Отпустил. Как в спальне, на башне, после поцелуя… как в первую их встречу, и первым же шагом даруя хотя бы иллюзию, что он сам волен принимать решения. Неудивительно, что так долго не мог поверить!

Так просто?! И все? И ничего больше? Невероятно! — губы юноши дернулись в ломкой усмешке.

— Кхибар, вам дурно? — тихий голосок встревоженного Тарика сорвал еще один, уже досадливый вздох.

— Нет, все в порядке, — Аман раздраженно развернул свиток с эпической поэмой, которую взялся читать, чтобы убить время и на законных основаниях не подниматься с кушетки, но не различал ни строчки, слепо глядя сквозь них.

«Не тревожь…»

Он в самом деле чувствовал себя нехорошо, и понимал, что хотя бы день следует отлежаться. Амани проснулся только к полудню с тяжелой головой, и несмотря на пожелание князя, сон юноши был болезненным и некрепким… А может быть, причина того — крылась совсем не в ушибе, а именно в пожелании!

Кипевший рассудок никак не желал успокаиваться, ведя его обратной дорогой по собственной памяти. Твердые руки вновь поддерживали его в слабости, осторожно очищая ссадины, чуткие пальцы перебирали волосы. Прикосновения губ обжигали шею, движение ладоней разгоняло по венам сладкую отраву, заставляя плавиться тело… Аман задышал чаще, вспоминая поцелуи, что случились еще раньше: легкий, как освежающий ветерок на закате — на башне после урока мастера Хишада, мимолетный и яркий, как взмах крылов бабочки — у запястья, и тот, единственный его настоящий поцелуй!

И как Амир успокаивал, утешая его позже… А затем, словно плотная завеса внезапно приподнялась среди воспоминаний, открывая одно из них — когда глаза их встретились впервые, не было никаких слов и обещаний, лишь терпкая горечь целебного настоя у губ раненного юноши-танцора, подаренного горному князю господином наместником…

Глубоко погрузившись в свои мысли, Аман перебирал слова, поступки, прикосновения и взгляды, как жемчужины в четках. Юноша извелся, не находя себе места в буквальном смысле, едва ли не ужасом ожидая неизбежного визита князя, молясь, чтобы Амир не понял, не заметил того, что происходило с ним, и по крупицам собирая остатки былой решимости для противостояния. Амани едва не застонал в голос от отчаяния, понимая, что походя князь Амир, кажется, лишил его последнего щита, удерживавшего от падения, ибо как можно защищаться от того, кто не помышляет об ударе и сам становится для тебя щитом и опорой!

Не в благородстве дело. Представить, что князь станет сам лечить наложника, подарит ему свободу, придет справиться о здоровье — трудно, но можно. Но вот искренне оберегать его спокойный сон?! Как и все остальное… Под взглядом Гнева Небес Аман опускался на колени, от взгляда Амира — его возносит на вершину мира!

И до того занимавший добрую половину его помыслов, образ мужчины будто выжжен был на опущенных веках: обжигающая кофейная горечь глаз, в которой дразнящая цитрусовая кислинка сменяется ароматом специй над открытым пламенем. Соразмерные крупные черты, чувственный (милосердный Аллах, он в самом деле произнес это слово?!) рот в обрамлении аккуратной бородки, вороным крылом ложится на широкие плечи тяжелый сатин прядей. Движения исполнены уверенной грации опасного хищника с оттенком величия в осанке, влекущей мужественной силы и ее осознания…

Амир… — юноша покатал на языке имя, придирчиво пробуя его на вкус, и поймал себя на крамольной мысли: каково это, быть с таким мужчиной? Вряд ли князь разделяет предпочтения наместника на ложе…

Однако необычайно острое разочарование быстро вернуло Амани с небес на землю, и юноша посмеялся над собой, жестко встряхнувшись всяческих мечтаний — солнце уже клонилось к закату, а кроме Сахара и Луджина никто у него не появлялся. Непривычная окрыленнось сменилась обычной маской ехидства и язвительности.

В самом деле, не слишком ли много чести, бегать за ним, трястись и дежурить у постели, не умирает ведь в этот раз! Ведя неспешную беседу о том, что происходило в крепости, Аман все же не удержался и ядовито бросил вскользь, что князь, вероятно, очень занят с гостями.

