В полночь, воспользовавшись темнотой и сильным ветром, принесшим на своих крыльях в Александрию песчаную бурю, во дворец префекта Египта проник неизвестный. Темная, облегающая одежда и сажа на лице, сделали его невидимым для легионеров, обходящих дозором крепостную стену. Свет факелов освещал лишь небольшой участок, к тому же луна то и дело скрывалась за облаками и за мутной пеленой, принесенной из пустыни взвеси.

Незнакомец ловко забросил обмотанную тряпками кошку за зубцы стены и начал быстро подниматься по веревке, цепляясь ногами за узлы на ней. Ветер раскачивал веревку, затрудняя его подъем, но зато его завывания заглушали любой шум.

Втиснувшись в узкую щель амбразуры, мужчина замер и словно слился с тенью — мимо как раз проходил очередной патруль. Позвякивали доспехи легионеров, металлические гвозди на подошве их калиг громыхали по каменным мостовым. Солдаты лениво спорили, обсуждая свою недавнюю игру в кости, и ругали песчаную бурю, сплевывая шелуху от орехов себе под ноги.

Дождавшись прохода охраны, “невидимка” бесшумно скользнул в открытую галерею, которую освещали лишь редкие факелы. Их пламя потрескивало на сквозняке и отбрасывало вокруг себя рваные, мечущиеся тени. Еще один быстрый бросок кошки, стремительное восхождение по второй стене — и вот уже ночной гость оказался наверху. Легионеры, стоящие на угловых башнях, тоже его не услышали и не увидели, хоть и были сегодня настороже.

Выход с верхнего яруса крепости охранялся часовым, но он задумчиво разглядывал ночную Александрию, сняв с головы шлем. Здесь наверху ветер завывал еще громче, делая шаги лазутчика неслышными. Он сделал скользящую петлю из веревки, на цыпочках подкрался к беспечному легионеру со спины. Быстрым движением ловко накинул удавку на шею солдату и резко ее затянул. Пальцы стражника попытались схватить и оттянуть петлю, но скоро он начал задыхаться. Пара мгновений и легионер умер. Беспечность на посту стоила ему жизни.

“Невидимка” открыл дверь и затащил труп в пустое караульное помещение. Спустился по лестнице, без колебаний, одним рывком пересек внутренний двор. И здесь его никто не заметил. Он явно знал расположение постов и планировку дворца, уверенно продвигаясь в нужном ему направлении.

Впереди оставался последний пост охраны — перед главным залом цитадели, в котором на всеобщее обозрение была выставлена Скрижаль, привезенная из Иерусалима римским наместником Иудеи.

Лазутчик без колебаний выбрал правую внутреннюю дверь, сделанную из дерева и укрепленную полосами кованого железа. В его руку скользнул длинный острый кинжал, и через секунду “невидимка” постучал в дверь:

— «Cibi, potus, somni…» — произнес он первую часть сегодняшнего пароля.

С другой стороны двери донесся лязг засова, а потом звук обнажаемого из ножен гладиуса.

— «…venus omnia moderāta sint» — последовал ответ

Дверь распахнулась, и лазутчик бросил левой рукой горсть красного, жгучего перца, метя в лица солдат. Легионеры закашлялись и схватились за глаза. Незнакомец тут же нанес свой удар первому охраннику — его кинжал взметнулся вверх и вонзился в горло чуть ниже подбородка. Тут же выскользнул из раны и молниеносно поразил в гортань второго стражника.

Легионеры с лязгом упали, их гладиусы со звоном покатились по полу. Лазутчик осторожно выглянул за дверь, убедился, что поднять тревогу больше некому, и рывком закрыл ее.

Еще один стремительный рывок он сделал к постаменту с ковчегом. Каменная Скрижаль с заповедями Мессии вдруг вспыхнула ярким светом. “Невидимка” замер на мгновение от неожиданности, но, тут же справившись с растерянностью, скинул мешок, прикрепленный на его спине, и протянул руки к христианской святыне…

Проснулся я рывком, словно и не спал до этого момента. Даже ночью в покоях, что мне отвел 16-й префект Египта — достопочтенный Гай Галерий — стояла удушающая жара и духота. Поднявшийся за окном сильный ветер ничем не помогал — этот чертов хамсин, как его называют арабы, лишь завывал да нес сухой жар с песком из пустыни. Мне пришлось встать и закрыть ставни.

