— А призывы к комсомольцам и молодежи, которые мы в газете читали, — разве это не полномочия?! — ответил Довгань. — Я уверен, что по радио тоже передают приказы Родины. Жалко, что у нас нет радиоприемника…

В конце концов парни пришли к заключению, что они вправе создать свою организацию, которая, решили они, временно не будет иметь связи с партийным подпольем. Потом вспомнили Каленика Васильевича Волынца, заядлого радиолюбителя, который до войны мастерил радиоприемники, премии на всяких конкурсах за свои конструкции получал.

— Э, то когда было! — махнул рукой Милентий. — Он еще при наших, как только началась война, по приказу все свои катушки и жестянки посдавал.

— Ну и что? — вмешался в спор Игорь. — Давайте попросим его, может быть, что-нибудь и придумает.

На том и порешили. Уже прощались, договариваясь о следующей встрече, пожали друг другу руки, когда Милентий вспомнил, что на блокпосту станции Калиновка-вторая есть взрывчатка.

— Наши части, — пояснил Кульчицкий, — отступая, не успели ее вывезти. Мне об этом один железнодорожник рассказывал.

Стали думать, как забрать взрывчатку. На станцию можно попасть только с пропуском, а раздобыть его не так просто.

— Но все-таки кому-то пропуска эти выдают? — рассудительно заметил Гриша.

— Только тем, кто работает на железной дороге.

— Так в чем дело? Может быть, ты и пойдешь туда работать? — предложил Довгань, взглянув на Милентия. — Мы с Игорем будем продолжать поиски связи с подпольем, писать листовки, Гриша подумает, как достать оружие.

— Хорошо, я попробую, — согласился Милентий.

Скрипнула калитка, и во двор вошел сельский полицай. Хлопцы молча, будто не замечая его, начали расходиться. Полицай пропустил их мимо, обшаривая каждого вопросительным взглядом (ведь в школу вместе ходили, а никто с ним даже не поздоровался!), но Милентия Кульчицкого, с которым был знаком ближе, остановил.

— Зря ты, Кульчицкий, с ними связался. Они тебя добру не научат.

Полицай видел, что люди его сторонятся, и чувствовал себя беспомощно, как мальчишка, который набедокурил. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, чтобы успокоиться. Милентию тоже было интересно знать, что думает и чувствует человек, который стал полицаем, продался врагу. Молчание Милентия пробудило в душе полицая слабую надежду найти в нем если не сообщника, то, по крайней мере, нейтрального собеседника. Полицай продолжал, надеясь вызвать парня на откровенность:

— Думаешь, я дурак, не заметил, что вы там ни в карты, ни в лото не играли, хоть Гриша и вынес кубики.

Милентий растерялся. Полицай своим вопросом застал его врасплох. Надо было что-то немедленно придумать. «Он хочет откровенности, — подумал юноша, — надо это использовать».

— Ай, — театрально вздохнул Милентий, — разве теперь лото на уме? Ты, например, вроде и неплохо устроился, а все же у тебя на душе неспокойно. А хлопцам же совсем плохо. Игорь Коцюбинский числится при управе. Работа тоже ничего, вроде бы интеллигентная, возле власти. Но кто он? Куда пошлют. Хуже уборщицы. А Довгань? Разнорабочий. И это после того, как человек целый год в институте проучился! Думаешь, легко? То же самое и у Гриши. Того и жди, что из родного села куда-нибудь запроторят или в концлагерь бросят. А что — призывной возраст! А мне так еще хуже — ни туда, ни сюда. На приличную работу вроде твоей еще не берут, я же моложе всех, а согласно немецким законам подлежу мобилизации. А жрать-то надо каждый день. Вот и думаем. А ты говоришь — лото. Какое тут, к черту, лото!

— Да, — думая о чем-то своем, сказал полицай, — я не прогадал. И форму дали, и паек. А Советы теперь уже за Уралом, немцы уже в Москве. К Новому году война кончится, и мне тогда вспомнят, что я в такое трудное время фюреру служил.

— Слушай, — прервал его рассуждения Милентий, — помоги и мне к немцам на работу устроиться. На станцию. Там же не то, что в общхозе коням хвосты крутить. Год-другой поработаю, смотришь — и специальность получу.

