— Вообще-то он мог бы это сделать, — неуверенно проговорил он. — Но вот зачем это ему понадобилось?

— Старший инспектор пошутил, сержант.

— Понятно, сэр. Но, как мы успели узнать, причин для убийства не было ни у кого из них.

— Даже у папаши молодого Хасуэлла? — осведомился Хемингуэй. — Или он вне игры?

— Его там не было, сэр. Уехал днем в Вудхолл и вернулся только в половине девятого. Вудхолл в пятнадцати милях от Торндена, это большое поместье, владелец которого нанял его управляющим. Он — агент по торговле недвижимостью и часто подрабатывает таким способом.

— Он ладил с Уорренби?

Сержант помялся:

— По-моему, да. Хотя оба заседали в совете, и у них порой возникали разногласия.

— Господи! — воскликнул Хемингуэй. — А кто-нибудь поддерживал с этим субъектом добрые отношения?

Сержант молча усмехнулся.

— Вы попали в точку, старший инспектор, — заметил полковник Скейлз. — Мерзкий был тип, все его не выносили. Признаться, даже я. Уорренби был из тех, кому не только надо во все вмешиваться: не успокаивался, пока не добивался своего. Прямо Гитлер в миниатюре! Наглый выскочка! Ничем не брезговал, лишь бы встрять в дела, не имевшие к нему касательства. Казалось бы, где он, а где тот или иной вопрос? Нет, он тут как тут! Проник даже в комитет по организации благотворительного бала, устроенного год назад леди Винчестер. Наверное, решил, что это пойдет ему на пользу. Как же он ошибся!

— Получается, это не единственное место, где Уорренби нажил себе врагов. Торндонское общество мы уже разобрали. Как насчет остальных, тех, с кем он сталкивался?

— Естественно, мы и этого не упустили. Даже если не принимать во внимание, что Карсторн не знал, чтобы в Торнден в интересующее нас время наведался кто-либо из Беллингэма — к Фокс-Хаусу можно подойти по общественному выгону, — я не слышал, чтобы кто-нибудь всерьез с ним повздорил. Зависть — пожалуй, ревность — сколько угодно, многие Уорренби недолюбливали, и большинство из нас вздохнули бы с облегчением, если бы он убрался из Беллингэма. В округе он был самой ненавистной фигурой, однако из неприязни не убивают: требуется мотив! Вот почему, старший инспектор, я не стал медлить с обращением в Скотленд-Ярд: нет никого хотя бы с подобием мотива!

— А как насчет поляка, который заглядывался на его племянницу? — поинтересовался Хемингуэй. — Не говоря о самой этой юной леди… Если она получает по наследству деньги, я назвал бы это неплохим мотивом.

— Сначала познакомьтесь с мисс Уорренби, а потом говорите! — И полковник громко захохотал.

— Я так и сделаю, сэр, — сказал старший инспектор.

— Беда с вами, Хорас! Вам не угодишь, — произнес Хемингуэй позднее. — Я везу вас в разгар лета в прекраснейший уголок, о каком можно только мечтать, привожу в паб, где, вижу, не читали указов о нормировании, а у вас такой вид, словно вас притащили в зону бедствия. Я вас побеспокою: передайте-ка мне масло!

Инспектор подал ему зеленую чашку, отдаленно напоминавшую формой салатный лист.

— Масло! — провозгласил он. — Недельная норма!

Хемингуэй не стал себя ограничивать. Они сидели в пустом кафе и наслаждались поздним ужином, навевавшим воспоминания о почти забытых изобильных временах. Гостиница «Сан» была старейшей, но далеко не лучшей в Беллингэме. Сюда приходили ночевать после дневных трудов заезжие коммивояжеры. Неудобства кроватей в номерах смягчались перьевыми матрасами. В единственной ванной комнате стояла старинная крашеная ванна в деревянном коробе, со старомодным краном. Зарешеченные окошки можно было, приложив силу, попробовать открыть. Постояльцы были людьми неприхотливыми, поэтому к их услугам здесь была всего одна гостиная, а в кафе стоял длинный стол, сидеть за которым приходилось на стульях, набитых конским волосом. Еще здесь громоздился массивный буфет из красного дерева, пожелтевшего от времени, служивший подставкой для фикуса, были сложены коробки от печенья с картинкой на сюжет коронации Эдуарда VII и расставлено множество банок с соусами и маринадами. На стенах висели гравюры из стали в кленовых рамах, в углу высилась ваза с пампасной травой. Еду здесь подавали небрежно, меню отсутствовало, зато сама еда была отменной. Хемингуэй заказал чай, и вскоре на столе появилась тарелка с беконом, яйцами, колбасой, помидорами и жареным картофелем, а также три-четыре вида джема, булочки, фруктовый пирог, буханка хлеба, компот и редиска. Эту гостиницу ему порекомендовал сержант Карсторн, в связи с чем старший инспектор проникся уважением к его профессиональным способностям — по мнению помощника Хемингуэя, безосновательно.