…Добродушный толстяк Гай, из не именитого плебейского рода Галериев устроил в нашу честь настоящий пир, который чуть не закончился оргией с сирийскими танцовщицами. И только бледный вид Пилата, который плохо перенес путешествие по морю, не позволил пирушке скатится во что-то непотребное. Гостей, перебравших вина, развели по покоям, и уложили спать на мягкие, набитые пухом перины.

Я еще успел порадоваться, что у префекта на вечеринке не было апостола Матфея — для психики скромного семейного иудея, отца троих детей, это стало бы слишком серьезным испытанием. Тем более под медленные, тягучие танцы сириек за столом обсуждались совсем не веселые вопросы. Галерий, как и многие, тоже был в курсе заговора Сеяна, но участие в нем не принимал — занял нейтральную позицию и выжидал. Победит глава преторианцев — отлично. Рода Сеян невысокого, будет вынужден опираться на плебеев. Для Гая это хорошо. Проиграет? Еще лучше — Галерии были вполне довольны политикой экономии Тиберия. Никакой особой роскоши в его дворце префекта я не заметил, сам он тоже был одет вполне скромно — обычную, чуть потертую тогу.

Его больше интересовали события, произошедшие в Иудее, и Гай в нас вцепился мертвой хваткой, заставляя рассказать ему все, включая малейшие подробности. Внимательно выслушав историю смерти и воскрешения Иисуса, он внимательно рассмотрел и потрогал скрижаль, подивился на мой крестик, потом начал расспрашивать про родословную. Даже что-то записал для себя на папирусе. Поди решил сообщить обо всем Тиберию. Поздно…! И Пилат, и Марон, и Тиллиус давно уже успели доложить в Рим о своих успехах.

— Чудеса и только…! — качал головой толстяк вытирая жирные руки о волосы раба — Новый бог с Востока.

— Сын Божий! — поправил я — А еще есть Святой Дух.

— Их получается трое?

Я в раздражении оглянулся на невовремя открывшую рот Клавдию. Сколько я ей не объяснял по дороге в Александрию концепцию Святой Троицы — в ее пустой голове ничего не отложилось. Корнелия, вздохнув, наклонилась к уху матери, начала ей что-то тихо втолковывать.

Разговор с Гаем затянулся надолго, рабы нам продолжали подливать вина. Сначала ушли женщины, потом разочарованные мужским равнодушием танцовщицы. Наконец, не выдержал и Понтий:

— Дорогой друг Гай! Раны еще тревожат меня, пойду-ка я уже спать. Да и надо помолиться Мессии перед сном.

— И ты, Пилат, тоже? — вытаращил глаза Галерий — А как же наши римские боги?

— Где они были, когда я умирал? — нахмурился префект Иудеи — Наши боги давно отвернулись от нас. Только Марк с апостолами и смогли меня вытащить из мрачного царства Аида.

Я вздохнул. Трудно, очень трудно шла проповедь христианства. В головах моих римлян еще царила настоящая мешанина из разных пантеонов, мифов и верований. А ведь пока мы плыли на либурне в Александрию, я приложил максимум усилий, чтобы оформить культ Христа в полноценную религию. Закончил писать Требник с основными молитвами и описанием ритуалов. Пока их набралось пять — крещение, венчание, отпевание, клятва и присяга, а также миропомазание на царство.

Отдельно в моем списке стояли храмовые службы. Тут я ничего придумывать не стал — обратился к православию, чьи каноны я более или менее знал. Вечерня и Лития, Утреня и Литургия. Перед ней проводилась исповедь. Я в последний день нашего пребывания в Кесарии принимал ее у крещеных легионеров, а потом сам каялся Иакову и Матфею. Те — каялись мне. Конечно, получался замкнутый круг, но ничего лучше мы пока не придумали.

Можно ли считать мою исповедь искренней, если я умолчал о своем появлении в этом мире? Не знаю. Язык мой в буквальном смысле не поворачивался признаться им в этом — я открывал рот и… замолкал. И как-то смирился с этим, решив, что для них это станет слишком сильным потрясением. Не дай Бог объявят меня еще одним Мессией, тогда вообще легче будет повеситься.