— Молодец! Это можно. Я в полиции поспрошаю. Если что — найдем блат. Денька через два-три заходи. Не бойся.

Когда они расстались, Милентий не мог сдержать довольной улыбки. Еще бы! Этот долгий и нудный разговор с полицаем, безусловно, поможет ему выполнить первое подпольное задание. Кроме того, он выручил друзей, отведя от них подозрения этого предателя.

В темную октябрьскую ночь, когда влажный воздух, кажется, липнет к лицу, к одежде, а грязища, будто капкан, хватает за ноги, Катя и Гриша Гуменчуки пробирались по улице, прижимаясь к заборам.

— Если немцы нагрянут, то и до леса по такой грязи не добежишь, — сказала сестра.

— Успокойся, — ответил брат, — в такую погоду они по улицам не разгуливают.

По каким приметам ориентировались — они и сами, очевидно, не могли бы сказать. Вокруг тьма. Изредка где-то за окном блеснет огонек лучины или коптилки, и снова мрак. Но если ты родился в этом селе, то и с закрытыми глазами дорогу не будешь спрашивать.

Тяжело дыша, оба наконец обошли какой-то поваленный плетень, пригибаясь, прошли по садовой тропке и остановились. Скорее почувствовали, чем увидали, что кто-то идет им навстречу.

— Это вы? — услыхали голос Оли Слободянюк.

— Мы с Гришей, — ответила Катя.

— Вытирайте сапоги, проходите.

В небольшой хатке под соломенной крышей, где было всего два окошка, собрались павловские подпольщики на организационную встречу. Окна плотно завешены, на колченогом столике так называемая десятилинейная керосиновая лампа — единственная роскошь по тем временам. В ее скромном свете лица присутствующих кажутся особенно рельефными, глаза полны таинственной торжественности. Взяв в руки бумажку, Довгань чувствует, как от волнения дрожат его пальцы.

Он окидывает взглядом верхнюю одежду собравшихся, которая развешена возле печи, потом смотрит на Катю и Гришу Гуменчуков, Олю Слободянюк, Игоря Коцюбинского, Милентия Кульчицкого, Катю Кособуцкую, Сергея Волынца… Кажется, все.

Тихо. Слышно даже, как потрескивает фитиль в лампе. Все ждут: кто же начнет? Наконец поднимается Гриша:

— Товарищи, — строгим, не свойственным ему голосом говорит он, — для ведения собрания надо выбрать председателя. Да и… секретаря тоже.

— Пусть Гриша и ведет собрание, — предложил Игорь.

— А протокол пусть пишет Оля, — сказал кто-то.

Началось собрание. Один за другим говорили подпольщики. Сначала обсудили и договорились, как точнее записать задания организации. «Всеми средствами бороться с оккупантами, — с общего согласия записывала Оля, — саботировать их распоряжения, вести советскую пропаганду среди населения, делать все, что может принести пользу Красной Армии».

Потом проголосовали за то, чтобы свою комсомольскую подпольную организацию назвать именем В. И. Ленина. Утвердили первый устав и согласно с ним выбрали командира. Гриша предложил кандидатуру Довганя. Все проголосовали «за».

Чтобы обеспечить конспирацию, решили основной боевой единицей считать пятерку. То есть каждый из присутствующих подбирает себе группу из пяти человек, которые знают в лицо только его. Члены пятерки, в свою очередь, могут также подбирать себе группы, однако общаться между собой они должны лишь в исключительных случаях. Из этих же соображений решили в дальнейшем называть друг друга только по имени или подпольной кличке. Так, Екатерина Гуменчук стала Катей Белой, а Екатерина Кособуцкая — Черной. Именно в этот день Петро Кугай стал Петром Довганем.

При обсуждении практических задач было решено, что каждый член организации должен закрепиться в Павловке, раздобыть необходимые документы, надеть на себя маску лояльного обывателя.

Теперь, когда фронт отодвинулся далеко на восток, гитлеровцы принялись наводить «новый порядок». Арестовывали уже не первых попавшихся, а действовали в соответствии с заранее разработанными списками. Поэтому в селе проводился переучет населения. Эта большая по объему и кропотливая работа оказалась не под силу штатным сотрудникам управы. Вот и привлекли к ней кое-кого из образованной молодежи.