В этот миг подошел мальчик, которого подозвал Фарид, и молодым людям пришлось умолкнуть.

— Аллах дает каждому человеку определенные способности и возлагает на нас священный долг, который мы обязаны выполнить, — продолжил Малик, когда мальчик поставил вино на стол и ушел. — Я слышал об этом с детства и не сомневаюсь в справедливости этих слов. Однако прежде я не задумывался над тем, почему Бог сперва создает красоту, а потом позволяет разрушать ее самыми варварскими, жестокими способами! О нет, меня не страшит вид ран, болезней и смерти, я говорю не об этом…

Фарид понимал собеседника. Если он сам был довольно приземленным человеком и в первую очередь думал о материальных благах, для Малика все на свете должно было иметь какой-то смысл, содержать в себе высокое Божье намерение, направленное на то, чтобы сделать мир счастливым и справедливым.

— Что случилось? — спросил Фарид, хотя на самом деле не желал вникать в какие бы то ни было тайны. По большому счету он пришел сюда отдохнуть и предаться запретным страстям.

— Я несколько раз присутствовал при допросе одной женщины… Присутствовал как врач, хотя едва ли мог ей чем-то помочь! Невероятно красивая, столь же сильная, сколь и беззащитная! Они измывались над ней, не понимая, что она лишилась рассудка от страданий и горя, а ей становилось все хуже…

В глазах Фарида промелькнул интерес.

— О ком ты говоришь?

— Помнишь убийство Халида ибн Кудра?

— Неужели его убила женщина?

— Да.

— И ты знаешь, кто она?

— Знаю, — грустно произнес Малик.

Фарид откинулся на спинку сиденья.

— Наверное, она не из простых?

— Конечно нет. Джафар и другие считают, что ее подослали, но я-то вижу, что это ее личная месть, больше вызванная безумием, нежели желанием свести счеты с теми, кто отнял у нее все, что она имела.

— А что у нее было?

— Беззаботное девичество, любящие родители, богатство, мечты о будущем… — Малик сокрушенно покачал головой. — Мы идем по земле со знаменем Аллаха в руках, не видя того, что опустошаем не только земли, но и человеческие души…

— Мы боремся за веру, — мягко напомнил Фарид.

— Зачем? Почему? С недавних пор я перестал это понимать.

— Потому что наша вера несет в себе истину.

Молодой человек улыбнулся таинственной, горькой улыбкой.

— Истинны только любовь и справедливость.

Фарид тяжело вздохнул. Он не знал, завидовать Малику или жалеть его.

— Что это за женщина? Персиянка?

— Армянка, которая родилась в Исфахане. Ее имя звучит по-нашему очень красиво: Жасмин. Ее отец и шестеро братьев были убиты слугами эмира восемь лет назад.

Если Фарид ожидал услышать что-то интригующее, то он прогадал: вместо этого он услышал нечто настолько ошеломляющее, что едва не свалился со стула.

— Жасмин? Асмик Агбалян?!

— Да. Она назвала свое имя. А что тебе известно о ней?

Фарид горько усмехнулся.

— Один мой приятель влюбился в женщину по имени Асмик Агбалян несколько лет назад и до сих пор не может забыть ее.

— Ты шутишь!

— Нет. Его зовут Камран ибн Касир. Если б он узнал о том, что с ней случилось, наверное, сам сошел бы с ума.

В душе Малик был поэтом. Он хорошо понимал, что происходит с человеком, которому довелось встретить воплощение своих грез. Привычные ощущения, цели и мысли исчезают, уступая место чему-то яркому, неповторимому, совершенному. Отчасти он был таким же, как Камран, если не считать того, что Камран был воином, а не мирным человеком и давно познал ту сторону жизни, какую Малик смог изведать только сейчас.

— Я сочувствую твоему приятелю, — выдавил молодой хаким.

— Не знаю, стоит ли говорить ему правду? — задумчиво произнес Фарид. — Если б эту женщину можно было спасти…

— Забудь, — твердо произнес Малик. — Нет никаких шансов. Ее очень хорошо охраняют. В башню не может проникнуть никто, кроме доверенных лиц наместника.

— Что ее ждет?

— Если не замучают до смерти, то разобьют голову камнями на площади, как развратной женщине или воровке. Хотя, скорее всего, просто тихо задушат в башне.

