— Играю, — слегка улыбнулся Амани, однако предложенный инструмент не принял, — но не более того.

Играл он скорее хорошо, чем сносно, обладая абсолютным слухом, мог подобрать мелодию по памяти либо изменить для нужного эффекта в танце. Но хвастаться этими скромными достижениями перед мастером было бы глупо.

— Искусство танца мне ближе, а музыка скорее надежный помощник, нежели возлюбленная подруга.

Кадер кивнул изысканно-учтивому ответу, припоминая, как доставившие «подарок» евнухи говорили, что молодой человек превосходный танцор, да и в его движениях сквозила бессознательная гибкая пластика, напоминающая бесшумно следовавшую за ним дикую кошку.

— Баст! — раздраженно прошипел Аман, наконец тоже заметив свое экстравагантное сопровождение, но сменил гнев на милость, погладив чувствительные ушки и толкнувшийся в ладонь нос.

Кадер покачал головой и неожиданно тихонько рассмеялся над разыгравшейся перед глазами сценой: странно, что Надеб не разглядел его и отзывался весьма пренебрежительно! Звереныш серьезно порвал юноше руку и сейчас жест вышел скованным, но в нем не было примеси страха, а ведь это самое важное, потому что именно страх порождает злобу, неважно идет речь о пантере или о человеке…

— Прошу прощения за дерзость, мустахак, — Амани мгновенной атаковал, не упустив возможность воспользоваться явным расположением к себе и добродушным настроением мужчины, — я не в коем случае не позволю себе оскорбить вас, но быть может вы знаете кого-нибудь, кто сможет помочь моей беде. Господин уже спрашивал меня о танце, но для того нужна музыка… Тем более, что мне хотелось бы предложить что-то новое, что более подходит по духу его дому. Если бы вы пожелали указать, кто мог бы не только познакомить меня с песнями, которые поются Мансурой, но и помочь в танце, — хотя большего я предложить не могу, но признательность моя была бы безграничной!

Улыбка Кадера стала несколько принужденной, хотя он сам не мог бы сказать, что задело его в исключительно вежливой просьбе. Скорее всего, именно ее исключительность, заключающаяся именно в вежливости.

— Если ты танцуешь так же, как играешь словами, то я уже сейчас готов признать, что тебе нет равных! — мужчина поднялся, нахмурившись. — Но со мной в этом нет нужды, лучше прибереги изыски для старого Фархада, он от такого просто млеет. А твоя просьба ничуть меня не оскорбила, и завтра я буду тебя ждать.

На прощание Кадер махнул рукой, указывая на дверь своего жилища, и удалился, оставив Амани в раздражении хмуриться и кусать губы.

В чем он ошибся? — Аман не находил себе места все утро, изумив неготового к подобным переменам Тарика внезапной сменой вечернего настроения на прямо противоположное. А потом Аленький цветочек сопоставил факты и выводы… И старательно перебрал особо «нежные» и пикантные выражения, которые берег исключительно для себя любимого на особые случаи.

Куда отправилась погулять вчерашней ночью, его тщательно взлелеянная наблюдательность? Вероятно туда же, куда и быстрота реакции в купе с сообразительностью, которой он так гордился! Полезный урок, что не стоит слишком забываться и расслабляться, даже если вокруг — шкатулка, полная оживших сказок Шахрезады!

Самоуверенность — страшный враг, но в отличии от глупости на определенной стадии излечима. Испытанное средство помогало всегда, помогло и сейчас, а Амани довольно быстро взял себя в руки. Разумеется, старому интригану, с наслаждением прикрывающему свое истинное положение образом скромнейшего из лекарей, приятно изредка поговорить с тем, кто хотя бы приблизительно владеет его языком. Зато Кадер — воин, что выдавал весь его облик: скорее всего он лишь возвращался со своего поста и присел у дома, не в силах устоять перед потребностью воздать хвалу раскрывающемуся над сонным миром чуду ночи, и его единению с рукотворной магией камня твердыни…

Пуще того, Кадер не только воин, даже лучшим из которых подчас свойственна излишняя прямота, он — поэт, а это опасное племя… Фальшь гибельна для них, и самые сильные, чувствуя это, защищаются от угрозы с неистовством загнанного хищника, рвя в клочья и кровавые ошметки все вокруг и самих себя. Слабые — не выживают, но даже самые спокойные из них, чуют нюхом неверную линию в узоре.

