Итак, мы изучали друг друга. Я не получил никакого удовлетворения при виде синяков Галена или его позора. Я чувствовал что-то похожее на стыд за него. Я так сильно верил в его непогрешимость и превосходство, что это свидетельство его обыкновенности заставило меня почувствовать себя глупо. Это вывело Галена из равновесия. Дважды он открывал рот, чтобы заговорить со мной. На третий раз он повернулся спиной к классу и сказал:

— Начинайте физические упражнения. Я буду наблюдать за вами и посмотрю, правильно ли вы двигаетесь.

Гален глотал концы слов, потому что ему трудно было говорить разбитыми губами. И пока мы добросовестно вытягивались, раскачивались и наклонялись, он неловко боком двигался по саду башни. Он пытался не прислоняться к стене и не отдыхать слишком часто. Исчезло щелканье хлыста по бедру, которое прежде аккомпанировало нашим занятиям. Гален крепко сжимал рукоять, как бы боясь выронить плеть. Что до меня, то я был благодарен Барричу за то, что он заставил меня встать и двигаться. Мои забинтованные ребра не давали мне полной свободы движений, которых Гален прежде требовал от нас, но я честно старался.

В этот день мастер Силы не предложил нам ничего нового. Мы повторяли то, что уже знали. И уроки кончились рано, даже до захода солнца.

— Вы работали хорошо, — сказал он неубедительно. — Вы заслужили эти свободные часы, потому что я доволен тем, что вы продолжали занятия в мое отсутствие.

Прежде чем распустить учеников, Гален потребовал, чтобы каждый из нас подошел к нему для быстрого прикосновения Силой. Остальные уходили неохотно, бросая назад любопытные взгляды, не зная, как он поступит со мной. По мере того как учеников на площадке становилось все меньше, я готовился к схватке один на один.

Но даже и тут меня постигло разочарование. Гален вызвал меня к себе, и я подошел, такой же молчаливый и внешне почтительный, как другие. Я стоял перед ним так же, как они, и он сделал несколько быстрых движений руками перед моим лицом и над моей головой. Потом он холодно произнес:

— Ты слишком хорошо защищаешься. Ты должен научиться ослаблять защиту своих мыслей, если собираешься посылать их или принимать от других. Ступай.

И я ушел, как и другие, но в разочаровании. Про себя я сомневался, пытался ли Гален вообще применить ко мне Силу. Я не почувствовал никакого прикосновения. Но я спустился по ступенькам, полный боли и горечи, размышляя, зачем вообще ходил на башню.

Я пошел в свою комнату, а потом в конюшни. Я быстро вычистил Уголек под наблюдением Кузнечика. Меня по-прежнему терзали беспокойство и неудовлетворенность. Я знал, что должен отдохнуть и буду жалеть, если не сделаю этого.

Каменная прогулка? — предложил Кузнечик, и я согласился взять его в город.

Он носился галопом вокруг меня, обнюхивая все вокруг, а я шел по дороге к городу. Это был предгрозовой вечер после беспокойного утра. Над морем собирались тучи. Но ветер был не по сезону теплым, и я чувствовал, как на свежем воздухе мысли мои приходят в порядок, ровный ритм ходьбы успокоил и растянул мышцы, которые вздулись и болели после упражнений Галена. Бессловесная болтовня Кузнечика перебросила меня в настоящее, так что я не мог погрузиться в мрачные переживания.

Я убеждал себя, что это Кузнечик ведет меня прямиком к лавке Молли. По щенячьему обыкновению он возвращался туда, где раньше встретил теплый прием. Отец Молли в этот день не вставал с постели, и в лавке было довольно тихо. Единственный покупатель задержался, беседуя с Молли. Она представила его мне как Джеда. Он был помощником на каком-то торговом судне в Тюленьей бухте. Ему еще не было и двадцати, а разговаривал он со мной, как будто мне было десять, и все время через мою голову улыбался Молли. Он был переполнен рассказами о красных кораблях и морских штормах. У него была серьга с алым камнем в одном ухе, на подбородке топорщилась юношеская бородка. Он потратил чересчур много времени на то, чтобы выбрать свечи и медную лампу, но наконец ушел.

