Камран не знал, как объяснить женщине, откуда на ее теле взялись следы жестоких истязаний, но она не спрашивала об этом. Лишь однажды обмолвилась, что происходящее кажется ей сном, что где-то на задворках сознания будто бы притаилась некая мрачная тень, которая мешает ей радоваться жизни.

— Ты только что пережила гибель родителей, — заметил он.

— Нет, — сказала Асмик и нахмурилась, — я не об этом. Мне кажется, что я нахожусь внутри какой-то сказки, а снаружи живет что-то иное, страшное, неизвестное… От чего ты меня спас? От кого я скрываюсь? Где все те люди, которые окружали нас, когда мои родные были живы? Неужели я осталась совсем одна и потому вынуждена жить в доме мужчины, да еще иноверца? Или ты меня обманываешь?

— Я говорю тебе правду.

Конечно, Камран понимал, что это похоже на жестокую игру, что рано или поздно реальность разверзнется перед Асмик во всей безысходной мрачности, но он надеялся на силу своей любви и милосердие Бога.

Камран знал, что должен быть счастлив, но он не был счастлив, когда смотрел на несчастную измученную женщину, которая не помнила своего прошлого и не знала своего истинного возраста.

Когда Асмик засыпала, Камран садился рядом и думал о том, что все эти годы он помнил вкус ее поцелуев, теплоту и аромат ее кожи, звук ее голоса и пламенные чары ее стыдливых и вместе с тем страстных ласк. Между тем он не ведал, где она провела последние восемь лет, выходила ли замуж, были ли в ее жизни другие мужчины, рожала ли она детей.

Он не знал, как заставить ее пробудиться, как помочь забыть горе. Камран был готов отдать ей свои мысли, свою жизнь, свою душу и тело и даже еще больше, если б она согласилась это принять.

То, чего ждал и боялся Камран, произошло внезапно, как и предвещал Малик. Однажды на рассвете, проснувшись в чужом доме, в чужой постели, Асмик почувствовала биение своего сердца. Она лежала свернувшись калачиком, словно в утробе матери, и прислушивалась к своему телу, опутанному нитями жил, по которым бежала горячая кровь. Она ощущала себя живой.

Тысячи воспоминаний возникали в ее голове: далекие и близкие, сладостные и горькие, они походили на стаю легкокрылых птиц. А над ними царило одно — мрачное, тяжелое, страшное, нерушимое, как гранитная глыба.

Асмик Агбалян было двадцать четыре года, она пришла в Исфахан, надеясь вернуться к истокам своей судьбы, что, конечно, было невозможно. Она убила человека, ее схватили и бросили в тюрьму, где издевались и пытали.

Однако она ничего не чувствовала, ибо обрушившееся на нее горе было несравнимо ни с какой другой болью. Ее дети погибли во время землетрясения, и это случилось потому, что она снова бросилась в погоню за призрачной, преступной мечтой.

Если б она осталась с Тиграном и Сусанной, им троим, вероятно, удалось бы успеть убежать в безопасное место. Или они погибли бы вместе и воссоединились на Небесах. Но она выжила, и ей не было прощения.

Асмик перевела взгляд на мужчину, который спал на полу возле ее ложа. Теперь она вспомнила, как страстно любила этого человека, желала его и ждала, несмотря ни на что. Его лицо было спокойным и удивительно красивым, и она видела, как сильно Тигран был похож на своего отца, так же как Сусанна — на своего.

Впервые за долгое время Асмик подумала о Вардане. Почему она ушла в Исфахан, не повидавшись с ним? Ведь он был отцом Сусанны и тоже очень любил девочку. Она принесла этому человеку только несчастье. Как и всем остальным.

Она не собиралась жить, но Камран спас ее от смерти и выходил. Разумеется, желая получить награду.

Его вещи и оружие валялись на полу. Асмик поднялась, нашла кинжал, приставила острие к его горлу и держала так, пока он не открыл глаза.

Камран догадался о том, что Асмик все вспомнила, но не потому, что она собиралась вонзить ему в шею кинжал, а потому, что у нее был другой взгляд — взгляд женщины на десяток лет старше той девушки, какую он видел вчера.

Он был безоружен, но он был воином, а потому мог легко выхватить у нее кинжал, однако же не стал этого делать, дабы не лишать себя надежды на ее доверие.

