— Не отнесешь же ты к подобным субъектам полковника Картмела или сэра Родерика Уикерстоуна?

— Их — нет, любимая. Общеизвестно, что эти престарелые крокодилы заверят печатью своего присутствия респектабельность любого дома, где хорошо кормят и поят. Твоя уважаемая хозяйка наверняка приобретает вина и яства лишь на черном рынке?

— Даже если бы знала, не сказала бы! Все-таки я у нее служу.

— Значит, там. Кстати, каков твой статус в ее доме? Она называет тебя своим секретарем, но, похоже, ты часто рыщешь по Лондону со списком покупок.

— Секретарскую работу я тоже выполняю, только ее, конечно, немного, поэтому я хожу для нее за покупками и слежу, чтобы все было хорошо, когда она устраивает приемы. Вообще, стараюсь не допускать неприятностей.

— Сколько длится твой рабочий день? — вежливо осведомился Харт.

— Установленных часов нет. Предполагается, что я буду уходить в шесть, но миссис Хаддингтон предпочитает, чтобы я и позднее находилась у нее под рукой.

— Вот как? Не иначе, ты вытянула длиннющую соломинку!

Бьюла горько усмехнулась:

— Увы, я не член профсоюза. Получаю три фунта десять шиллингов в неделю и стол — либо вместе с семьей, либо отдельно, на подносе в библиотеке. Так мне нравится гораздо больше!

Ей вдруг стало не по себе от изучающего взгляда ярко-синих глаз Харта.

— Зачем тебе все это? — спросил он. — Твоя хозяйка, говоря начистоту, стерва стервой и не видит в тебе человека. Ты обязана вставать перед ней навытяжку по любому щелчку пальцев с утра до позднего вечера. В чем смысл?

— Меня это устраивает. В наши дни работа на дороге не валяется. — Бьюла поспешила сменить тему: — Придешь на бридж?

— Да, а ты?

— Конечно, тоже там буду. Но играть не стану.

— Кто приглашен? Все те же?

— Да. Одиннадцать карточных столов плюс один-два человека, предпочитающих считать очки или просто наблюдать. Леди Нест будет с супругом, что уже придает вечеру блеск. Обычно он обходит Чарлз-стрит за милю.

— Кто станет его за это винить? Наверное, про присутствие великолепного Дэна Сэтона-Кэрью спрашивать излишне?

— Конечно, он тоже будет. Послушай, Тимоти, ты ревнуешь? Если да, то немедленно выбрось эти мысли! Сначала я думала, что он как-то связан с миссис Хаддингтон, но, по-моему, ошиблась: его интересует Синтия.

— Сатиры и нимфы! Нелепость! Будем надеяться, что это просто мимолетное увлечение. Трудно представить его женихом: слишком у него либеральные взгляды… Однако если он применяет свои чары к этой красавице, то можно понять, почему молодой Сидни Баттеруик так темпераментно развлекал компанию в тот вечер, когда мы слушали на Чарлз-стрит Столхэмский струнный квартет.

— Ты отвратительный!

— Отвратительным там был не я, — возразил Тимоти. — И я не воспользовался бы этим словом для описания ситуации. Я не против легкого утешения, к тому же человек широких взглядов…

— Шире некуда!

— Да, ширины моих недостает, чтобы объяснить ситуацию на Чарлз-стрит. Все-таки для меня она связана с девушкой, на которой я намерен жениться.

— Ты действительно считаешь меня невинным цветочком?

— Да, невзирая на все твои попытки убедить меня, что ты уже много лет умудренная светская дама.

Бьюла пожала плечами:

— Не моя вина, если ты упорствуешь в своих иллюзиях. Я предупреждала, что ты ничего обо мне не знаешь.

— «Ничего» — все-таки преувеличение! — радостно заявил Тимоти. — Например, мне известно, что в определенный момент ты возомнила, будто против тебя ополчился весь мир. Еще я знаю, что ты в ссоре со своей родней, и под твоей малоубедительной личиной ранней умудренности скрывается страх.

— Страх? Чего мне бояться? — резко спросила она.

— Этого я не знаю и не готов выспрашивать. С меня довольно ждать и дождаться того дня, когда женский инстинкт подскажет тебе, что я — тот, на кого ты можешь положиться.

