Вода бурлила, урчала, вздувалась пузырями. Ньюн прикрыл глаза зейдх, откатился подальше и загородил землянина своим телом: ирония судьбы, — подумал он. — Как только представится возможность, нужно поменяться местами.

Взрывы потрясали землю, оглушали, ослепляли, лишали разума. В мозгу уже не осталось ничего, кроме страха.

Ослепительный белый свет вспыхнул в скалах. Он непрерывно разрастался, поглотил их, поглотил весь мир; и давление стало невыносимым, и оно все росло. Ньюн понял, что это конец. Он попытался выкатиться на открытое пространство, пока их не засыпало, но не смог даже пошевелиться. Тяжесть вдруг обрушилась на него, и все вокруг стало красным.

…ветер, очень сильный ветер, прогоняющий туман и дым, от этого ветра все вокруг кружилось в бешеном водовороте. Ньюн пошевелился и понял, что может двигаться — значит, он жив.

И все вокруг затопил свет — мрачный, зловещий красный свет.

Ньюн собрался с силами — свет шел сзади, и повернулся к свету, и увидел порт.

Там ничего не было.

Он встал — ноги его дрожали. Он едва удержался, чтобы не крикнуть — так велика была боль. Он закрыл глаза, затем открыл, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь сквозь пламя. Он смотрел до тех пор, пока из глаз не потекли слезы. Но он не смог увидеть ни «Аханала», ни «Хазана». В самом городе тоже бушевало пламя, вверх взмывали клубы дыма.

Пока он смотрел, на горизонте появился самолет. Он сделал круг над морем и вернулся обратно. Сигнальные огни его лениво мигали.

Глаза Ньюна следили за ним. Над городом самолет развернулся, временами исчезая в дыму, и полетел в сторону гор.

К эдуну.

Ньюн хотел отвернуться. Он знал, чем все это кончится. Но он не мог не смотреть; в горле его застрял ком, тело словно окаменело. Все его существо знало, что сейчас будет.

Первая башня эдуна, башня Келов, вспыхнула пламенем и начала медленно падать, разваливаясь на куски. До него донесся грохот, ужасающий грохот, а потом ветер. Башни рушились одна за другой, и вот весь эдун превратился в руины.

А самолет снова развернулся, поднявшись над дымом и пылью, и полетел над ними обратно, лениво мигая огнями.

Рука Ньюна сжала пистолет. Юноша поднял его и в отчаянии стрелял в эти удаляющиеся огни, единственные в небе. Огни расплывались — должно быть, из-за слез. Он вытер слезы и выстрелил еще раз.

Огни были видны еще некоторое время, а затем вспыхнуло пламя, и обломки полетели в разные стороны. Удачный выстрел или вихри, которые свирепствовали над портом.

Слишком поздно. Он повернулся к эдуну, от которого не осталось ничего, даже пламени. Спазмы стиснули его желудок, ноги ослабли, он едва не упал. Как хотелось ему сейчас потерять сознание, ничего не видеть, не слышать, упасть — только бы не стоять в полном отчаянии.

Мертвы. Все мертвы.

Он стоял, не зная, что делать: то ли идти на развалины порта, то ли туда, куда шел, или, может быть, лучше остаться здесь и ждать утра, пока регулы не явятся, чтобы завершить начатое. Он обнаружил, что несмотря на все ужасы, еще не потерял способности чувствовать. Он стоял, обдуваемый стонавшим в ночи сильным ветром, что трепал его одежду — единственные звуки в тишине, которая царила повсюду.

Народа больше не было.

Он уцелел. Тот, кто выжил, должен выполнить свой долг перед умершими. Ньюн не обладал темпераментом Медая.

Он убрал пистолет в кобуру, и ледяными руками стиснул оружие, и начал готовиться к жизни.

Рука Народа, кел'ен. Сначала он должен похоронить своих родственников, если, конечно, регулы не похоронили их под обломками эдуна. А потом — война… война, которой регулы не ждали.

Он оглянулся на карниз, увидел своего пленника-землянина и встретился с ним взглядом. Этот землянин тоже ждал смерти, и он тоже знал, что такое одиночество.

Он мог убить его и остаться один, совсем один в звенящей тишине — крошечный акт жестокости после того ада, который обрушился на Кесрит с небес, который уничтожил мир.

— Вставай, — спокойно сказал Ньюн. И Дункан с трудом поднялся на ноги и стоял, держась за камень, не сводя глаз с Ньюна.