— Джавдат и его люди уехали еще засветло, — простодушно заметил Луджин, — хотя князь Амир действительно отправился с ними.

Испытанная волна необъяснимого облегчения пугала своей силой, и, запрещая себе думать, чем оно вызвано, юноша порадовался, что без всяких уловок у него будет пара дней, чтобы привести мысли и чувства хотя бы в некое подобие порядка. Тем более что спешный отъезд вызывал смутное беспокойство, а юноша привык доверять своему чувству опасности. Подумав, и по некоторым оговоркам Сахара, отсутствию Кадера, он предположил наиболее близкое к истине объяснение — терпение князя Амира истощилось, и он решил разобраться с родственничком всерьез, перед кланом и Советом. Так что скорого возвращения Амира Амани не ждал, а зря!

Не ждал он и того, каким оно стало: против обыкновения, князь не ворвался к своему Нари, едва сойдя с седла, с каким-нибудь очередным безумным подарком, и о его возвращении юноша узнал от того же Сахара, случайно столкнувшись с ним в коридоре. Следующая новость заставила кровь отхлынуть от лица:

— Ранен?!

Пусть помощник лекаря пытался успокоить его, сказав, что рана не опасна, Аман только дернул губами: неопасные раны не укладывают такого человека как Амир в постель! И то, что князь на своих ногах до нее добрался, особо не утешало. Последующий разговор с Кадером тоже не прибавлял оптимизма, хотя бы потому, что как оказалось, именно его имя стало если не первопричиной, то поводом для поединка.

Верный соратник князя не мог сказать многого, поскольку сам не знал полной картины, но и того, что услышал Амани, хватило, чтобы привести юношу в состояние холодного бешенства, разбудив намерение все же позаимствовать на всякий случай парочку специфических грибочков из коллекции Фархада. А что — игры в честь и доблесть, конечно, весьма увлекательны, но благородство не всегда бывает к месту! И уж само собой не с тем, кто, судя по всему, имеет о нем весьма смутное понятие.

Кроме того, как бы ни приятно и лестно было полагаться на защиту и поддержку князя, Аман не мог позволить себе быть слабым местом Амира, да и желания подобного не испытывал. Джавдат беспокоил его тем больше, что наверняка у его позиции по отношению к князю Амиру есть сторонники, как и всегда есть те, кто до поры стоит в стороне, вмешиваясь лишь тогда, когда видит ошибки и слабость одного противника и силу другого… Быть орудием или того хлеще, переходящим призом — Амани не собирался абсолютно. Тщательно продумывая свою стратегию, юноша с насмешкой покачал головой: насколько проще сейчас была бы его жизнь, если бы он сразу смирился со сменой хозяина и остался не более чем наложником, пусть даже любимым, а точнее — единственным!

О многом передумал Аман в тот день, не задумавшись лишь о единственном, — почему ранение Амира его так взбудоражило. А между тем, совсем не добрым огнем полыхали черные очи, пока юноша с пристрастием допрашивал Кадера и изумленно присматривающегося к нему Джинана, так что довод о прочной связи между князем Амиром и необычным юношей — уже не выглядел притянутым за уши.

Не подозревая о том, Аман только укрепил это мнение, когда в сумерках без зова проскользнул в покои князя.

День уже подходил к своему концу, а спокойствия у юноши не прибавилось, как и ясности. Досконально продуманное объяснение с Амиром откладывалось, и это не располагало к благодушию. Разумеется, если бы князь даже просто спросил о нем, Амани уже давно передали бы, однако за ним никто не приходил, хотя остаток дня Аман безвылазно провел у себя… Значит ли это, что князь все же не в восторге от того, сколько внимания привлек к себе его «подарок» и теперь придется справляться еще и с этим?

Или просто рана на самом деле куда серьезнее, чем сказал Сахар? — Аман сам не понял, в какой миг он уже оказался у дверей в покои князя, с напускной небрежностью оправдывая себя тем, что всего лишь хочет до конца разобраться в сложившемся положении, пока еще не очень поздно.