— А что с ним может случиться? — удивляется юноша

— Землетрясение — коротко поясняю я — или пожар.

Глаза художника загораются восторгом — ага… напугал трудоголика работой. Да ему дай волю, он и по ночам спать не будет — переведет весь окрестный папирус на свои рисунки. Кстати, запасы папируса тоже пора уже пополнить. А уж какой список для ювелира у меня нарисовался…!

…Девицы успели переодеться за время моего отсутствия, и теперь выглядели намного лучше. Залика так просто вылитая гречанка! Зато Манифа недовольно морщится, считая, что выглядит недостаточно богато.

— Если тебе станет легче, разрешаю надеть еще пару колец и браслетов — усмехаюсь я.

— Можно?! — она бросается к своему сундучку с цацками, по какой-то ошибке названному шкатулкой, и начинает радостно рыться в нем. Сорока… как есть сорока!

Я тем временем придирчиво разглядываю Зэму, отчего она смущается и отступает на шаг.

— Залика, это ее лучший наряд?

— Да, господин. Мы перебрали все. Я хотела одолжить ей свое покрывало из виссона, но она отказывается.

— Достань его и накинь ей на голову — приказываю я тоном, не допускающим возражений. Зэма вздыхает и послушно опускает голову.

Понятно, что драгоценности матери и деньги в качестве приданного, Зэме отдали, а поскольку нарядной одеждой мачеха ее не баловала — им просто нечего было отдавать. Придется видимо приодеть ее здесь, в Александрии. Мне светят новые расходы.

— Ну, что готовы? Тогда идем. За столом ведите себя скромно, но с достоинством, если вас спросят о чем-то, отвечайте уважительно и коротко. Не хотите что-то есть или пить — смело отказывайтесь, рабы, прислуживающие за столом, всего лишь рабы. Вино лишь пригубляйте. Его разбавляют водой, но виночерпий постоянно подливает.

Мы выходим в коридор, и у дверей комнаты, где поселили девчонок, сразу же встает на пост один из ребят Лонгина. Это правильно. Там деньги и остальное приданое девушек, нельзя оставлять это “богачество” без присмотра. Я вообще заметил, что сам центурион, и его легионеры с большим сочувствием относятся к моим юным подопечным — если они и позволяют себе сомнительные шутки, то исключительно в мой адрес, и беззлобно, чисто по-товарищески.

В зал заходим не толпой, а в организованном, хорошо продуманном порядке. Я, как настоящий глава семьи, гордо выступаю первым, девушки скромно держатся за моей спиной. Но Залика на шаг опережает подруг, а когда Манифа пытается поравняться с ней, взглядом осаждает ее. Ага… посыл понятен: господин “назначил меня любимой женой”, а ты знай свое место, нахалка! Так же уверенно блондинка за столом занимает место справа от меня, вызывая этим поступком приступ ревности у Корнелии.

Они с матерью жадно рассматривают моих подопечных. Дочь явно расстроена и растеряна — она не понимает причин моего поступка и, кажется, воспринимает всех трех девушек как своих соперниц. А жену Пилата гораздо больше занимают их дорогие наряды и украшения — видимо, она абсолютно уверена, что это все было приобретено в Мемфисе за мой счет, и уже подсчитывает в голове, сколько это могло стоить. Объясняться с Корнелией и Клавдией я не собираюсь, поскольку ничем им не обязан. Пусть думают, что хотят. Может, хоть присутствие подопечных изменит теперь их матримониальные планы на меня.

А вот Понтий Пилат воспринял все спокойно. Скользнул равнодушным взглядом по девицам, дождался, когда я представлю их, и вернулся к прерванному разговору с Галерием и Сенекой. Думаю, что они успели уже рассказать ему, что произошло в Мемфисе, и объяснили причину моего покровительства этим девушкам. Для взрослого римского мужчины вообще-то вполне нормально брать под опеку более слабых родственников и знакомых — это совершенно обычная практика. И все римское общество пронизано отношениями по схеме “патрон — клиент”. Другое дело, что эти девушки не римлянки и даже не мои дальние родственницы.

