Её любимые ученики сидели перед ней. Вот они все перед ней как на ладони. Лица у них славные и открытые. Кажется, что никто из них никогда не может сделать ничего плохого. Но это, видно, только кажется. Потому что кто-то из них, кто-то из этих славных ребят украл классный журнал. Совершил такую странную, дикую и ничем не объяснимую выходку. Да, видно, плохо она ещё знает своих учеников…
В классе было тихо. Все, как по команде, подняли головы и уставились на Нину Петровну. Все как будто чего-то ждали.
— Ребята, — сказала Нина Петровна, — я должна сказать вам одну неприятную вещь… В нашем классе произошло… произошло… произошла… — И Нина Петровна замялась, не в силах выговорить слово, которое жгло ей язык, страшное слово «кража».
Пятый «А» не сводил с неё глаз. И тогда Нина Петровна собралась с духом и сказала:
— Вчера, ребята, в нашем классе произошла очень неприятная вещь. После уроков я оставила на окне классный журнал, а когда вернулась, его уже не было. Он исчез.
При этих словах Алик Спичкин подскочил на месте, Тося Одуванчикова схватилась за голову, Гвоздева и Собакина, как по команде, охнули, Фёдоров со свистом втянул в себя воздух и выпучил глаза, Ира Сыркина, наоборот, закрыла глаза и беззвучно открыла рот, Рудик Антонченко схватил себя за нос и изо всех сил его дёрнул, что происходило с ним только в минуты наивысшего волнения, а Витя Синицын сказал: «Вот это да!» — и почесал макушку.
После этого наступила полная тишина.
Пятый «А» безмолвствовал.
Но в безмолвии этом чуткая Нина Петровна почувствовала тревожные нотки, ибо это безмолвие напомнило Нине Петровне безмолвие леса перед надвигающейся бурей.
Нина Петровна взглянула на сидящих перед ней Гвоздеву и Собакину. Они как будто оцепенели. Их спины вытянулись. Их лица подались вперёд. Они жадно ловили каждое её слово. Они хотели знать, что же дальше… Дальше-то что?!
— Ребята, — сказала Нина Петровна, — я думаю, что это недоразумение. Я в вас верю, ребята. И я даю вам два дня. Я надеюсь, что не позже чем через два дня журнал вернётся на своё прежнее место… До свиданья, ребята.
И Нина Петровна вышла из класса.
КЛАССНОЕ СОБРАНИЕ
И тогда с пятым «А» произошло что-то страшное.
Пятый «А» взорвался.
Грохот и звон ударили в светло-салатные стены, задрожал от грохота учительский стол, стёкла задребезжали во всех четырёх окнах, закачалась над классом электрическая лампочка, со стены свалился гербарий.
Менделеев на портрете высоко поднял брови и осуждающе взглянул в пространство между полом и потолком, сотрясаемое одновременно тридцатью семью пронзительными голосами, грохотом тридцати семи отодвигаемых стульев и взмахами тридцати семи пар рук.
Чёрт знает что творилось в пятом «А»!
Ни один самый догадливый человек не смог бы понять, что тут происходит. О чём кричат во всё горло эти восемнадцать мальчишек и девятнадцать девочек и чего они хотят?
И только два человека во всём классе хранили молчание. И это были круглая отличница и гордость класса Аня Залетаева и круглый двоечник и мелкий хулиган Сергей Агафонов.
В общем невообразимом шуме Аня Залетаева сидела тихо-тихо. Она пристально глядела на жёлтую полированную крышку стола, и ни кровинки не было в её лице.
А Сергей Агафонов, сложив руки на груди, с таким невозмутимым и бесстрастным видом глядел перед собой, как будто он находился в тихом скверике, где клевали крошки стайки воробьев, а на лавках дремали старички и старушки.
За дверью оглушительно заливался звонок, но его не было слышно в пятом «А». Только было слышно, как из раздражающего уши шума вылетали пронзительные крики: «Мусорное ведро!!! Журнал!!! Форточка!!! Воры!!!»
И вот когда этот страшный гвалт дошёл до последней степени и когда у любого из вошедших могла бы уже просто лопнуть голова, — в этот момент вышла вперёд председатель совета Ира Сыркина и подняла руку. И странное дело, шум, как по команде, стих.
Все с пылающими щеками и блестящими глазами глядели на Иру Сыркину.
