— Ну, как вы тут, на новом месте?

— Да как? Как все. Отец — экскаваторщик, строит машиностроительный завод. Вообще-то до войны завод здесь был, но эвакуировали на Урал, после освобождения вернулся только один цех, а задача — выйти на прежний уровень. Поселок новый при нем строят. Ну отец — золотой фонд, как говорится, вот и вкалывает частенько по две смены… Я тоже все лето трубил на стройке, — небрежно бросил Николай.

Манюшка глянула на него с уважительным интересом.

— Да-а? И какой же важнейший участок тебе доверили?

— Я был старшим куда пошлют.

— Курьером, что ли?

— Поднимай выше. Рабочим широкого профиля.

— Разнорабочим, значит.

— Эге ж, разнорабочим чернорабочим. Бери больше — кидай дальше.

— Ясненько… Скажи… — Она замялась. — Ты это потому, что… ну… трудно живется? Ну да, хоть отец — и золотой фонд, стахановец, хорошо зарабатывает, наверно, а все равно — четыре рта…

— Да, он заколачивает будь здоров. Нам хватает. Иногда вот даже и рыбу покупаем, а то и мясо. Просто надоело сидеть без дела. Гляди сама: отец на экскаваторе, мать на огороде, Толик козу пасет, один я дурня валяю. А у меня пальто истрепалось, матери туфли надо, Толику — штаны.

Так, так… Манюшка откровенно оценивающим взглядом смерила двух окуньков, что чистил Николай. На четверых и есть нечего. А тут еще она приволоклась. Да ладно, можно и отказаться от рыбы, ей бы переночевать только.

Перехватив ее взгляд, Вербак покраснел и с досадой сказал:

— Какая ты… Все норовишь приземлить! Столько не виделись, нé о чем кроме поговорить, что ль?

Манюшка не отвела глаза, и Николай как когда-то нырнул в их зеленую глубину. Снова захотелось хотя бы одним пальцем коснуться волос или щеки этой ершистой, такой родной его сердцу девочки. Он знал, как не хватало ей в жизни ласки, тепла: война отняла всех — мать, отца, сестру, братьев, — когда она была совсем маленькой. Но… опять встала перед глазами давняя картина: Манюшка и Игорь на берегу озера, в обнимку. Накатила ревность. Как они смели! Я боюсь до нее дотронуться, а он… А она… Как она могла…

— Ну, как там… Игорь? — криво улыбаясь, напряженным голосом спросил Николай.

— Живет, а чего ему? — пожала плечами Манюшка.

— Хороший парень.

— Парень как парень. А чего ты о нем? Вы ж вроде не дружили.

Ишь как притворяется! Будто и не обнимались.

— Надеюсь, он тебя проводил в далекий путь? — Ревность толкала к ссоре, он чувствовал это, но не мог остановить себя.

Манюшка не принимала вызова.

— Никто меня не провожал. Даже Райка. Я уехала тайком: шансов поступить в спецшколу у меня нет, так что потом, когда вернусь, ни перед кем стыдно не будет — вроде никуда и не ездила.

— Но вы простились все же? — гнул свое Николай.

— С кем?

— С Игорем.

— Слушай, какой ты зануда, оказывается… Давай режь рыбу и неси сковородку и муку.

«Увиливает, — подумал Николай. — Все ясно».

Приехал с работы отец, принес с собою проблемы и тревоги стройки. Никак не мог переключиться на семейные заботы. Умываясь и переодеваясь, а потом и за ужином изливал накопившееся:

— Кой-кто, чтоб отрапортовать скорей, идет на любой обман. Вон Литовская улица… — Худое плохо выбритое лицо пылало праведным гневом, курносый нос воинственно задирался. — Построили девять домов, народ радовался — наконец-то расплюемся с подвалами и развалюхами. И что? Построить построили, а заселять нельзя — воды нету, света нету. И не подойти, не подъехать — ни дорог, ни тротуаров. Сколько уж месяцев стоят — разваливаться потихоньку начнут скоро. Теперь, как газета ударила, нам, постройкому, говорят: «Надо написать в редакцию, объяснить — мы, мол, не виноваты». За нас хотят схорониться, видали? А когда сдавали и принимали, нас не спрашивали… Кругом только и слышишь: «Быстрее залечивать раны войны!» Эх, родимые! Уж и залечили б, может, многие, кабы не так шустро рвались рапортовать. Ты дело сделай, а отрапортовать всегда успеешь!..

