожиданное тепло. Молли взяла у меня еду и одеяло и велела принести дров. Однако ей, а не мне удалось в конце концов разжечь сырое дерево. От соли пламя было зеленовато-синим, и тепла было достаточно, чтобы мы оба могли снять плащи и капюшоны. Было так хорошо сидеть и смотреть на нее под открытым небом, когда ее волосы блестели под ярким солнцем, а щеки порозовели от ветра. Было так хорошо громко смеяться и смешивать наши голоса с криками чаек без страха разбудить кого-нибудь. Мы пили вино прямо из бутылки и ели руками, а потом мыли липкие руки у края прибоя.

Некоторое время мы шарили среди камней и плавника, отыскивая выброшенные бурей сокровища. Впервые с тех пор, как вернулся с гор, я чувствовал себя самим собой, и Молли тоже была похожа на веселую девочку из моего детства. Волосы ее растрепались и развевались на ветру. Она поскользнулась, когда я гнался за ней, и упала в оставленную приливом лужу. Мы вернулись к одеялу, где она сняла туфли и чулки, чтобы высушить их у огня. Потом Молли растянулась на одеяле.

Внезапно мне показалось, что стало очень жарко и вполне можно раздеться.

Молли не так была в этом уверена, как я.

— Под этим одеялом столько же камней, сколько песка. У меня нет ни малейшего желания возвращаться в замок с синяками на спине!

Я наклонился над ней и поцеловал ее.

— Разве я этого не стою? — настойчиво спросил я.

— Ты? Конечно нет! — Она внезапно толкнула меня, и я упал на спину. И тогда она смело прыгнула на меня, — зато я — стою.

От бешеных искр в ее глазах у меня перехватило дыхание. Я обнаружил, что она была права — и относительно камней, и относительно платы за синяки. Я никогда не видел ничего более прекрасного, чем синее небо и золотое солнце, просвечивающее через каскад ее волос у моего лица. Потом мы дремали, вдыхая ароматный прохладный воздух. Наконец она села, дрожа, и стала натягивать на себя одежду. Я с сожалением смотрел, как она зашнуровывает блузку. Темнота и слабый свет свечей слишком многое скрыли от меня. Она взглянула на мое ошеломленное лицо, показала язык и замерла. Мои волосы растрепались. Она пригладила их и обернула мой лоб полой своего красного плаща.

— Из тебя бы получилась смешная девушка.

Я фыркнул.

— Я и как мужчина не намного лучше.

Она казалась оскорбленной.

— Ты не урод. — Она задумчиво провела пальцами по мышцам на моей груди. — На днях в банях говорили, ты — лучшее, что вышло из конюшен после Баррича. Я думаю, дело в твоих волосах. Они не такие жесткие, как у большинства баккипских мужчин. — Она играла прядью моих волос.

— Баррич! — фыркнул я. — Не будешь же ты утверждать, что его любят женщины?

Она подняла бровь:

— Почему бы и нет? Он очень хорошо сложен, всегда опрятен и манеры у него хорошие.

Меня кольнула ревность. Сам того не желая, я рассказал Молли о планах короля относительно меня и Целерити. До меня не доходило, что я настоящий идиот, пока теплая слезинка не поползла по моей шее.

— Молли? — удивился я и сел, чтобы посмотреть на нее. — Что случилось?

— Что случилось? — При этих словах голос ее дрогнул. Она со всхлипом вздохнула: — Ты лежишь рядом со мной, рассказываешь мне, что обещан другой, а потом спрашиваешь меня, что случилось?

— Единственная, кому я обещан, это ты, — сказал я твердо.

— Это не так просто, Фитц Чивэл. — Ее глаза были широко раскрыты и очень серьезны. — Что ты будешь делать, когда король велит тебе начать ухаживать за ней?

— Перестану мыться, — предложил я.

Я надеялся, что Молли засмеется, но она отодвинулась от меня. В глазах ее теперь была невыносимая скорбь.