— Это ужасно!

— Да, — сказал Малик, — вот потому я и сижу здесь с тобой, пью вино и думаю о том, что более не способен служить Богу по совести, а только от страха.

Вардан стоял посреди пустой церкви и разговаривал с отцом Саркисом. В храме царила приятная, успокаивающая прохлада, все тонуло в мягком золотистом свете.

Молодой человек поймал себя на мысли, что в последнее время не часто ходит в церковь, хотя прежде не пропускал ни одной службы. С некоторых пор он ощущал слишком сильную вину перед Богом и чересчур много Божьей вины за то, что случилось с ним, его жизнью и жизнью близких ему людей.

— Ночи напролет я думаю о том, что мне делать, святой отец, и не нахожу никакого выхода, — говорил Вардан.

— Ты не хочешь оставлять этого мальчика у себя?

— Хочу или нет, не имеет значения. Я не могу разлучить его с сестрой, и у Тиграна нет других родственников, которые взяли бы его к себе.

— Проблема в твоей жене? — спросил священник. — Если так, я поговорю с Гаянэ.

Вардан мотнул головой.

— Не только. Да, она не любит детей Асмик, и ее можно понять. Гаянэ известно, что Сусанна моя дочь, и она не может справиться с ревностью. Впрочем, я надеюсь, это пройдет, ибо Гаянэ знает, что я никогда не брошу девочку. Но Тигран… Я не могу усыновить мальчика, потому что у меня есть собственный сын и наследник. И я не знаю, как объяснить Тиграну, что, когда он вырастет, ни один человек из нашего селения не отдаст за него свою дочь!

— Ты не любишь Тиграна за то, что Асмик родила его от другого мужчины, от человека не нашей веры?

— Он хороший и умный мальчик, — поспешно произнес Вардан и добавил: — Но… он чужой. Чужой для меня и для всех остальных. Я вынужден в этом признаться, хотя в свое время согласился стать его крестным отцом.

Священник немного помолчал, потом промолвил:

— Ты стал крестным отцом этого ребенка, потому что пожалел не его, а Асмик. А еще хотел быть поближе к ней.

— Да, потому что у нее не осталось близких. Ее все сторонились, ее не пускали в церковь.

— Еще не родился человек, которого я не пустил бы в церковь, — заметил отец Саркис. — В знак верности нашему Богу нам положено беречь и любить друг друга. Даже самая бедная церквушка — открытое окно, через которое человек видит Небеса. Беда в том, что эта женщина никогда по-настоящему не раскаивалась. Если б она пришла и попросила о помощи…

Услышав это, Вардан подумал об Анахите, осуждаемой отцом Саркисом за то, что она занималась гаданием. В отличие от других односельчан она не пожелала укрыться в церкви и погибла в собственном доме.

— Не попросила. И мы остались безразличны к ней, зная, что безразличие — не менее тяжкий грех, чем все остальные.

Священник смущенно кашлянул и сказал:

— Ты всегда стремился к тому, чтобы взять на себя ответственность за судьбу Асмик. Продолжай делать это в отношении ее детей, ибо смысл жизни на земле в вере, которая проявляется в добрых делах.

— Иногда мне кажется, что я принес Асмик только несчастье! — воскликнул Вардан, не в силах справиться с внутренней болью.

Отец Саркис тронул его за рукав.

— Ты был грешен, но ты любил ее, а настоящая любовь оправдывает все — в том числе и в глазах Иисуса.

Вардан отправился домой. В арыках журчала вода, омывая молодые саженцы, тени, лежавшие у подножия гор, манили прохладой, по берегам вытекавшего из-под нависшей скалы ручья голубели незабудки. Природа жила и цвела, и мало что напоминало о землетрясении, исковеркавшем столько судеб! Молодой человек с горечью думал о том, что раны земли затягиваются куда быстрее, чем раны человеческих душ и сердец.

Возле дома Вардан обнаружил Тиграна: мальчик сидел на корточках под забором, опустив голову. Мужчина досадливо передернул плечами; он еще не отошел от разговора с отцом Саркисом и от нелегких дум. Вардан старался полюбить сына Асмик, но не мог; возможно, и впрямь потому, что мальчик был похож не на мать, а на своего отца.