Но ужин в целом проходит нормально. К “гарему” с расспросами никто не пристает, отдуваемся мы с Луцием. Особенно всех интересует сегодняшнее наше приключение. Корнелия слушает рассказ Сенеки, как я лихо расправился с бандитами, и восхищенно поедает меня глазами. Девицы тоже слушают, затаив дыхание — благо Луций из уважения к ним ведет свой рассказ на греческом. Нашли, блин, героя… Меня же гораздо больше интересует, что думает префект Галерий по поводу бесчинства буколов, и что собирается предпринять. Похищение и убийство горожан практически у стен столицы — это же неслыханная наглость!

— Марк, твое возмущение мне понятно, но бороться с этой напастью силами легионеров невозможно. Стоит бандитам увидеть римских солдат, и они просто растворяются в зарослях тростника. А на островках среди озера можно застать только женщин, детей и стариков.

— Так ведь рано или поздно наступит момент, когда они поднимут бунт.

— Не преувеличивай! — машет рукой Галерий — там не те силы.

— Да? А я слышал, они уже и поместья на берегу озера грабят?

— Грабят… — вздыхает префект — но беда в том, что население сочувствует буколам, считая, что богачей грех не ограбить.

— А богатые жители откупаются от них и сами не сообщают о таких нападениях властям — добавляет Луций.

— Ну, тогда хоть пригородные дороги патрулируйте, нельзя же закрывать глаза на их бесчинства!

— Да, видимо придется усилить охрану дорог… — кисло соглашается префект

— И завтра обязательно возьми с собой контуберний, когда отправишься за Матфеем — веско добавляет Пилат.

А вот за это спасибо. Хорошо, что префект еще помнит, кто вытащил его с того света.

Недовольный префект снова переводит разговор на наши приключения в Мемфисе. Корнелия с Клавдией набрасываются на меня с вопросами. Я шучу, делаю вид, что ничего особо серьезного в храме Сета не произошло. Ну побузили жрецы, так бравые римские войны их успокоили. И упокоили. Раскрывать им истинную историю противостояния с аватаром Люцифера — я не готов.

И тут в зале появляется Лонгин с приятной новостью:

— Префект, в гавань вошла наша либурна из Кесарии…

Нить разговора теряется, все замолкают в нетерпеливом ожидании следующего появления Лонгина и возможных важных новостей из Иудеи.

— Залика, идите с девушками в свою комнату — отправляю я своих девиц — Здесь сейчас начнутся мужские разговоры, это не для женских ушек.

А еще в любой момент может начаться стриптиз в исполнении сирийских танцовщиц или схватки голых борцов — да, мало ли, что еще придумает префект и его слуги для услады взоров гостей.

— Да, мой господин… — блондинка послушно склоняет голову и первой встает с ложа.

Вслед за ней тут же поднимаются Манифа и Зема. Манифе, конечно, до ужаса хочется послушать, о чем мы здесь будем разговаривать, но ослушаться меня ей даже в голову не приходит. А вот Зема и сама рада сбежать отсюда поскорее, такое высокое общество откровенно пугает юную египтянку.

— И вот что еще… — кладу я руку на запястье Залики, останавливая ее — проследи, поел ли Маду. Он со своим рисованием совсем голову потерял.

— Все сделаю, мой господин, не беспокойся об этом.

Она улыбается мне, с достоинством кланяется оставшимся за столом, ждет, пока Манифа и Зема тоже поклонятся. Потом уводит за собой девушек из трапезного зала.

Клавдия скривилась еще на моих словах «не для женских ушек», и намек она поняла правильно — к дамам, оставшимся за столом, это тоже относилось. Но поскольку Галерий с Пилатом промолчали, тут уже я был бессилен — значит их женам позволено и дальше греть уши. Корнелия кусает губы и тихо спрашивает меня:

— Не понимаю, Марк, зачем ты взвалил на себя заботу о них?

Опять ревнует?

— Корнелия, это мой христианский долг — терпеливо объясняю я девушке — Их нельзя было оставлять в Мемфисе.

— И что — потащишь их теперь в Рим?! — возмущается Клавдия

Глубоко вдыхаю, задерживаю дыхание, выдыхаю.

— Я обещал их родственникам заботиться о них, и не вижу повода нарушать свое обещание.