— Никто не выходит из класса, — скомандовала Ира Сыркина.
Но никто и не думал выходить. Даже Агафонов.
— Садитесь по местам, — скомандовала Ира Сыркина. — Высказываться будем по очереди…
Пятый «А» подчинился. Авторитет Иры Сыркиной действовал безукоризненно.
За дверью гулкой радостной толпой проносились отдыхающие от умственной нагрузки пятый «Б» и пятый «В», а весь пятый «А» в полном составе сидел в классе.
— Кто первый хочет высказаться? — сурово спросила Ира Сыркина.
— Я! — в один голос выкрикнули двенадцать человек и встали.
Остальные двадцать четыре тоже закричали: «Я! Я! Я!» — и вытянули вперёд руки.
— Тише! — приказала Ира Сыркина. — Не все сразу! Синицын, высказывайся!
— Его воры стащили! — не успев встать, закричал Витя Синицын. — Я знаю! Я точно знаю! Сейчас бандитская банда в Москве орудует, классные журналы похищает!
— Чепуха! — отрезала Ира Сыркина. — Гвоздева, говори!
— Его нянечка в мусорное ведро кинула, — волнуясь, заговорила Гвоздева. — Вот помереть мне на этом месте, нянечка! Она, наверно, подумала, что это просто так, какая-нибудь книжка ненужная…
— Тётя Вася в отличие от тебя книжки на помойку не выкидывает, — не дослушав её, сказала Ира Сыркина.
— Это я книжки выкидываю?! — возмутилась Гвоздева, но её перебил Сеня Мордюков, который вдруг выкрикнул прямо с места и без очереди:
— Да нет, он в окно улетел! Был сквозняк, и он — фьють! — и в окно…
— Правильно, — подхватила Кадушкина. — Запросто в окно! Да какие там воры! Кому он нужен? Да мне сто рублей заплати, я бы его не взяла!
— А мне — тысячу! — заявил Сеня Мордюков.
— А мне — миллион!.. А мне — секстильон!.. А мне — сто миллиардов! — раздалось в разных углах класса, и снова, снова поднялся шум.
Ира Сыркина недовольно поморщилась.
— Ребята, давайте ближе к делу! — сказала она. — Ну что вы все чепуху какую-то говорите! Ну при чём тут деньги? Как вам только не стыдно! Мы же выясняем, куда делся журнал!
И тут с места поднялся Алик Спичкин. Щёки его горели. Глаза его… О! Глаза его были сейчас какие-то странные!.. В них что-то было такое… Какая-то тайна, что ли. Да, да, мы не побоимся этого слова! Именно тайна светилась сейчас в глазах Алика Спичкина. И встал он так важно и так торжественно… Все взоры невольно обратились к Алику. А Алик встал и секунду помолчал — видимо, для пущей важности. И вот он сказал:
— Я знаю, куда делся журнал. Вот тут некоторые заявляют, что его не стащили… А его стащили! (Слово «стащили» Алик произнёс чрезвычайно отчётливо, медленно и громко.) Да-да, его стащили. И я это докажу.
Пум! И Алик как подкошенный плюхнулся на свой стул. Это твёрдая нога сидящего сзади Агафонова пнула Алика под колени.
— Ага! — закричал Алик. — Вот видите? Мне не дают сказать! Но пусть все слышат! Меня не запугаешь! Я разоблачу это подлое преступление! Преступник будет наказан!
И, обернувшись, он с бесстрашным видом поглядел прямо в невозмутимые жёлтые глаза Сергея Агафонова. Пятый «А» с немым изумлением взирал на эту сцену… В лице Агафонова не дрогнул ни один мускул.
— И-эх! — сказал Агафонов. Он глядел на Алика так, как глядят на таракана или на какую-нибудь летучую мышь, и всему классу было видно, что по каким-то причинам Сергей Агафонов не слишком любит Алика Спичкина. Не слишком, не слишком его любит. Даже, наверно, и вовсе терпеть не может…
— Моль бесхвостая! — сказал Агафонов и плюнул.
— Агафонов! Как тебе не стыдно! — закричала до глубины души оскорблённая за Алика Тося Одуванчикова. — Бессовестный! Ира, скажи ему, чтобы он покинул наше собрание!
— А мне плевать на ваше собрание, — невозмутимо ответил Агафонов и вразвалочку вышел за дверь.