Антонина Васильевна пыталась повернуть разговор на залесские новости, но Степан Дмитриевич и Манюшку-то помнил смутно, а Залесье, видать, совсем уже изжил из памяти. Вежливо задав гостье два-три вопроса, он снова оседлал любимого конька — поточный метод, специализированные бригады, почасовой график… Слушатели под разными благовидными предлогами исчезали из-за стола.

Остаток дня прошел буднично и тускло. Ребята долго прогуливались вдвоем по краю оврага, но почти все время молча: Николай разговор не поддерживал, на вопросы отвечал односложно, видно было — дуется. Манюшке стало досадно и скучно.

— Ладно, мне пора. Разрешите взлет?

— Да еще рано, успеешь. — В голосе его послышалось искреннее огорчение. — Что ты спешишь?.. А может, тебя кто-то ждет?

Опять!

— Конечно, ждет, а ты думал как? — сухо отрезала Манюшка и повернула к дому.

Зашла в дом, попрощалась с Антониной Васильевной и Степаном Дмитриевичем.

— Оставайся ночевать, — предложила Антонина Васильевна. — Чего тебе куда-то до чужих? Да и куда ты пойдешь-то?

— Меня пристроили… — Она помолчала, ожидая, что скажет Николай. Но он отчужденно молчал. — Ну, бывайте. Может, еще увидимся…

Ночевать Манюшка поехала на вокзал.

На следующий день вчерашние абитуриенты собрались в одном из классов. Начальник учебной части объявил, что такие-то и такие-то зачислены в спецшколу, такие-то получили плохие оценки на экзаменах и могут забрать в канцелярии свои документы, а такие-то — шестеро — должны пройти медицинскую комиссию. Напоследок Дубков выругал тех, кто сдал экзамены:

— Лодыри царя небесного! Кровь в жилах останавливается, как заглянешь в ведомость — почти сплошные тройки. Запомните: на тройках далеко не улетите. Мы за вас возьмемся. Спецшкола — не дойная корова, кормить бездельников мы не намерены.

Про Манюшку не было сказано ни слова. Начальник учебной части ни разу даже глазом не повел в ее сторону. Ничего хорошего это не сулило. Но на легкую победу она и не рассчитывала. Вслед за Дубковым юркнула в его кабинет.

— Ну, что тебе, Доманова? — Не переставая складывать разбросанные по столу бумаги, он исподлобья глянул на нее сердитыми желтыми глазами.

Ни во взгляде, ни в голосе ничего обнадеживающего не было, а вот то, что он назвал ее по фамилии…

— Вы не сказали, как я сдала экзамены.

— Какое это имеет значение? Ну, хорошо сдала, ну, на пятерки, и будь ты в штанах… Да о чем тут толковать! У нас даже твоих документов нет. Свалилась на нашу голову, как камень с крыши…

— Так документы вот… — Манюшка выхватила из внутреннего кармана своей суконной жакетки аккуратный сверток. Торопливо развязала голубой шнурок, развернула газетку, положила перед начальником учебной части тоненькую стопочку бумаг. — Пожалуйста!

— Что пожалуйста? Ну что — пожалуйста? — закричал Дубков, багровея. — Есть порядок: нам вовремя присылают документы, мы посылаем вызов и тогда… слышишь, только тогда едут к нам на экзамены! А ты? Эх, да что я тут трачу с тобой время!

А сам тем временем, видимо, машинально развернул бумаги и стал читать. Снова аккуратной стопочкой сложил их и подвинул к Манюшке. Сказал чуть мягче:

— Нет, ничего не выйдет. И не надейся. Ну, пойми, девушек мы не принимаем. Не положено — и все.

— А почему? — зло прищурилась Манюшка. — Что, у нас не равноправие?

— Повторяешься, голубушка. Неужели не понимаешь, что дело не в этом?

— А в чем же? Мальчишки сильнее? Так давайте самого сильного, и я из него винегрет сделаю. «Вот расхвасталась, — мелькнуло у нее в голове. — Ну, да ладно, не каждого побью, конечно, но драться не откажусь ни с кем, если что».

— У нас тут не Римская империя, бои гладиаторов не устраиваем, — проворчал Дубков.