— Закрой ненадолго лавку, — предложил я Молли. — Пошли на берег. Ветер приятный.

Она с сожалением покачала головой:

— Я очень мало сделала сегодня. Мне придется весь вечер макать свечи, если у меня не будет покупателей, а если покупатели будут, то обслуживать их.

Я почувствовал себя беспричинно разочарованным. Я прощупал ее сознание и понял, как сильно на самом деле она хочет пойти.

— Не так уж много осталось дневного света, — сказал я убедительно. — Ты успеешь все доделать вечером, а если твои покупатели не застанут тебя сегодня, то придут завтра.

Она склонила голову набок, посмотрела задумчиво и внезапно отложила в сторону связку фитилей.

— Знаешь ли, ты прав. Свежий воздух пойдет мне на пользу. — И она подхватила плащ с живостью, которая восхитила Кузнечика и удивила меня.

Мы закрыли лавку и вышли.

Молли двинулась вперед обычным быстрым шагом. Кузнечик в восторге резвился вокруг нее. Мы болтали на ходу, щеки Молли порозовели на ветру, глаза от холода казались ярче. Я подумал, что она смотрит на меня гораздо чаше и более задумчиво, чем обычно.

В городе было тихо, на рынке почти никого не было. Мы вышли на берег и спокойно пошли туда, где с ребяческим визгом носились всего несколько лет назад. Молли спросила меня, научился ли я зажигать фонарь, прежде чем спускаться по ступенькам ночью, и это показалось мне совершенно загадочным, но потом я вспомнил, что объяснял ей мои синяки падением с темной лестницы. Она спросила, в ссоре ли еще школьный учитель с главным конюшим, и по этому вопросу я понял, что драка Баррича с Галеном уже превратилась в местную легенду. Я заверил ее, что мир восстановлен. Мы потратили немного времени, собирая особый вид водорослей, которые Молли хотела добавить в тушеную рыбу на ужин. Потом, поскольку меня продуло, мы спрятались от ветра под защитой больших камней и смотрели, как Кузнечик упорно стремится очистить побережье от чаек.

— Да, — начала Молли оживленно, — я слышала, принц Верити собирается жениться?

— Что? — спросил я, пораженный.

Она от души рассмеялась.

— Новичок! Ты единственный из всех моих знакомых, кто так глух к сплетням. Как ты можешь жить там, наверху, в замке, и ничего не знать о том, о чем болтает весь город? Верити согласился взять жену, чтобы обеспечить себе наследника. Но в городе рассказывают, что он слишком занят, чтобы ухаживать лично, поэтому леди для него найдет Регал.

— Ой, нет!

Мой испуг был совершенно искренним. Я представил себе грубоватого Верити в паре с одной из приторно-сладких красоток Регала. Какой бы праздник ни устраивали в замке — Встречу Весны, Сердце Зимы или Сбор Урожая, — они были тут как тут. Из Калсиды, Фарроу и Бернса, в каретах, или на богато украшенных верховых лошадях, или в паланкинах. Они были одеты в мантии, похожие на крылья бабочек, и ели изящно, как воробьи, и казалось, что они порхают повсюду, стараясь все время попадаться на глаза Регалу. А он сидел среди них в шелково-бархатных туалетах и чистил перышки, пока их музыкальные голоса звенели вокруг него, а веера и изысканное рукоделие трепетали в их пальцах. «Охотницы на принцев» — так их, кажется, называли, этих якобы благородных дам, которые выставляют себя напоказ, как товар, в надежде подцепить кого-нибудь королевской крови. Их поведение не было неприличным, но мне оно казалось ужасным, а Регал — жестоким, когда он улыбался сперва одной, потом другой, а затем танцевал весь вечер с третьей только для того, чтобы встать к позднему завтраку и прогуливаться по саду с четвертой. Таковы были поклонницы Регала. Я представил себе одну из них рука об руку с Верити, когда он стоит, наблюдая за танцорами на балу, или тихо ткущей в его кабинете, пока он размышляет над одной из тех карт, которые так любит. Никаких прогулок по саду; Верити гуляет только по докам или полям, часто останавливаясь, чтобы поговорить с моряками или пахарями. Изящные туфельки и вышитые юбки, уж конечно, не смогут последовать за ним.