Бьюла встала, схватила перчатки и сумочку и произнесла:

— Мне пора. Уже очень поздно. Не провожай меня. Я… Лучше не надо.

Дом на Чарлз-стрит, снимаемый миссис Хаддингтон, внешне почти не отличался от соседних домов, но изнутри не был похож вообще ни на что: по мнению молодого Харта, особенным его делало полное отсутствие индивидуальности. Обстановка просторных комнат не претендовала на уют. Всем, от тщательно продуманного расположения дорогих цветов в многочисленных вазах до выбора иллюстрированных журналов, выложенных на низком столике перед камином в гостиной, дом напоминал свежему гостю салон высококлассной мебели. Роскошные диваны и кресла, обитые той же тканью, которой были занавешены высокие окна, не говоря о подушках с огромными кистями, были расставлены и разложены с пристальным расчетом и непрерывно взбивались либо дворецким, либо самой миссис Хаддингтон.

Холл и лестницу застелили зеленовато-желтыми коврами. Под зеркалом в золотой раме стоял столик в стиле «ридженси», по сторонам от него несли караул два шератонских кресла с обивкой в тон ковру. Дверь из холла открывалась в столовую, где царили красное дерево и алая парча. Еще одна дверь, малозаметная, вела на лестницу в полуподвал. Там была другая дверь, за ней располагалась комната, обставленная как библиотека. Два ее высоких окна с внутренними ставнями и с занавесками из плотного бурого бархата выходили в столовую и в крытый сад с солнечными часами и несколькими клумбами, где цвели, в зависимости от сезона, нарциссы или герань. Вдоль стен теснились книги знаменитых авторов в красивых переплетах. На столе с двумя тумбами, водруженном между окнами, лежала толстая книга для записей в переплете из выделанной кожи, стояли ящик из красного дерева, где были сложены конверты и писчая бумага, и серебряная чернильница. Все кресла были обиты грубой кожей. Над комнатой помещалась еще одна, с выходом на лестницу между первым и вторым этажами, принадлежавшая хозяйке и известная всем, кроме мисс Бертли (упорно называвшей ее «гостиной миссис Хаддингтон»), как будуар. Она имела те же пропорции, как и комната внизу, но оформление было иное. Днем два ее окна затягивал тюль, который в темное время суток сменяла сиреневая парча. Ореховый столик с алебастровой сигаретницей и такой же пепельницей стоял рядом с кушеткой, заваленной сиреневыми и розовыми шелковыми подушечками. Два кресла были обиты сиреневым атласом, остальные, названные изготовителями «дополнительными», заполняли пустые места вдоль обшитых панелями стен. Пол закрывал пурпурный ковер. В углу между дверью и окном стоял столик на выгнутых ножках, служивший постаментом для телефонного аппарата, покрытого кремовой эмалью, и для лампы с розовым шелковым абажуром. Рядом с этим столиком находился стул, тоже колченогий, ромбовидная спинка и пружинистое сиденье которого были обиты той же сиреневой парчой, свисавшей по бокам от окон. Цветочный мотив был представлен в комнате алебастровой вазой, в нее летом ставили розы или гвоздики, а зимой лунник или лаванду.

Второй этаж дома полностью занимала гостиная — комната в форме буквы L. Первоначально здесь было две комнаты, соединенных сводчатым проходом. Над гостиной располагались спальни миссис и мисс Хаддингтон с ванными комнатами. Выше, сразу на двух этажах, простиралась терра инкогнита, населенная слугами миссис Хаддингтон.

Мисс Бьюла Бертли, чье задание в этот февральский день заключалось в обнаружении в Лондоне фирмы, которая взялась бы поставить по сходной цене икру для компании примерно из полусотни человек, вернулась на Чарлз-стрит и нашла хозяйку в гостиной, где та принимала свою единственную и притом незамужнюю сестру Вайолет Пикхилл. Между двумя дамами существовало внешнее сходство: обе худые, с длинными руками и ногами, с орлиным профилем. При этом было бы трудно подобрать двух других настолько несхожих людей. Мисс Хаддингтон была ухоженной и нарядной, ее худоба вместе с внушительным ростом всегда радовали портных. В медных волосах, уложенных красивыми волнами, не было заметно седых прядей. Голубые глаза были слишком холодными, чтобы назвать их красивыми, но черты лица скорее приятными, и жесткость тонких губ обычно скрывала светская улыбка.