Прошу прощения, говорит он. Что вы сказали? Я не могу даже дотронуться до креветки: нужно сломать панцирь и снять его, а я больше ни с чего и никогда не буду снимать кожу. Ева ждет, пока Мартино покончит со своей, и предлагает ему мою. Она разламывает креветку и кормит Мартино — как собаку. По-моему, она рада, что мистера Амиля не пригласили.

Раздается крик из кухни, и появляется отец с большой кастрюлей в руках. Я знаю, что там. У меня бешено колотится сердце. Он наклоняется надо мной, кладет мне на тарелку порцию рагу; островки жира плавают, поблескивая, по поверхности; темные куски мяса держатся за желтые обломки косточек. Я кидаю на Фрэн предостерегающий взгляд, но она встречается со мной глазами в тот момент, когда уже рвет зубами мясо. Кончиком вилки я дотрагиваюсь до картофелины. Она ускользает, ныряет в темно-красный соус, и я ныряю за ней.

Ты пропустила десерт, Дол, говорит Селеста. Селест почему-то две, но потом они сливаются в одну. Я лежу на диване за занавеской. Где я, я не знаю. Мама держит меня за руку.

А ты хоть немного оставила, а, Сел? — спрашивает она.

А то! Не волнуйтесь. Боже, жарко-то как, говорит она и машет рукой перед глазами. Неудивительно, что она спеклась.

Она наклоняется надо мной, шурша, как пакетик чипсов. Селеста совершенно переменилась. Ее белое свадебное платье в зеленых и коричневых квадратах. Она похожа на куколку бабочки; голову крылом покрывает фата, лицо красное, потное — будто вылезает из надоевшего кокона.

Что это? — спрашиваю я, приподнимая голову.

Деньги! — говорит Селеста, делая большие глаза.

Я приглядываюсь; квадраты — это банкноты по десять шиллингов, по фунту, по пять, приколотые к платью. Мама уверенной рукой снимает одну за другой.

Мам, что ты делаешь?

Освобождаю место для следующих, радостно отвечает она и сжимает купюры в кулаке. Иди потанцуй, счастье мое. Я отведу Дол к реке — пусть подышит свежим воздухом.

Тогда уж возьми и это, корчит гримасу Селеста. Она отвязывает висящий у нее на талии кусочек меха. Это кроличья лапка. Мама разглядывает ее.

Ну что, Сел, как по-твоему, говорит она. Старая, новая, чужая, ворованная?

Я бы сказала, вонючая.

И мертвая, подхватывает мама.

Они хихикают — совсем как колдуньи из сказки.

Ну и ладно, говорит мама. Она тебе вряд ли понадобится. Только уж отцу не говори.

Папе-лапе не скажу, говорит Селеста, и они снова прыскают со смеху.

Мама щелкает замком сумочки, сует в нее кроличью лапку. Я чувствую, как лапка ныряет в темноту сумки, пристраивается рядом с губной помадой, пудреницей, расческой. Пропитывает их своим запахом.

Сальваторе человек непьющий — разве что рюмочку «Адвокаата», когда взгрустнется, или стаканчик пива по праздникам, но еда была такой соленой, а шампанское таким легким, что он довольно быстро напился. Сальваторе садится на край сцены и смотрит, как жених с невестой еще раз обходят зал — жмут руки, целуют гостей. Маленький мальчик в костюмчике подбегает к Селесте; она наклоняется, чтобы он приколол деньги к фате. Сальваторе ищет глазами Карлотту—им тоже надо что-то дать, а кошелек у нее. Карлотта в толпе танцующих, смотрит, как Ева отплясывает твист. Ева клонится набок, и Сальваторе любуется изгибами ее тела. Бедро плавно перетекает в талию; золотые босоножки болтаются в руке, босые ноги с красным педикюром ввинчиваются в пол. Ева такая складная, она могла бы и в обувной коробке сплясать, а у Карлотты тело будто водой налито: она, когда танцует твист, колышется, как желе. Сальваторе и это нравится.

Мы стоим на мосту у Парк-плейс, рядом с невысокой, заросшей мхом стеной. Мне хочется до нее дотронуться, я знаю, какой мох пористый, упругий, а внутри влажный, но я не осмеливаюсь из-за новых белых перчаток. Варежки я носила, а перчатки — никогда. В пальчики левой мама вставила ершики для трубок, обернутые ватой. Получилось замечательно: я могу сгибать их, как захочу. И руки выглядят почти нормальными.