— Хотелось бы узнать, откуда у них столько бекона, — зловеще произнес Харботтл.

Старший инспектор налил себе вторую чашку чая и щедро добавил сахару.

— Не пойму, зачем вы занялись расследованием убийств? — усмехнулся он. — Ищейка на службе у министерства продовольствия — вот ваша стезя! Какое вам дело, откуда у них бекон? Когда вы его ели, у вас за ушами трещало! Еще чаю?

Харботтл не возражал. Несколько минут он звенел в чашке ложечкой.

— В деревне хорошо! — внезапно заявил он. — Но это расследование мне не нравится, шеф.

— Проблема в вашем комплексе неполноценности, — невозмутимо заметил Хемингуэй. — Когда вы заговорили о сквайре, я понял: быть беде. Вы же стали вспоминать былые деньки, когда были деревенским пареньком, возили навоз и ломали шапку перед сквайром.

— Вот еще! — возмутился хмурый подчиненный. — В жизни не возил навоз и ни перед кем не ломал шапку. Что мне было ломать, когда я ходил с непокрытой головой?

— Так вы из красных? Здесь лучше забыть о равенстве, это тупиковый путь. — Увидев, что инспектор тяжело дышит, он примирительно добавил: — Остыньте, Иов, поберегите свои сосуды!

— Почему Иов? — подозрительно спросил инспектор.

— Если бы вы читали Библию, то знали бы, что этот бедняга страдал ужасной болезнью. И много чем еще.

— Хочется узнать, от чего я страдаю!

— Главным образом, от меня.

Инспектор неуверенно улыбнулся:

— Вы начальник, сэр, мне не следует вам противоречить. Но я никак не пойму, что вам нравится в данном деле. По мне, либо оно окажется таким простым, что его вполне раскроет местный сержант, о ком вы высокого мнения, либо разверзнутся глубины, до которых нам ни за что не донырнуть.

— Я ценю качество. — Хемингуэй взял редиску. — Обстановка хороша, как и действующие лица, исключая поляка. Не каждый день происходит убийство в провинциальной среде приятных респектабельных людей. Снеттисхэм, конечно, и в Беллингеме раскопает кого-нибудь со списком судимостей длиной в вашу руку, он и окажется виновным, но пока что все выглядит заманчивее. Здесь есть возможности — назовем это так.

Инспектор нахмурился:

— Поляк — вам это не понравится! — и племянница, над которой потешается местный начальник полиции. От остальных я бы ничего не ждал. Только понять бы, почему начальник полиции проглотил язык, стоило Карсторну упомянуть Драйбека.

— Драйбек — его поверенный, играет с ним по выходным в гольф, — объяснил Хемингуэй.

— Вы знаете это от Карсторна, сэр?

— За милю видно, что начальник полиции водит дружбу с большинством замешанных в деле. Потому и поторопился вызвать нас. Я его за это не виню.

Харботтл сопроводил этот факт людского несовершенства удрученным покачиванием головы, однако спорить не стал, а снова погрузился в молчание. Складка между его бровями углубилась, потом он воскликнул:

— Есть в данном деле кое-что поразительное, шеф!

— Что именно? — осведомился Хемингуэй, не отрываясь от карты Торндена.

— Вроде бы установлено, что стреляли примерно от этого куста утесника. Откуда же убийца мог знать, что потерпевший любезно подставит ему свой профиль в саду именно в это время?

— Он этого не знал, — ответил Хемингуэй. — Вероятно, даже не предполагал, что ему повезет и Уорренби усядется в саду. Напрягите мозги, Хорас! Если преступник — кто-то из этих теннисистов, то он знал, что мисс Уорренби нет дома. Мы не ошибемся, если предположим, что он знал и о выходном служанки. Мог надеяться, что теплым июньским вечером Уорренби расположится в саду, но невелика важность, если бы он ошибся. Вы видели дом на фотографиях. Там высокие французские окна, которые в такой день наверняка были открыты. Время тоже не играло роли. Поляк здесь ни при чем: ему бы пришлось залечь часа на два, дожидаясь выхода Уорренби.