– …how things appear to you… – повторил Декарт со смешным французским акцентом. – Реальность – это то, как вещи тебе представляются, а вовсе не то, что есть на самом деле. Но в том-то и дело, что на самом деле никакой реальности тоже нет…

– Увы, Рене, увы… – согласился я.

– В таком случае, что же ты предлагаешь? – с надеждой посмотрел на меня Декарт.

– Я предлагаю заявить, что мыслю я или не мыслю – это не имеет значения, потому что ни реальности, ни существования просто нет. Это глупые размытые определения, которыми человеческое сознание пытается оперировать на уровне – «поддел котлету на вилку и съел», а для философии сии понятия неприменимы, – уверенно заявил я.

– Ну что ж, будь по-твоему, – снова вздохнул Декарт, – записывай: «Meme si je pense, ceci ne signifie pas tout a fait que j'existe».[60]

Я ласково обнял Рене и пожал ему на прощание его несуществующую руку.

Моя страсть к книгам начинает принимать болезненные формы. Я пытаюсь приладить книжные полки к любой свободной стене дома. Можете себе представить, какое чувство зависти и неудовлетворенной страстности охватывает меня, когда я посещаю крупные библиотеки? В круглый зал книгохранилища Британского музея я вообще решил не заходить, дабы не подвергать себя излишней травме… Только заглянул в двери – а там… Единственное, что я подметил с удовлетворением, что книжные полки в этом зале перемежаются с декорациями, стилизованными под книжные полки… Ну, чтобы казалось, что все стены полны книг. Дешевый трюк. А еще британцы называются. Нехорошо. Может быть, они это сделали, чтобы в будущем заполнять эти места книгами? Ведь книги множатся ничуть не с меньшей скоростью, чем народонаселение Земли.

Так вот, я, помнится, как-то забрел в библиотеку Еврейского университета, того корпуса, что на горе Скопус. Она располагается в нескольких этажах и содержит невообразимое множество книг. Я бродил по ней много часов, открывал разные тома и читал наугад. Одна из книг меня чрезвычайно заинтересовала, и я взял ее почитать с собой. То был… Барух Спиноза на иврите. Возможно, это покажется странным, но философия читается лучше на чужом языке, поскольку, читая на иностранном, необходимо концентрировать внимание в полной мере, а читая на своем языке, мы нередко начинаем блуждать мыслью по отдаленным углам нашего сознания и теряем линию повествования черных буквочек на белой тонкости страниц.

Я фанатически люблю книги, я глажу их ласковые тонкие листы, я обожаю их запах и нежное прикосновение переплетов. Нынче книги пахнут отвратительно, не то что в былые времена… Старые книги обладают пьянящим ароматом клея… Конечно, если книга слишком стара, то от нее несет плесенью, что не может быть столь же приятно. В таких случаях я воздерживаюсь и стараюсь их не нюхать.

Вообще надо сказать, что запах книг есть одна из земных радостей, которую отобрал у нас холодноокий интернет. Ведь монитор нюхать не станешь! Да и если придет такая фантазия, пахнет он одинаково, вне зависимости от того, что на себе изображает, – чей-то дурной облик или бессмертные слова какого-нибудь мыслителя. Почему люди не изобрели ароматических книг для слепых? А то как пошло: водите, мол, пальчиком по страницам, внимайте информации… А ароматы были бы лучшим проводником в картонном царстве фолиантов, особенно для слепых, которым отказано в счастье восприятия электромагнитных волн этого многоцветного мира.

Итак, с книгой под мышкой я отправился в парк Еврейского университета через мостик, его отделяющий от основного пространства храма гуманитарных знаний…

В парке было тенисто и хорошо. Он, конечно, слишком вытянут, и стоит ошибиться аллеей, как вы уткнетесь в проволочные заграждения, отделяющие вас от неприветливой панорамы арабских деревушек и невосхитительных ландшафтов пустынь.

Едва я углубился в чтение, как в воздухе зазвенели отдаленные крики и аура приближающейся драки. Шум усиливался, и на странице десятой я увидел бегущего по аллее человека. Немедленно признав в нем Спинозу, я попытался схватить его за руку, потому что испытывал к нему большую привязанность еще по русским вариантам его книг.

Барух остановился. Тонкие черты его лица выражали отчаяние и испуг.

– Тезка, спрячь меня куда-нибудь, – нервно зашептал он, и я предложил ему место в кустах за скамейкой.

Едва Спиноза спрятался, по аллее пробежала небольшая кучка студентов и профессоров в кипах. Было видно, что намерения их отнюдь не дружественные, я бы сказал, совсем неприятные. Один из студентов в вязаной кипе даже держал руку на кобуре. В Израиле многие носят пистолеты на поясе, там, где в других странах висят банальные мобильные телефоны. Израильтяне имеют и то и другое, и каждый раз, когда кто-нибудь их них путает пистолет с телефоном, по израильским новостям есть о чем поговорить, кроме очередного теракта, ибо теракты в большом количестве притупляют душу и делают человека зомбиподобным, а рассказы о перепутывании пистолета с телефоном или наоборот веселят израильтян почти так же, как известие о каком-нибудь изнасиловании. Все три новости являются обязательным атрибутом любого выпуска новостей, ибо в Израиле о погоде долго разговаривать не принято, в этой стране большую часть года «хам вэ-наим»[61], как выражаются местные жители, и «с души воротит от жары», как выражаюсь я. Те же районы, где мне выпало селиться в последнее время, называются израильтянами: «кор клавиш»[62] и «леан тис'у? ле-тох!га-1иелег?»[63], а мною называются «нормальный климат и благословенная прохлада»… Почему такие расхождения? Не нужно селить белых медведей на экваторе… Хотя и теракты, конечно, тоже надоели… Они зомбируют людей, делают их неизлечимыми фаталистами. Люди там не живут, а доживают, а с такими не только каши, но и элементарного киселя не сваришь…

Итак, когда группа агрессивно настроенных студенчества и профессуры промчалась мимо меня по аллее и скрылась за поворотом, Спиноза боязливо выглянул из кустов и подсел ко мне на скамейку.

– За что это они так на тебя обозлились? – поинтересовался я.

– Да как обычно: я им сказал, что Бога следует рассматривать как некую субстанцию, которая одухотворяет и направляет природу, будучи «разлита» в ней, как субстанцию, которая одновременно есть Бог и природа.

– Ну, с этим трудно не согласиться, ведь, ограничивая Бога, отделяя его от природы, мы противоречим очевидному определению Бога, – сказал я.

– Ну что ты возьмешь с этих кипастых… – вздохнул Барух и по-еврейски пожал плечами с такой ужимкой, как будто ему дали попробовать пересоленные щи. – Я и сам-то имел несчастье родиться в Амстердаме в семье евреев, бежавших из Португалии от религиозных преследований. В нашей еврейской общине всегда царила атмосфера религиозного фанатизма и нетерпимости. Я вижу, у вас здесь ничего не изменилось.

– Барух, – обратился я к Спинозе, – но как же можно отрицать то, что ты предлагаешь? Ведь современное определение Бога само себе противоречит. По определению Принстонского университета, Бог – «the supernatural being conceived as the perfect and omnipotent and omniscient originator and ruler of the universe»[64]. Бог не может быть существом, ибо, признав его таковым, мы должны заявить, что существует некая высшая, чем Бог, иерархия, а именно Вселенная, включающая в себя вышеупомянутого Бога, которую я бы и хотел определить как БОГА.

– Ну так и я о том же, – развеселился Спиноза, – а они в меня камнями… Даже материалистом объявили.