Дыши глубже, Дол, говорит мама. Пусть легкие проветрятся.

Услышав шум мотора, она оборачивается. Она такая красивая — от оттеночного шампуня волосы стали золотисто-каштановыми, в ушах серьги розового жемчуга, которые она позаимствовала у Евы. На ней синее парчовое платье с блестящими полосками, на руке белая сумочка. Через пару минут она ставит ее на стену. Внизу течет река.

Мам, ты помнишь кролика Фрэн? — спрашиваю я.

Да, отвечает она настороженно.

А где же он, мам? Куда подевался?

Я начинаю тихонько скулить. Мама не сводит глаз с воды.

Он сбежал прошлой ночью, говорит она, отвернувшись от меня, и ее слова уносит ветер.

…твоя дурочка сестра забыла закрыть задвижку. Это вранье. Мама — врунья. Я видела, как Роза запирала клетку, и видела отца, запустившего руки в кролика. Видела собственными глазами. Теперь я ничему не могу верить.

Мартино просовывает Еву себе под руку и крутит, крутит, крутит ее, собирается отпустить и снова тянет к себе. Рот у нее раскрыт, она смеется и прерывисто дышит; совсем рядом — запах кожи, золотые искорки в его глазах; где-то вдалеке вертится вокруг зал, разноцветный, в огнях. У Евы кружится голова, она хватается пальцами за лацкан его пиджака, ладонь кладет на грудь — туда, где сердце.

Уймись, Тино, ты меня уронишь! — кричит она. Мартино смотрит на нее и улыбается, глядит поверх ее головы в угол зала. Она наблюдает за ним, а он за чем-то другим. Улыбка сползает с его лица. Ева чувствует, как подпрыгивает его сердце. Она оборачивается и видит двух мужчин, пробирающихся между танцующих пар. Первый — Паоло, шафер, но теперь она вспоминает его и по снимку—по снимку в «Криминальных новостях».

Брат Пиппо? — Это скорее утверждение, чем вопрос. Мартино накрывает ее ладонь своей и прижимает к груди.

Я его раньше не видел, говорит он, не сводя глаз с мужчин. Тот, что за ним, Джо Медора.

Ева ищет глазами Мэри, пытается высвободиться, но Мартино держит ее крепко.

Мне надо найти Мэри, говорит она. Она захочет с ним увидеться.

Поздно уже, говорит Мартино и легким кивком показывает Еве, куда смотреть: к тем двоим присоединяется Фрэнки — со шляпой в руке, через которую перекинут плащ. Все трое исчезают в толпе.

Мэри роется в сумочке, подставив ее под свет фонаря. Она вытаскивает бутылочку с прозрачной жидкостью, отвинчивает крышку и делает долгий глоток из горлышка. Небо сереет. Свет фонарей кажется красным, потом оранжевым. Она делает еще глоток, закашливается. Машины разворачиваются под мостом, фары скользят по стене, высвечивают ее, едут дальше. Мэри вытаскивает попавшую в рот прядь волос, заматывает ее вокруг уха. И вспоминает шафера. Произносит чуть слышно:

Паоло.

Паоло с тенью, упавшей на лоб. Она представляет снимок из «Криминальных новостей» в цвете. «Знаете ли вы этого человека?»

О да, говорит она. Я знаю этого человека.

Мужчины идут гуськом в конец зала. Паоло забросил плащ на плечо, согнутый палец торчит у уха. Джо, опустив голову, пробирается к боковой дверке, ведущей на улицу. Он открывает ее и пропускает Фрэнки, который замирает на мгновение. Ветер свободы дует ему в лицо. Он оглядывается на полный народа зал. У сцены Роза гоняется за Фрэн, хватает ее за край платья, и обе они с хохотом валятся на танцующую пару. Вдалеке Фрэнки видит Селесту, которая разговаривает с кем-то. Может, с Мэри? Хотелось бы посмотреть на нее в последний раз. Он привстает на цыпочки, прищуривается — ему мешает свет ламп и сигарный дым, но женщину рядом с Селестой загораживает спина Пиппо.

Фрэнки, невозмутимо говорит Джо, пора.

Фрэнки протискивается в дверь и выходит за двумя мужчинами в переулок.

Стой здесь, Дол, хорошо? Никуда не уходи. Обещаешь?

Мэри видит, как они торопливо идут по улице: Фрэнки, Джо Медора, Паоло. Она поворачивается, кидается под мост, к ним. Они останавливаются около стоящей у тротуара машины, открывают дверцы, ныряют внутрь.