Десять часов. Пиппо решает, что что-то случилось. Может быть, Селеста попала в аварию или ее мать снова заболела. Ему и в голову не приходит — ведь Фрэнк Гаучи дал слово, — что Селеста просто не явилась на свидание. Направляясь к нашему дому, Пиппо замечает девушку, которая бредет, цепляясь за железную решетку, по Дьяволову мосту; он переходит на другую сторону улицы, но, узнав Селесту, возвращается. Она рыдает. Увидев его, она подскакивает от изумления и тут же, понурив плечи, отворачивается. Он не знает, что и сказать. Смотрит на лужу под ее ногами.

Селеста, шепчет он, трепеща от звука ее имени на своих губах, это я, Пиппо.

Знаю, равнодушно отвечает она. Мы встречались на похоронах вашей жены. Помните?

Селеста громко сморкается в носовой платок. Она не желает на него смотреть; после того, что пытался сделать Маркус, она вообще не желает смотреть на мужчин — никогда. Ее взгляд падает на сапожки, и она вспоминает. К глазам снова подступают слезы. Пиппо тихо стоит рядом.

Мы должны были встретиться сегодня вечером, говорит он, когда она немного успокаивается. Наверное, ваша мама заболела?

Селеста наконец поднимает на него глаза. Он предоставляет ей возможность оправдаться.

Сейчас ей уже лучше, спасибо.

Пиппо застенчиво улыбается ей, лицо его опущено, и Селеста видит длинные ресницы под густыми бровями, непокорный вихор на макушке, широкие плечи его промокшего насквозь костюма, который блестит в свете фонаря. Вид у него безобидный. Селеста принимает решение.

Не хотите ли проводить меня домой? — спрашивает она, выставляя согнутую в локте руку.

Маркус изо всех сил старается исправить положение; он понимает, что сырым мясом Селестино сердце не завоюешь, не говоря уж о прочих частях тела. Весь следующий месяц на нее сыпется рождественский поток подарков: круглая жестянка с кексом, маленькая коробочка, обтянутая черным бархатом…

Обручальное кольцо? — изумленно спрашивает мама.

Медальон с прядью его волос, отвечает несчастная Селеста.

Затем следует огромная, размером с «Монополию», коробка шоколадных конфет, некоторые даже в серебряных обертках, пара чулок от Диора и, наконец, венок.

Он что, спятил? — кричит мама. Последние пять минут она пыталась убедить Эррола, беднягу-почтальона, что у нас в семье никто не умер. Селеста разглядывает венок, равнодушно вытаскивает карточку.

«От твоего единственного и неповторимого Маркуса», читает через плечо Селесты мама.

Ты уж лучше скажи ему про Пиппо, дочка.

Пиппо тоже старается. Он уже две недели каждый день выводит Селесту на люди, как выражается Ева, всякий раз провожая ее до двери, где с поклоном целует ей руку, но никогда не покушается на лицо. Иногда он везет ее в город на концерт или в «Долину» поужинать. Он даже лично доставляет свой товар. Фургон с надписью «Прохладительные напитки Сегуны» приезжает каждый день. Пиппо останавливается у самой нашей двери.

Сколько же вы пьете газировки, насмешливо замечает Элис Джексон.

Скажите спасибо, что вам не надо далеко ходить за своей, резко бросает мама.

Она ждет, пока другие женщины купят, что им надо, и потом уже отоваривается сама. Сейчас мы получаем все со скидкой. Мы называем его Пип-сода, разумеется, не в лицо, и никогда в присутствии Селесты — ведь для нее наступила пора обдумывания. В своих мечтах она уезжает в Лондон, становится манекенщицей, выходит замуж за рок-звезду. Мик Джаггер предпочтительнее, но она согласна и на Питера Нуна. Селеста понимает, что все это нереально. Реальны только Маркус с его мерзкими руками и жирными свертками грудинки; или же она может получить большого мягкого Пиппо и газировки сколько душе угодно. Выбор облегчается тем, что у Пиппо полно денег и хороший дом. А еще тем, что он добрый. Но больше всего помогает Селесте определиться отец. Она вспоминает о его глухой злобе, о его руках, о дыхании, обжигающем волосы. Все решается в одно мгновение: она пойдет за Пиппо. И Селеста внезапно становится его рьяной защитницей. Как свойственно женам.