— Мы пойдем в горы, — сказал Ньюн Дункану. — Дом моего народа. Я думаю, что самолетов больше не будет.

Дункан повернулся и спокойно посмотрел на путь, по которому им предстояло идти.

Вокруг них все изменилось. Долина, где веками обитали дусы, исчезла. Земля была изрыта воронками, в которых булькала кипящая вода. Дункан шел вперед, связанный, полуослепший. Он оступался, изредка падал, но ни слова не слетало с его окровавленных губ, только сдавленные стоны. Ньюн поднимал его, ставил на ноги и поддерживал, пока землянин пытался отдышаться.

Потом он взял Дункана за руку и повел его. Он знал этот путь и оберегал своего пленника от падений.

Пришел свет, красный свет Арайна, ненавистный и мрачный. Ньюн оглянулся назад, на порт, и впервые увидел при свете то, о чем лишь подозревал: они не спаслись.

Ни «Аханал», ни «Хазан».

А когда он взглянул в горы, где прежде был эдун, то не увидел ничего, кроме песка и камней — словно там никогда ничего и не было.

Затем он взглянул при свете на свой трофей: еле передвигавшее ноги измученное существо, лицо и грудь которого были вымазаны кровью. Кровь теперь текла из носа. Ньюн не знал, что было причиной — рана или ядовитая атмосфера Кесрит. Глаза были едва приоткрыты, из них текли слезы. Ньюн не мог понять, почему землянин, несмотря на неимоверные мучения, идет вперед, где его ничто не ждет. Легче было бы умереть здесь, в долине, как умирали в сорокалетней жестокой войне тысячи мри и землян.

Но этот землянин жил и продолжал жить независимо от того, что думает по этому поводу Ньюн.

Он никогда не думал, что сильное потрясение помешает ему принять решение. Никогда не думал, что в критический момент он застынет. И тем не менее холод, который охватил Ньюна, когда погиб его Народ, все еще сковывал его разум и его сердце; и казалось, что этот холод никогда не отпустит его, пускай даже Ньюн будет мстить, будет убивать всех уцелевших регулов и оставит землянам опустошенную планету.

В этот момент обе их жизни — и жизнь землянина, и жизнь мри — не стоили ничего.

Он толкал землянина вперед, не испытывая ни ненависти, ни жалости. Что для него этот землянин, когда перед ним впереди лежали развалины эдуна. Он подумал, что Дункан, возможно, тоже думает о том, что ему не удалось выполнить свой долг здесь, на опаленной огнем Кесрит, тоже переживает свое поражение, провал своей миссии.

Но у Дункана еще остались миры, где жили его родственники, его друзья, его раса. И Ньюн ненавидел его за это. Он решил не дать Дункану вернуться к землянам: пока будет жить Ньюн, будет жить Дункан. Пока Ньюн борется с тем, что произойдет с Кесрит, землянин Дункан будет делать то же самое.

Они пришли в эдун уже днем. Самолеты не тревожили их — небо было пустынным. Может, жизнь еще сохранилась в городе. Этого они не знали. Когда Ньюн думал об этом, его тянуло спуститься вниз и уничтожить их — методично и безжалостно — регулов, которые не умели воевать и которые убили его Народ.

Ньюн смотрел на груду камней, что была когда-то эдуном, и ему хотелось плакать. Дункан, которого больше не заставляли двигаться, упал на колени и прислонился плечом к камню. Ньюн услышал его хриплый кашель и легонько ткнул его, заставляя лечь на землю, а когда приступ кашля прошел, наклонился и поднял его.

Здесь на обломках эдуна можно было попытаться что-либо сделать. Ньюн не хотел, чтобы ци'мри прикасался к этим священным для него обломкам, но у него не было выбора — он был один. Он вынул ав'тлен и осторожно разрезал узлы на руках Дункана, размотал веревку, впившуюся в распухшие руки землянина, закрепив свободный конец на своем поясе.

Дункан, разминая руки, смотрел на эдун, а затем вопросительно посмотрел на Ньюна. Тот кивнул головой, и Дункан все понял. Они стали осторожно пробираться между обломками стен. Сюда были сброшены обыкновенные бомбы, так что радиации здесь не было. А на город, скорее всего, обрушились атомные бомбы, и теперь жить в нем было нельзя. Ньюн пролез мимо большой плиты и увидел под ней кела. Сдвинуть эту плиту не было никакой возможности, поэтому юноша стал собирать большие камни, выкладывая гробницу. Поняв, что он собирается делать, Дункан стал помогать ему, подтаскивая камни подходящего размера и формы.