Кадер был из поэтов настоящих, а он обратился не так и не к тому, — убедился Аман, уже при ярком свете солнца разглядев своего недавнего собеседника. Мужчина оказался годами гораздо моложе князя, не намного старше его невольника: серединка на половинку, 25-ть — 27-мь… Его старили морщинки с въевшейся пустынной пылью, шрам у брови, перепахавшей левое веко, и взгляд — юноша с горчившим неудовольствием признал, что вполне возможно, его опрометчиво витиеватое и церемонное обращение действительно могло оскорбить музыканта.

Однако, в то же время по неписанной традиции ему оставили шанс, и Аман им воспользовался сполна! Он был скромнее самой скромности, сдержан, краток и лаконичен, так что уже Кадер почувствовал себя виноватым. Юноша пытается выжить и выплыть в абсолютно чуждой среде. Если его учили говорить, прощупывая и предугадывая каждый возможный шаг, то что в том могло задеть!

О Тарике Кадер вообще не задумывался, тем более как об ученике, пока вдруг следующей же просьбой Ас-саталь стали уроки для мальчика, после чего княжий «наложник» вдруг изобразил такое на безыскусный наигрыш, — что замерли руки в немом восхищении! Вслед за тем внезапно одарив жгучей улыбкой из-под рассыпавшихся волос, юноша медленно перетек лепестками угасающего костра на подушки напротив, сверкнув очами сквозь грозовую пелену ресниц:

— Мустахак Кадер, считаете ли вы меня теперь достойным своих умений?! — мурлыкнул молодой зверь в человеческом облике.

— Я скажу одно, дешадаб, — ткнул пальцем поднявшийся Кадер, — я хочу увидеть наконец твой танец!!

А потом они оба сошли с ума, по мнению единственного наблюдателя этих баталий. Один часами играл все подряд переходя в конце на нечто невообразимое, второй — слушал, прищелкивая, и то и дело срываясь в дикую сарабанду. Оба пели нечто невнятное, выщелкивали и выстукивали, ругались так, что небо краснело прежде заката! Аман шипел, что Бастет пригибала уши и уползала, пятясь, Кадер говорил, и Ас-саталь, звезда, — сжимал зубы крепче, из которых казалось, вот-вот брызнет яд василиска… А потом все это однажды кончилось.

Триста тридцать третий раз подряд Ас-саталь кружился под тот ритм, что Тарик успел выучить за прошедшую неделю… и вдруг резко замер:

— Понимаю, — тяжело уронил князь, — я не должен был этого видеть!

Словно холодком повеяло, и Амани едва удержался, чтобы не передернуть плечами от неприятного ощущения. Однако минутное замешательство схлынуло, и черная бровь слегка изогнулась.

— Отчего же? — юноша улыбнулся, чтобы смягчить свои слова, и хоть немного — гнев князя на демонстративный прошлый отказ. — Но смотреть пока еще не на что, я подобрал только несколько движений…

Он не вкладывал в улыбку какого-то особого смысла или подтекста, но взгляд мужчины немедленно потеплел и стал другим — ласкающе восхищенным и исступленно жаждущим, отчего Амани неловко отвел глаза, некстати вспомнив вдруг, что на нем нет ничего, кроме незначительного куска ткани вокруг бедер… Поймав себя на том, ЧТО он сейчас подумал, Аман едва не сел там же, где и стоял от изумления: с каких пор Аленький цветочек способен смущаться оттого, что на него, почти нагого, смотрит мужчина?!

И как он на него смотрит! А Амир был совсем рядом, так, что не надо было даже протягивать руку, чтобы коснуться друг друга. Юноша все еще улыбался, но губы слегка подрагивали, и мужчина не мог этого не заметить, даже если не замечал сам Аман.

— Я счастлив, что к тебе вернулась радость танца…

Низкий густой голос звучал чуть хрипловато, отозвавшись там, где ему было совсем не положено: будто теплый ветер обдал своим дыханием. Мысли бестолково метались, не в силах подобрать хозяину не только пристойный ответ, но хотя бы что-то внятное и членораздельное… Какой позор для несравненного бриллианта, услады чресел, певца сладчайшей неги!