Еще мы вызнали, что Пантелей, пообщавшись с Созерцающими, ушел в портал – только его и видели. И как с ним встречаться дальше, знал только убитый жрец, который эту шайку наемных колдунов привел. Так что в этом мы тоже оказывались в пролете.

А еще пленный нас здорово разочаровал в одном: сообщил, что по реке в сторону Пограничного идет баржа с боеприпасами для минометов и полковых пушек. А мы-то надеялись, что осада форта пойдет теми запасами, которые сипаям удалось увезти с собой, отбиваясь от частей пришлых. А не тут-то было…

– Порошин, что делать будем? – спросил пограничник с петлицами штабс-капитана – начальник разведки гарнизона. – Раздолбят ведь все они из минометов. И до твоих птичек дотянутся рано или поздно.

– Дотянутся, – согласился комэск. – А что я могу сделать?

– Взлететь на «громовержце»[126] своем, – подсказал Шадрин.

– С ума сошел?

У комэска чуть пилотка не свалилась – так резко он подкинулся.

– И как я взлечу? Все под обстрелом, с опушки бьют. Хорошо, что ворота ангаров в другом направлении, а то бы уже все «птички» издырявили. – Порошин помолчал, затем спросил: – Сколько продержимся здесь, как думаешь?

– Сколько-то продержимся, – подумав, ответил комендант. – День, два… Хорошо, что минометы у них не дивизионные, накаты над ангарами им не пробить, на совесть делали, а к воротам не подпустим. Главное, чтобы нашу артиллерию не раздолбали.

Комэск не меньше минуты молча кусал губы, затем кивнул:

– Надо что-то придумать. И без машин оставят, и нам здесь головы поднять не дадут.

– О том и речь, – пробормотал комендант, болезненно сморщившись при звуке очередного разрыва снаряда на стене форта. – А если гаубицы разнесут, чем рано или поздно все это закончится, – тогда вообще хана. Развалят стену с заграждениями – и войдут внутрь. Нас тут раз, два и обчелся.

– Ну нашу стену так просто не развалишь, – присоединился к разговору пограничный поручик, тот самый, что с нами прорывался, по фамилии Николаев. – Ее еще и заговаривали.

Бревна действительно были промаркированы рунами «Ир» и «Ac», означающими прочность и здоровье. И руны заметно излучали. В укреплениях это нормальный обычай. И для прочности заговаривают, и от гниения даже. Держались бревна крепко. Хоть попадания и повреждали дерево, но все же не так, как могло бы, будь оно обычным.

– Если из пушек долбить и долбить, то развалится, никакие заговоры не помогут, – буркнул комендант, явно страдающий при виде такой порчи вверенного ему имущества.

Я молчал, стоя рядом и в разговор не вмешивался. Но то, что положение складывается безвыходное, понимал уже без посторонней помощи. А каким ему еще быть-то, если нас в форте неполная рота, а вокруг чуть не бригада с приданными средствами? К тому же, насколько известно стало из сеанса прервавшейся связи, возвращавшиеся в форт пограничники в составе роты попали в толково организованную засаду, были подрывы на фугасах, и, понеся потери, подкрепление отступило на соединение с остальными подразделениями. Так что помощи ожидать пока не приходилось. И начальник пограничной разведки был прав на все сто – спасти нас мог только «громовержец» с его мощным вооружением. Взлететь, засечь минометы и разнести их в клочья вместе с расчетами – было этому самолету вполне по силам.

Но сначала надо взлететь, а для этого его следовало завести, выкатить из ангара, проехать на нем до начала полосы, развернуться, разогнаться, оторваться от земли, набрать высоту… И все это под винтовочным и пулеметным обстрелом. А возможно, и артиллерийским. Больше похоже на попытку самоубийства. Противник как раз по другую сторону аэродрома пристроился, на опушке леса. Правда…

– А что, у вас за летным полем вал, что ли? – спросил я комэска.

– Нет, естественный бугор, – покачал он головой. – Но полосу так проложили, чтобы из леса никто не пальнул в самолет, если банда какая налетит. Мы же днем их обычно открыто держим.

– Так саму взлетную полосу обстреливать не получится?