— У нас нет ни малейшего шанса. Никакой надежды.

Как бы в доказательство ее слов, небо внезапно потемнело и поднялся шквальный ветер. Молли вскочила на ноги, схватила свой плащ и стала стряхивать с него песок.

— Я промокну. Мне следовало быть в замке много часов назад. — Она говорила ровно, как будто только эти две вещи ее и заботили.

— Молли, им придется убить меня, чтобы помешать быть с тобой, — сказал я сердито.

Она собирала свои покупки.

— Фитц, ты говоришь как ребенок, — промолвила она. — Глупый, упрямый ребенок.

Со стуком, как маленькие камушки, упали первые дождевые капли. Они оставляли ямочки в песке. Потом хлынул дождь. Ее слова лишили меня дара речи. Она не могла бы сказать мне ничего более ужасного.

Я поднял красное одеяло и стряхнул с него песок. Она туго завернулась в свой плащ, удерживая его от хлещущего ветра.

— Лучше нам не возвращаться вместе, — сказала она. Потом подошла ко мне и встала на цыпочки, чтобы поцеловать край моего подбородка.

Я не мог решить, на кого сержусь больше — на короля Шрюда за всю эту неразбериху или на Молли за то, что она в это поверила. Я не ответил на ее поцелуй. Она ничего не сказала, а только поспешила прочь, взобралась по каменному склону и скрылась из виду.

Радость ушла. То, что было прекрасным, как сверкающая морская раковина, теперь превратилось в обломки у меня под ногами. Я мрачно плелся домой под порывами ветра и струями дождя. Я не завязал волосы, и они мокрыми прядями хлестали меня по лицу. Разбухшее от воды одеяло пахло, как может пахнуть только мокрая шерсть, и, словно кровью, покрыло мои руки красной краской. Я поднялся к себе и вытерся, после чего занялся тщательным приготовлением великолепного яда для Волзеда. Такого, который сожжет все его внутренности, прежде чем он умрет. Когда порошок был смешан и высыпан в бумажный кулечек, я сел и уставился на него. В какой-то момент мне захотелось принять его самому. Вместо этого я взял иголку с ниткой, чтобы соорудить карман в манжете, в котором мог бы носить этот яд. Я подумал, смогу ли когда-нибудь им воспользоваться. Это сомнение заставило меня чувствовать себя большим трусом, чем когда-либо.

Я не спустился к обеду. И не поднялся к Молли. Я открыл ставни и позволил шторму разбрызгивать дождь по моей комнате. Огонь в очаге погас, и я не стал зажигать свечи. Все это вполне соответствовало моему настроению. Когда Чейд открыл для меня дверь, я не обратил на это внимания. Я сидел на краю кровати и смотрел на дождь.

Через некоторое время я услышал медленные шаги Чейда, спускавшегося по ступенькам. Он появился в моей темной комнате, как дух, свирепо посмотрел на меня, потом подошел к окну и захлопнул ставни. Он закрепил их крюком, после чего сердито спросил меня:

— Ты хоть немного представляешь себе, какой сквозняк от этого в моих комнатах? — Когда я не ответил, он поднял голову и принюхался, как волк. — Ты работал здесь с белладонной? — спросил он внезапно. Потом подошел и встал около меня. — Фитц, ты не сделал никакой глупости, а?

— Глупость? Я? — Меня душил смех.

Чейд наклонился и заглянул мне в лицо.

— Пойдем в мою комнату, — сказал он почти ласково.

Он взял меня под руку, и я пошел с ним.

Веселая комната, потрескивающий огонь, спелые осенние фрукты в вазе — все это так плохо сочеталось с моим настроением, что мне захотелось крушить все вокруг. Вместо этого я спросил Чейда:

— Бывает ли что-нибудь худшее, чем ссора с человеком, которого любишь?

Помолчав, он сказал:

— Видеть, как кто-то, кого ты любишь, умирает. И впадать в ярость, и не знать, куда направить ее. Думаю, что это хуже.