Ой, мам, посмотри, говорит она, отодвинув занавеску в столовой. Посмотри, что он сделал!

Пиппо узнал, что Селеста больше всего любит «Данделлион энд Бердок»,[8] поэтому он раскрасил одну сторону своего фургона — там теперь огромное сердце, а внутри написано: «Все потому, что Целеста любит „Ди-энд-Би!“»

Да, в оригинальности ему не откажешь, говорит мама.

А с виду такой невыразительный, замечает Ева.

Он написал неправильно! — кричит Роза.

Он просто душка, обожаю, говорит Селеста, решив казаться влюбленной.

Нас назначили подружками невесты. Платья нам сшила Ева — она очень ловко обращается с «Зингером», но с размерами что-то не то: в мое можно засунуть еще одну такую же, как я, а Люка в свое еле влезает. Стоит ей пошевелиться, и лиф трещит по швам. Свадьба завтра. Времени привести все в порядок нет.

Радость моя, ты что, поправилась? — спрашивает Люку Ева.

Да вряд ли, говорит мама, одергивая платье. Давай еще разок ее обмеряем. Дол, принеси-ка нам коробку для рукоделия.

Чтобы снять коробку с буфета, мне приходится засунуть леденец в рот. Коробка задвинута слишком глубоко, она плохо поддается, а когда я наконец ее вытягиваю, она выскальзывает у меня из рук и падает, раскрывшись, на коврик. Всё вываливается наружу. Пуговицы катятся во все стороны; мерная лента растягивается по линолеуму; булавки воткнуты в вырезку из «Криминальных новостей». Я понимаю, что маме этого видеть не надо: с тех пор как Селеста согласилась стать женой Пиппо, маме стало гораздо лучше. Она снова готовит нам еду, даже ничего не подгорает, и она почти не ходит вечерами на заднее крыльцо петь. Роза говорит, это потому, что отец почти все время дома и у нее нет возможности. Я понимаю это как нет возможности убежать, но, когда говорю об этом вслух, Роза смотрит на меня с презрением.

Дура ты, дура, говорит она. Она ждет Джо Медору.

Если мама заметит его фотографию, все начнется заново. Я тянусь за ней, чтобы поскорее спрятать, и тут мама кричит:

Дол, давай пуговицы!

И, увидев, как трещат на Люке швы, кричит:

Стой как стоишь! Не крутись!

Я заползаю под стол и исследую пол. Клубки пыли от моего дыхания летают перекати-полем. Мама берет «Криминальные новости» за краешек и ссыпает булавки в коробку. Разворачивает листок, снова его складывает, убирает.

Есть новости? — спрашивает Ева, кидая взгляд на коробку. Мама качает головой.

Никаких, вздыхает она.

Я чувствую, как Люка молча прислушивается, и про себя молю ее, чтобы она ничего не спрашивала, чтобы звука не издавала — иначе они прекратят разговор.

Хоть бы фотографию прислали или еще что!

Сколько времени прошло? — спрашивает Ева.

Это когда было? Мама делает глубокий вдох. В январе шестидесятого. Да, вот уж выдалось Рождество!

Пять лет, говорит Ева, и ее брови взлетают вверх.

И пять месяцев. И ведь ничего. Ничего! Может, ее и в живых-то нет.

Наступает полная тишина. Слышно только, как Ева причмокивает губами.

Но его-то ты видела, говорит она. Он же здесь был.

Мама смотрит на нее.

Разве? спрашивает она, и в голосе ее слышен вызов. А потом, уже с лукавинкой: А ты откуда знаешь?

Ева машет рукой.

На меня, Мэри, внимания не обращай. Это твое дело. А вдруг, говорит она наконец, твоя Марина пошла по скользкой дорожке…

Как дочка Джексонов? — спрашивает Люка.

А ты не суй нос не в свое дело, рявкает на нее мама. И вдруг, заметив меня: Долорес! Что ты там делаешь с этим леденцом? Ты же вся перемажешься!

Да все будет в полном порядке, успокаивает ее Ева. Она обхватывает талию Люки мерной лентой. Вот увидишь, Мэри, все выйдет просто замечательно!

Сальваторе пристально изучает Фрэнки. Фрэнки-менеджер — такой же, как Фрэнки-партнер: властный, экстравагантный, он полон планов и проектов, разве что теперь Фрэнки совершенно не волнует прибыль.