– С фланга не получится. А продольным огнем она накрывается запросто. Про артиллерию молчим, – ответил разведчик. – Ты нас за дураков-то не держи.

– С какой стороны простреливается? Отсюда не пойму… – спросил я, шаря стеклянными буркалами бинокля по лесным опушкам.

Возле наблюдательных щелей бетонной коробки НП начали биться пули, но внутрь пока не залетали. Щели здесь по уму сделали: и рикошета не будет, и попасть в них даже снайперу сложно, и смотреть наружу удобно, мертвых зон нет.

– Простреливается с обеих сторон. При развороте самолет обязательно подловят, и при взлете будут прямо в брюхо лепить, – сказал комэск.

– И что? – оживился, словно поймав какую-то мысль, начальник разведки. – Глубина порядков у сипаев наверняка никакая, оттуда же они прорыва не ждут. Считай, одна шеренга обстреляет, и та редкая. Крупнокалиберных пулеметов мы у них пока не заметили, единые бьют. Вполне может взлететь машина.

– Взлететь может, – вздохнул летчик. – Но пока эта корова летающая разворачиваться будет на престарте, его из обычных пулеметов успеют в клочья разнести. И площадь плоскостей у него такая, что только слепой не попадет.

– А снайпера на что? Есть снайпера в форте? И весь огонь на ту сторону резко перекинуть, чтобы голову поднять боялись. И успеет развернуться, – оживился я.

– Можно попытаться, – задумчиво сказал комендант. – Если скрытно огневые средства подтянем на ту сторону да ударим разом – головы они точно попрячут. И дым опять же можно пустить. Как взлетать с дымом? Получится?

– Если по уму пускать, а не все вокруг затянуть, то получится, – кивнул Порошин. – Сам машину поведу, взлетим. И делать это надо завтра с рассветом. На левом фланге задымим, на правый фланг солнце в глаза будет, а когда взлетим – то и рассветет. И со светом ударим.

– Тогда надо пытаться, – сказал комендант. – С чего начнем?

– С того, что спросим зампотеха, когда он намерен установить и запустить движок с «аннушки», что я приказал ему переставить. «Громовержец» у нас сейчас на одном моторе, – ответил Порошин, а мне сразу вспомнился случайно услышанный разговор его со штабс-капитаном – начальником техслужбы эскадрильи.

Действительно, если дело на первый взгляд казалось безнадежным, то по некотором размышлении таковым уже не выглядело. В любом случае стоило попытаться, потому что было ясно – не сейчас, так к вечеру, в крайнем случае под утро, но нас сомнут. Бетонные колпаки дотов минометам не взять, но стены с проволочными заграждениями развалят, пушки разобьют, дыма напустят и всей массой в форт ворвутся. И тогда, как выразился персонаж из романа Стивенсона, «живые будут завидовать мертвым». Средневековье, чего же вы хотите?

Обстрел все усиливался, и я выглянул в амбразуру, обращенную во двор форта. Там никого видно не было, все укрылись в вырытых и обустроенных за вчерашнее щелях. Лари была с Машей, которая к утру более или менее оклемалась и была способна самостоятельно ходить и даже бегать, если недолго. Когда во дворе разорвалась первая мина, до щели она все же скорее добежала, чем дошла.

Машина все еще была цела. На дощатых дверях, снятых с сарая, которыми я ее укрыл спереди, видны были в бинокль следы осколков, но сама машина невредима, за исключением тех дыр, что я заполучил при прорыве. Стена форта защищала ее от прямого попадания, мины рвались дальше. Ну и слава богам, мне вторую такую по деньгам ни за что не потянуть. А вот стоящий рядом с моей «копейкой» серый «полевик» Иваныча, содержателя гостиницы, пострадал. Даже радиатор вытек, под капотом и передними колесами пикапа растеклась немалая лужа. Вот такие дела у Иваныча – машина накрылась, да и гостиница, видать, недолго простоит. Застрахован хоть?

Прямо над нашими головами, над бетонной крышей НП, разорвался шрапнельный снаряд. Даже из-под толстого слоя железобетона были слышны визгливые рикошеты от бетона свинцовых пуль, которыми он был начинен. К счастью, такой поворот событий предвидели, и щели в крепостном дворе имели еще и противошрапнельные козырьки.