— Ты хочешь меня убить? — спокойно произнес Камран, не сводя с нее глаз.

— Да.

Она была очень красива — правильные, строгие, тонкие черты, казалось, неподвластные ни горестям, ни времени, и беспредельная глубина взгляда. Матовый цвет лица придавал ей сходство со статуей, тогда как волосы были черны как ночь.

От внезапно нахлынувших чувств у Камрана перехватило дыхание. Он пошевелился и едва не напоролся на острие.

— Почему?

— Ты меня обманул, — сказала Асмик. — Ты знал, что со мной случилось, и притворялся.

— Я никогда тебя не обманывал. Я не виноват в том, что в моей памяти ты осталась наивной и беззащитной шестнадцатилетней девушкой. Я полюбил тебя такой, моя Жасмин, но я люблю тебя и такой, какой ты стала, и мечтаю о том, чтобы ты тоже меня любила.

В течение восьми лет она желала услышать именно эти слова. Но сейчас они не имели никакого значения.

— Отныне я не способна любить.

— Мне казалось, прежде ты меня любила, — осторожно промолвил Камран и получил ответ:

— Тебя любила другая Асмик, которой больше не существует. Мое сердце — глиняный сосуд, упавший с высоты и разбившийся о землю.

— Человеческое сердце прочнее, чем ты думаешь.

Она усмехнулась, и эта усмешка показалась ему жуткой. Перед ним в самом деле сидела совсем иная женщина.

— Ты не знаешь о том, что случилось. У меня было двое детей, и они погибли во время землетрясения. Старший ребенок, мальчик, был твоим сыном, я зачала его в нашу первую и единственную ночь. Его звали Тигран, как и моего отца, и я окрестила его в нашей церкви. А еще дочь, которую я родила от другого мужчины.

Лицо Камрана исказилось от невыносимой боли.

— Мой сын?! Ты… ты говоришь, что он… погиб?!

— Я не знаю, насколько тебе тяжело это пережить, — прошептала Асмик, — но я… во мне не осталось места для иных мыслей. Даже самые радостные воспоминания о прошлом причиняют мне боль. Я думаю о платьях, которые носила Сусанна, о том, какие слова она произносила, о ее смехе, похожем на звон колокольчика. Однажды Тигран принес мне из леса целую пригоршню ягод — они были холодными и мокрыми, как и его руки, но взгляд моего сына излучал тепло и радость. Теперь мои дети одни, и я тоже. Я не покончила с собой, потому что, если я это сделаю, мы никогда не встретимся.

Заметив в глазах Камрана слезы, которые он не пытался скрыть, Асмик в бессилии опустила кинжал.

— Моему сыну было известно обо мне? — спросил он, хотя уже знал ответ.

— Нет. Я ему не рассказывала.

— Почему?

— Тебе не были нужны ни я, ни сын, потому что ты не приехал в Луйс.

— Я приезжал, — тихо ответил Камран. — Весной я не смог вырваться из Исфахана, и это случилось осенью. Я встретил в лесу человека, который сказал, что ты уехала из селения. Он ни словом не обмолвился о ребенке, зато говорил, что ты меня возненавидела.

Асмик вздрогнула. Вардан! Конечно, это был он. Он мечтал, чтобы она принадлежала только ему, и распорядился ее счастьем согласно своему желанию и воле.

— Тот мужчина, от которого ты родила девочку, был твоим мужем? — спросил Камран.

— Нет. Я не выходила замуж. У него была своя семья.

— Ты его любила?

Асмик долго молчала, потом ответила:

— Нет. Я любила и ждала тебя. Теперь это осталось в прошлом. Больше нас ничего не связывает.

Камран сел рядом с женщиной и обнял ее окаменевшие плечи.

— Мы оба оказались обманутыми, оба потеряли сына. Не лучше ли попытаться пережить это вместе? Ни одну из человеческих жизней Бог не пишет только черными красками. Я верю в это, несмотря ни на что. Ты — моя единственная любовь, и я хотел подарить тебе весь мир. Теперь я понимаю, что это невозможно, и все же… Когда-то ты совершила ради меня немыслимое, и теперь я намерен сделать то же самое ради тебя. Я отрекусь от прошлого, от тех людей, бок о бок с которыми прожил минувшие годы, если угодно — даже от своей веры. Ты хочешь этого, Жасмин?